Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси Страница 44

В грамоте 531 упоминаются просто «люди», позже такие свидетели назывались «добрые люди»; так же в «Псковской Судной грамоте» XV в. («а людемъ будеть добрымъ вѣдомо» — с. 13), в поздних списках «Русской Правды» (Рожков, 1906, с. 125), в «Судебнике 1497 года» («и те люди добрые скажуть по праву» — л. 9б), в «Уложении 1649 года» и т. д. Это свидетели по присяге, которым надлежит верить в их добром деле. «Добрые люди» вовсе не знатные или зажиточные, как полагает историк (Тихомиров, 1975, с. 125). Добрые люди давно повелись на Руси, они не жалели себя, защищая правое дело: иногда и драться приходилось за него на судебном поединке.

Замечено, что в языке Гомера два слова, обозначающие народ, распределялись по смыслу: dḗmos как "часть территории и люди, на ней живущие" и laós — политический термин, обозначавший всякую группу, организацию, пределы которой определялись связью подчиненных с вождем (Бенвенист, 1969, II, с. 89); разные состояния народа выражены различными терминами. Но мы уже знаем, что и в славянских переводах с греческого laós передается обычно словом людье, а dḗmos — словом народъ (Львов, 1975, с. 225). Какое-то различие между представлением о «роде» как этносе в слове народъ и социальной группой в слове люди все время осознавалось на Руси. Именно оно и стало ведущим во всех изменениях слов, которые мы рассмотрели. Пределы развития смысла слова люди ограничивались сферой действия слова народъ.

Но возможны были еще и иные состояния народа: народ на войне, в походе — это пълкъ, народ на земле (хозяйственные отношения) — это смьрды, жильцы, крестьяне (о них скажем ниже). Экономические, военные, политические, этнические и всякие другие отношения однородной массы людей постоянно имелись в виду, когда об одном и том же коллективе в зависимости от ситуации говорили как о полке, как о народе, как о людях и т. д. Разные состояния одной и той же общности представлялись аналитически, разными словами.

Но чего-то еще недоставало в этих обозначениях людей по их принадлежности к известной группе лиц. Всегда оставался признак, по которому отдельный человек не входил в случайные, временные или постоянные коллективы средневековых отношений.

Так из массы людей выделился отдельный человек.

Людям как совокупности племени издавна противопоставлен человек. История слова человек неоднократно обсуждалась, но точнее всего, по-видимому, исконное значение слова передает старая этимология: два корня, чьло и вѣкъ, соединились в одно слово — древнее славянское слово, которого нет в других языках, близких к славянским. Первый из корней — тот же самый, что и в слове цѣлъ, хотя гласный звук в нем другой (исторически возникло чередование близких звуков). Старое значение слова вѣкъ — "сила, мощь", а, следовательно, "возраст человека" (ЭССЯ, вып. 4, с. 48—50). В другом слове, с отрицательной приставкой, — увѣчьный — мы встречаемся с древним значением корня — "бессильный". В русских говорах бытует глагол обезвекнуть, который значит "обессилеть"; в украинских песнях вік все те же "сила" и "мощь"; веки изнемогают — говорят в народе: силы уходят. В полном составе морфем старое слово человек обозначает "тот, кто имеет полную силу", т. е. взрослый, муж, важный для жизни рода член коллектива.

Но есть и другие этимологии этого славянского слова. *Čelo сопоставляют с греческим télos "отряд", "толпа" и возводят к древнейшему корню *kwelo-s "военный отряд", впоследствии просто "некое множество мужчин". Таково индоевропейское обозначение «родового объединения», откуда и другое праславянское слово — челядь, поначалу такой же «военный отряд». В подобном толковании вѣкъ соотносится с литовским vaĩkas "ребенок"; таким образом, вторая часть сложного слова человек означает "маленький". Тогда оказывается, что человек — слово, служившее для вычленения индивидуума, отдельного представителя «множества мужчин» (Иванов, 1975). Очень сомнительная этимология, особенно в отношении сложения обоих корней. Их соединение не дает значения, свойственного новому слову: получается "маленький отряд" (?), "небольшая толпа" (?). Неясно, причем тут индивидуум. Автору этой этимологии важно показать, что слово люди обозначает замкнутую социальную группу прикрепленных к земле лиц, земледельцев, а человек — тоже социальную группу, но связанную уже с воинским подразделением. И то и другое спорно, однако несомненно, что во все времена существовала и осознавалась связь понятий «человек» и «люди». Человѣкъ как "дитя рода" (Мартынов, 1972), может быть, точнее выражает смысл древнего сочетания корней, особенно если при этом вспомнить связь с древнеиндийским kulam "род" и многими другими столь же древними параллелями, на основании которых еще в прошлом веке полагали, что слово «человек значит родовик» (Максимович, 1846, с. 329). Как бы то ни было, но человек во всех толкованиях — представитель своего «рода».

Древнее представление о человеке как полноправном и действующем члене рода с течением времени также изменялось. На человека накладывались обществом социальные и моральные ограничения, которые подтверждают, что в различные времена «человеками» могли быть разные люди. «Каковы веки, таковы человеки» — говорит русская пословица.

Мы не оговорились, употребив слово во множественном числе: человѣкы, чловѣци — это множество «человеков». Люди — совсем иное дело. Все языки, сохранившие последний корень, в том числе и старославянский, указывают на то, что людье — "свободные, социально независимые члены общины", но в этом определении ничего не говорится о «полной» их силе. Слово люди характеризует не физическую, а социальную сторону отношений между людьми, а это значит, что и возникло оно позже, чем человек. Человек в форме единственного числа, а люди — во множественном довольно поздно стали формами «одного слова», уже после того, как понятия физической силы и социального ранга совместились в сознании людей, и важность положения в обществе заменила ценность прежней мускульной силы. В Древней Руси слову человекъ, обозначавшему каждого отдельного индивида с его силой, противопоставлялось слово людье — не множественного числа, а собирательного значения в форме единственного числа. Людье — это масса в единстве, а человѣкъ — это «личное единство», выражает представление о личности, не очень популярное в раннем средневековье. Лишь в конце XV в. могла появиться фраза вроде этой: «Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются бѣлому человѣку» (Аф. Никит., с. 450), и только от XVII в. доходит до нас горестное присловье «людей много, а человѣка нѣтъ» (Симони, с. 119). С этого времени оказывается важной и личность человека безотносительно к роду-племени: «Какъ к намъ пришелъ? Откуду еси? Что еси за человѣкъ? Что ти имя твое?» (Жит. Мих., с. 336) — имя и человек еще одно и то же, по имени можно составить впечатление и о человеке, и о том, откуда он; этого достаточно, чтобы оценить его самого. Видимо, потому и древние летописи говорят о добрых людях, а вот о добром человеке — никогда. В сочетании добрые люди отражен социальный признак, а человек стоит само по себе, уже независимо от социальных характеристик. Впервые, пожалуй, только в «Уложении 1649 года» отмечается разница: «А доброй ли онъ человѣкъ или лихой?» (с 171) — это тот, кого «въ обыску одобрять» (с. 172), т. е. у кого ничего не нашли во время обыска. «А въ обыску его назовутъ половина — добрымъ человѣкомъ, а другая половина назовутъ лихимъ человеком — и того человѣка пытать» (с. 171), потому что возникают сомнения: добр ли человек на самом деле. А вот «тотъ человѣкъ доброй, и воровства от нево никакова не будетъ» (с. 158). Выйдя из круговой поруки «мира», человек постепенно принимает на себя и все те признаки-характеристики, которые прежде свойственны были этому «миру» в целом. Сочетание добрые люди заменяется сочетанием добрые человеки. С одной стороны, люди по-прежнему противопоставлены человеку, с другой — люди и есть совокупность «человеков». На этой основе впоследствии и происходит совпадение обоих корней в общем слове; человек — как единичность, люди — составляющая их множественность.

В давние времена женщину могли также назвать словом человѣкъ. По крайней мере о деятельной и умной княгине Ольге, жившей в середине X в., летописец говорит, что она «бѣ мудрѣищи всѣхъ человѣкъ». Однако уже тогда слово человѣкъ становится синонимом слова мужь "свободный мужчина в расцвете сил". Однако, если муж мог быть знатным, сильным и т. д., то о человеке такого не говорят. «Человек» по-прежнему не имеет определений. Каждый человек сам по себе, человек — это тот, кто противопоставлен скоту и зверю (как пишет Даниил Заточник в XII в.), а с начала XIII в. — всякий свободный индивид, и не обязательно знатный (знатность становится важнее личной силы: настали другие времена). Но личная сила осталась и может быть использована обществом; вот тогда-то и происходит сдвиг в представлении: с конца XIV в. входит в употребление то значение слова, которое связано с использованием личной силы в обслуживании: человек "слуга" («Эй, человек!..»). Вдобавок, это значение всегда присутствовало в греческом ánthrōpos и через переводы могло повлиять на переносное значение русского человѣкъ. В «Уложении 1649 года» человѣкъ — слуга в городском доме хозяина («или сынъ его или человѣкъ или дворникъ по допросу скажут» — с. 39), так же и в «Домострое» XVI в. Смена социальных отношений видоизменяет смысл старого термина: свободного и сильного человека превратила в зависимого слугу; «каковы вѣци, таковы и чловѣци!» Украинское слово чоловік обозначает мужа, супруга, лицо не совсем свободное; понятие «мой человек» тоже далеко от свободы. В период средневековья, когда происходили такие изменения, интересовались человеком не как свободным членом рода и не как личностью, а как представителем животного царства, но отличным от животных. Свою лепту в подобное отношение к человеку внесло также христианство, для которого человек — сосуд дьявольский. В «Пчеле» неоднократно (с. 214, 215 и др.) толкуется: «и душа без плоти не зовется человеком, ни плоть без души», — лишь единство души и плоти есть человек.