Сергей Максимов - Легенды и мифы России Страница 44

Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая, как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это — тот самый камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегавшую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это — тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней и преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки, рассыпанные на этом святом месте, и как церковный колокол, под который, во время благовеста, становятся глухие в надежде исцеления.

Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но на самом деле не имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже ввиду своей чрезмерной величины. Замечательно, что подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре, близ австрийской границы. Такой же камень, называемый «стопою», с изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского у. Могилев, губ.). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи, собирается до трех тысяч богомольцев из трех соседних губерний (Могилев., Витеб. и Смолен.) и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды и на котором уже нельзя разобрать вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа. В 3-4 верстах от губ. Пошехонья (Ярослав, губ.) около часовни-прощи, близ села Федоровского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается целебной и ежегодно (11 сент.) привлекает массу богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне преподобная Федора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись, благочестивый человек святой жены не видал, но заметил на камне следы ее ног. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в 40 верстах от с. Белого, на Мете, в Борович. у. Новг. губ., отдыхавший здесь на пути в Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября ходят сюда к «Камню» для поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую «Конь-камень», давший свое имя и острову, и обители. До прибытия сюда преп. Арсения, жители, боготворившие этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к камню с молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде черных воронов, улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предметом почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользовались пустынники при борьбе с языческими суевериями. Таково однообразие верований, при поражающем различии народного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между обоготворением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.

Наши «заповедные рощи», по своему происхождению и по своей идее, несомненно имеют много общего со священными пущами глубокой древности: и там и здесь «заповедь» преследует одну цель— охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы. Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без наказания: но и против них существовали препоны в виде различных предохранительных мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех нарушителей неписаного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская цивилизация, и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком уез. (Волог. губ.) грешит тяжко даже тот, кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая, таким образом, у него заслуженное право на ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских лесовиков) постигает и того, кто решится срубить дерево, посаженное руками человека и взлелеянное им. В Орловск. губ. считаются неприкосновенными рощи, выросшие на церковищах — местах старых церквей: «Все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние жители), что бревно вырубить», а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на постройку новой церкви или на поправку старой часовни. В Вологодской губ. (Никол, у.) нарушителей целости заповедных рощь непременно должна убить молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек, без всякой надобности, огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо для всех, был не только заповедным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась издревле Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемск. у.) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые благочестивые люди ежегодно видят, во время пасхальной заутрени, горящею пудовую восковую свечу. Не выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся, наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадник. у. (при деревне Глебове), замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об одном из них — высокой сосне, сложилось даже предание, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вместо отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет. Другая же ель (при деревне Середней), спасается местным предрассудком, что будто с уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее несчастье. В тех же местах толстые дуплистые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины, испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший и «глумится». Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то внушительное впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие не только младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы. Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в высоких, почти недоступных, горных борах, а равно и в красивых рощах, поселились высшие силы, народные божества; они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием, способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей оказались стоящими под нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочтением береза, разделенная на 18 больших ветвей, имеющих как бы 84 вершины. Когда буря сломила одну из них и сбросила на засеянное поле — хозяин последнего принял это за гнев незримого охранителя и оставил весь хлеб неубранным в пользу бога. У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, тоже попали, в качестве избранников, в религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом, и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия — украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев — храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая, по своим внутренним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам, и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие сосновые боры как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных деревьев, естественным образом, стал падать на сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле недозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений св. икон (исключительно Богоматери) на ветвях, или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской Коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей, созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не дозволяются хороводы и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие, в виде слепоты и иных болезней и даже смерти. Около деревни Острова сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям-«морянок» для пережигания угля, но первый крестьянин, дерзнувший положить почин этому лесному промыслу, ослеп.