Ева Кюри - Мария Кюри Страница 44

Целую всех вас нежно и умоляю не забывать меня.

"Нам присудили половину Нобелевской премии... Не знаю, когда мы получим эти деньги" - эти слова, написанные женщиной, еще недавно отказавшейся от возможного богатства, приобретают особое значение. Молниеносно приобретенная известность, почетное мнение широкой публики и печати, официальные приглашения, золотой мост, предложенный Америкой, - все это Мари упоминает лишь как повод для своих горьких жалоб. Нобелевская премия представляется ей только наградой в семьдесят тысяч франков, выданной шведскими учеными двум собратьям по науке за их труды, а следовательно, ее можно принять, не совершая ничего "противного духу науки". Это единственный способ снизить нагрузку обязательных занятий Пьера и сохранить его здоровье.

2 января 1904 года благодетельный чек поступил в отделение банка на проспекте Гобенов, туда же, где хранились скромные сбережения супругов Кюри. Наконец Пьер может бросить преподавание в Школе физики, где его заменит прежний ученик его, выдающийся физик Поль Ланжевен. Кюри нанимают за свой счет лаборанта в свою лабораторию: так проще и быстрее, чем ждать призрачных сотрудников, обещанных университетом. Мари посылает под видом займа двадцать тысяч австрийских крон Длусским, чтобы ускорить открытие их санатория. Оставшееся небольшое состояние вскоре увеличится благодаря премии Озириса в пятьдесят тысяч франков, полученной Мари пополам с Эдуардом Бранли, и все деньги будут равными частями помещены во французскую ренту и в облигации города Варшавы.

В черной счетной тетрадке можно найти и другие чрезвычайные расходы: подарки вещами, денежные пособия сестрам Мари и брату Пьера, денежные подарки польским студентам, одной подруге детства Мари, лабораторным служителям, одной нуждающейся ученице в Севре... Вспомнив об очень бедной женщине, когда-то преподававшей ей французский язык, некоей мадемуазель де Сен-Обэн, а теперь мадам Козловской, которая родилась в Дьеппе, затем обосновалась и вышла замуж в Польше, но все время мечтала побывать на родине, Мари пишет ей письмо, приглашает приехать во Францию, принимает у себя в доме, оплачивает ее проезд из Варшавы в Париж, а из Парижа в Дьепп. Милая дама со слезами на глазах рассказывала об этой огромной, нежданной для нее радости.

Все эти добрые дела Мари совершает без всякого шума и разумно. Никаких чрезмерно широких жестов, никаких капризов. Она решила, пока она жива, помогать всем, кто в ней нуждается. Она поступает, сообразуясь со своими средствами, чтобы иметь возможность делать это постоянно.

Мари думает и о самой себе. Она распорядилась оборудовать во флигеле на бульваре Келлермана настоящую "современную" ванную комнату и в одной комнатке заменить выцветшие обои новыми. Но ей не приходит в голову, даже по случаю Нобелевской премии, купить себе новую шляпку. Настояв на том, чтобы Пьер ушел из Школы физики, она оставляет за собой преподавание в Севре. Она любит своих учениц и чувствует себя достаточно крепкой, чтобы продолжать уроки, которые обеспечивают ей определенный собственный доход.

* * *

Скажут, что за странная мысль перечислять подробно расходы двух ученых, в то время когда слава открывает им свои объятия! Следовало бы описать, как толпа любопытных и журналистов осаждает дом Кюри и сарай на улице Ломон. Следовало бы перечислить все телеграммы, грудой лежавшие на их рабочем столе, тысячи статей в газетах, изобразить лауреатов, позирующих перед фотографическими аппаратами.

Не имею никакого желания делать это. Такая шумиха вызвала бы только неудовольствие со стороны моих родителей. Их удовлетворение мы должны искать не в этих внешних признаках, а в другом. Пьер и Мари чувствуют себя счастливыми тем, что члены Шведской академии наук оценили их открытие по достоинству. Их трогает радость близких людей, а семьдесят тысяч франков, облегчающие тяжесть их обязательных занятий, являются желанными гостями. Все же остальное, то остальное, ради чего другие люди способны прилагать столько усилий, а нередко и совершать столько низостей, лишь изводит и стесняет двух ученых.

Между ними и публикой, желающей выказать им свою приязнь, установилось длительное непонимание. В этом 1903 году супруги Кюри переживают, пожалуй, самый плодотворный период их жизни. Они достигают того возраста, когда дарование, опираясь на опыт, способно проявлять максимум своих возможностей. В сарае с протекающей крышей они благополучно завершили открытие радия, изумившее весь мир. Но миссия их не закончена. В их мозгах содержится запас еще неведомых богатств. Они хотят работать и должны работать!

Слава мало заботится о будущем, которое влечет к себе Мари и Пьера. Слава набрасывается на выдающихся людей, наваливается всей своей тяжестью, стремится остановить их движение вперед. Присуждение Нобелевской премии сосредоточило на двух супругах внимание миллионов мужчин и женщин, философов, рабочих, мещан и людей светских. Эти миллионы выражают Кюри свои пылкие чувства. Но чего они требуют от них взамен? Те достижения - открытие радия, его лечебная сила против страшной болезни, - которые дали ученые авансом этим людям, их не удовлетворяют. Радиоактивность они относят к числу уже достигнутых побед, хотя она находится еще в зачатке, и заняты не столько тем, чтобы помочь ее развитию, сколько смакованием подробностей ее рождения. Они стремятся вторгнуться в интимную жизнь удивительной пары, вызывающей различные толки своим обоюдным дарованием, кристально чистой жизнью и бескорыстием. Жадное стремление этой толпы копаться в жизни ее кумиров и ее жертв отнимает у них единственные драгоценности, которые хотелось бы им сохранить: внутреннюю сосредоточенность и тишину.

В газетах наряду с фотографиями Пьера и Мари и заметками вроде "Молодая женщина, необычного вида, хрупкого сложения", "Очаровательная мать, сочетающая благородные чувства с умом, любознательным к непостижимому", "Их восхитительная дочка" или упоминаниями о Диди - их коте, свернувшемся перед печкою в столовой, появляются красноречивые описания флигеля или лаборатории - тех убежищ, где оба Кюри хотели бы одни чувствовать их прелесть и знать их стыдливое убожество. Домик на бульваре Келлермана оказывается "жилищем мудреца", "кокетливым домом, вдалеке от центра, в Париже, незнаемым, особенным, под сенью укреплений, - домом, где приютилось искреннее счастье двух великих ученых". Не забыт был и сарай:

За Пантеоном, на узкой, темной и безлюдной улице, какие изображаются на офортах, иллюстрирующих старинные и мелодраматические романы, улице Ломон, стоит мрачное обшарпанное здание, похожее на сарай, - это Школа физики и химии...

Я прошел двором с дрянным забором, жестоко пострадавшим от превратностей погоды, затем под каким-то одиноким сводом и очутился в сыром тупике, где умирало втиснутое в дощатый угол кривое дерево. Здесь вытянулись в ряд похожие на хижины строения, длинные, низкие, застекленные: внутри я заметил маленькие прямые язычки пламени и стеклянную аппаратуру разных видов... Никакого звука: полная и грустная тишина, которую не нарушал даже шум города. Наугад я постучал в дверь и вошел в лабораторию, поражающую своею незатейливостью: пол земляной, бугристый, стены покрашены известкой, крыша из дранки, свет слабо проникает сквозь запыленные окна. Какой-то молодой человек, склонившийся над сложным аппаратом, приподнял голову. "Месье Кюри там", - сказал он. И тотчас снова принялся за работу. Прошло несколько минут. Было холодно. Из крана падали капли воды. Горели два-три газовых рожка.

Наконец появился высокий, худой мужчина, с костлявым лицом, с жесткой седоватой бородой, в маленьком потрепанном берете. Это и был месье Кюри... (Поль Акер. Эхо Парижа.)

Кюри напрасно стараются отказывать репортерам, не пускать их к себе в дом, запираться в своей жалкой лаборатории, ставшей исторической: ни их работа, ни они сами не принадлежат уже самим себе. Их быт, вызывавший своею скромностью удивление и уважение самых прожженных газетчиков, приобретает известность, становится общественным достоянием, превосходной темой газетной статьи:

Мне хочется отметить здесь одну черту характера месье Кюри. А именно его полное бескорыстие и скромность во всем. Это высокий блондин, немого сутулый, с выражением исключительной кротости в глазах; он пришел к славе еще молодым, но известность не опьянила его; кроме своих работ и круга своих теплых семейных отношений этот ученый, этот мастер науки занят только одной заботой. Ему хотелось бы, чтобы его ученики и те молодые люди, которые придут вслед за ними с целью посвятить себя тяжелому научному труду, не были остановлены заботами о материальной стороне жизни. Он забывает о собственных трудностях, о напряженных усилиях совместно со своей супругой, мадам Кюри, и думает лишь об одном: быть может, где-нибудь во Франции существуют исследователи, достойные внимания, никому не ведомые дарования, которые никогда не будут в состоянии что-либо создать только потому, что они вынуждены забрасывать свои научные занятия из-за необходимости добывать хлеб насущный...