Стелла Абрамович - Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли) Страница 44

Разговор, о котором Николай I вспоминал в 1848 г., наверняка происходил позже.

Пока у нас нет возможности точно датировать этот эпизод. Наиболее вероятной следует считать ту дату, которую называет сам Николай I: скорее всего это произошло в январе — незадолго до последней дуэли. По мнению Ахматовой, это и могло стать "последней каплей". "Замечание, которое сделал Николай I жене Пушкина относительно ее поведения, было последним ударом",[402] — писала она. Действительно, реакция Пушкина в этом случае должна была быть ужасной.

Странно, что мы ничего не знаем о том, как Пушкин отнесся к неожиданному вмешательству императора. Может быть, не знаем именно потому, что это произошло накануне дуэли, когда он избегал разговоров с близкими Друзьями?..

Вревская, с которой он виделся тогда, когда уже все было им решено, запомнила его слова: "Императору {…} известно все мое дело…".

То, что мучило Пушкина в эти последние дни, безотчетно для него самого прорвалось и в письме от 26 января К. Ф. Толю. Это письмо было ответом на доброжелательный отзыв генерала Толя об "Истории Пугачевского бунта", полученный Пушкиным 25 января.[403] Случилось, однако, так, что письмо к Толю стало ценнейшим психологическим документом, свидетельствующим о душевном состоянии поэта накануне поединка.

26 января, обращаясь к человеку, в сущности очень далекому от него, Пушкин непроизвольно высказал то, что особенно волновало его в тот момент. В письме к генералу Толю есть удивительные слова, которые как будто выплеснулись из потока внутренней речи…

Главной в этом благодарственном письме стала тема клеветы. На замечание Толя о недооцененных заслугах екатерининского генерала Михельсона поэт ответил с горячностью, которая, конечно, была вызвана личными ассоциациями: "Его заслуги были затемнены клеветою; нельзя без негодования видеть, что должен он был претерпеть от зависти или неспособности своих сверстников и начальников. Жалею, что не удалось мне поместить в моей книге несколько строк пера вашего для полного оправдания заслуженного воина". И далее Пушкин пишет: "Как ни сильно предубеждение невежества, как ни жадно приемлется клевета; но одно слово, сказанное таким человеком, каков вы, навсегда их уничтожает. Гений с одного взгляда открывает истину, а Истина сильнее царя, говорит священное писание" (XVI, 224). Разговор о клевете теперь переходит в иной, более общий план. Все это уже не о Михельсоне это мысли о своей собственной судьбе. Вполне понятные ассоциации вернули Пушкина к тому, о чем он думал все это время… "Как ни жадно приемлется клевета, но одно слово"… могло бы ее уничтожить… А затем логический провал, столь несвойственный эпистолярному стилю Пушкина, как некий бросок над бездной передуманного — к итогу: "Истина сильнее царя"…

Это, несомненно, письмо с необычайно значительным подтекстом. Здесь мысли о клевете, которую жадно подхватывает толпа, ассоциируются с мыслями о царе, о гении, о конечном торжестве истины. Вероятно, мы никогда не сможет раз га дать до конца смысл того, что в этом письме недосказано. Но кое-что представляется очевидным: за день до дуэли Пушкин совершенно определенно (184) высказал свое убеждение в том, что клевету можно остановить и даже уничтожить навсегда, если против нее возвысит голос человек, чье мнение будет услышано в обществе., В его деле такое слово не было сказано.

Неожиданное упоминание о царе в этом контексте говорит о каких-то невысказанных обидах Пушкина и о том, что эти мысли не оставляли его.

То, что он написал о гении и царе, при всей афористической отвлеченности сказанного, для него самого, по-видимому, было исполнено вполне конкретного смысла. Толь писал о том, что после смерти Михельсона история наконец воздала ему справедливость. Пушкин в эти дни тоже думал о суде истории и, вероятно, верил, что для потомства истина окажется сильнее сегодняшней клеветы, сильнее царя.

Поведение Николая I в деле Пушкина не было, конечно, ни единственной, ни тем более определяющей причиной январской трагедии. В отношении царя к Пушкину лишь с наибольшей очевидностью выявляются приметы той общественной атмосферы, которая привела к гибели поэта.

Никакого «адского» злодейства царь не совершил: наивно приписывать ему некие тайные козни и заранее разработанные планы, направленные на то, чтобы погубить Пушкина. Николай I не давал себе труда быть интриганом, он был слишком самодержцем, чтобы испытывать в этом потребность. Царь не вел тайных разговоров с Дантесом и не приказывал ему жениться, чтобы «столкнуть» поэта и кавалергарда.[404] Бенкендорф не посылал жандармов в другую сторону (это явно недостоверная легенда).[405]

Совершилось злодеяние банальное, привычное: было проявлено традиционное для российского самодержавия неуважение к таланту. Жизнью гения пренебрегли.

Пушкин принял окончательное и бесповоротное решение после инцидента, который произошел 23 января на балу у Воронцовых-Дашковых.

Балы у Воронцовых всегда были главным событием сезона. В. А. Соллогуб рассказывает: "Самым блестящим, самым модным и привлекательным домом в Петербурге был в то время дом графа Ивана Воронцова-Дашкова {…} Каждую зиму Воронцовы давали бал, который двор удостаивал своим посещением. Весь цвет петербургского (185) света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие в светской жизни столицы".[406]

Сохранилось множество свидетельств о том, что на этом балу молодой Геккерн вел себя вызывающе. Рассказывали о каком-то казарменном каламбуре, с которым Дантес обратился к H. H. Пушкиной. С. Н. Карамзина писала: "Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела".[407] Д. Ф. Фикельмон в своем дневнике записал об этом вечере: "… на одном балу он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина было с тех пор принято окончательно".[408]

25 января Пушкин отослал по городской почте письмо на имя барона Геккерна, столь оскорбительное, что его враги не могли уклониться от поединка.

***

27 января 1837 г. в пятом часу пополудни на окраине Петербурга, близ Черной речки, прозвучал выстрел…

29 января в два часа сорок пять минут в России не стало Пушкина.

Скончался человек, в чьей деятельности воплотились лучшие духовные возможности нации. "Солнце нашей поэзии закатилось…", — сказал в день смерти Пушкина В. Ф. Одоевский.

"Россия потеряла Пушкина в ту минуту, когда гений его, созревший в опытах жизни, {…} готовился действовать с полною силою. Потеря невозвратимая, невознаградимая", — этими словами сподвижники поэта открывали пятый том «Современника», посвященный памяти Пушкина. Далее следовал горестный вопрос: "Что бы он написал, если б судьба так незапно не сорвала его со славной, едва начатой им дороги?". Два года спустя, возвращаясь из-за границы на родину, Гоголь писал друзьям поэта: "Как странно! Боже, ка странно: Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет. Я увижу вас — и Пушкина нет…".

Это ощущение невосполнимой потери сохраняется до сих пор. И вот уже полтора столетия Россия оглядывается на Пушкина, ибо он дал ей тот эталон художественности и нравственности, с которым теперь соизмеряются все достижения русской культуры. И самая жизнь поэта, и даже его смерть, превращаясь в национальную легенду, становятся в глазах потомков образцом высокой нравственной нормы, мерилом чести и человеческого достоинства.

Вокруг Пушкина — Ободовская И., Дементьев М. Вокруг Пушкина. М., 1975.

Врем. ПК — Временник Пушкинской комиссии. 1962–1979. М. — Л., 1963 1982.

Дневник М. Мердер — Листки из дневника М. К. Мердер. — Русская старина, 1900, № 8, с. 383–389.

Модзалевский. Пушкин — Модзалевский Б. Л. Пушкин. Л., 1929.

Письма Карамзиных — Пушкин в письмах Карамзиных 1836–1837 гг. М. Л., 1960.

Письма посл. лет — Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837, Л., 1969.

Пушкин в восп. — Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2. М., 1974.

Пушкин. Временник — Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1–6. М. — Л., 1936–1941.

Пушкин и совр. — Пушкин и его современники, вып. I–XXXIX. СПб. — Л, 1903–1930.

Пушкин. Иссл. и мат. — Пушкин. Исследования и материалы, т. 1-Х. М. Л., 1956–1981.

Сквозь умств. плотины — Вацуро В. д., Гиллельсон М. И. Сквозь "умственные плотины". М., 1972.

Стих. Пушкина — Стихотворения Пушкина 1820 — 1830-х годов. Л., 1974.

Щеголев. Дуэль — Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е. М. Л., 1928.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

ЦГВИА — Центральный государственный военно-исторический архив.

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив СССР (Ленинград).