Александр Мелихов - Биробиджан - земля обетованная Страница 44

Боюсь, это его последний разговор и с российским читателем…

Эммануила Казакевича, автора знаменитой «Звезды», рекомендовать не нужно. Хотя, может быть, и стоит задуматься, почему он не вплел в свой шедевр никаких еврейских мелодий. В расчетливости геройского разведчика, пробивавшегося на фронт с риском загреметь в штрафбат, заподозрить трудно. Скорее всего, он стремился в своей балладе избежать психологической и идейной усложненности, с которыми неизбежно связана еврейская тема.

За свою военную прозу Казакевич дважды награждался Сталинскими премиями, но его идишистский биробиджанский период сегодня совершенно забыт. И может быть, напрасно. Советую прочесть его стихотворение и маленькую поэму 1936 года. Как минимум, это документы эпохи.

Я, коня не седлая,Взлетел на него.И шарахнулись в стороныСиние тени.Я наметом лечуСреди сказочных горПо обильному августуВ рыжем цветеньи.От Биры до Хингана,Коня горяча,Мимо пасек,Пропахших медвяным настоем,Сквозь смолистые запахиКедрачаЯ лечу. И я вижу —Земля моя строит.Мне навстречуВыходят мои земляки.Я приветствую их,Поздравляя с успехом…— О-го-го!Возвращается из-за рекиИх ответ многократнымраскатистым эхом.И девчата с полейМне помашут вослед.Тракторист улыбнетсяПриветливо, щедро.Я люблю свою землю!Мне мил белый свет!В зимовье нахожуЯ смолистые щепки.Сухари.И хрустящуюСоль в туеске.И заботу о том,Кто придет сюда следом.В моем сердцеНет места старухе-тоске,Залита она яркимУлыбчивым светом.Я наметом промчусьПо родимой земле,Да, она для меня!И, как тысячи радуг,Расцветает в душе,Расцветает во мнеНеизбывная, полнаясвежести, радость!Становлюсь я похожимНа эти края.Не прохожий,А общего дела участник.Полюбила меня,Присушила менята земля,На которой я счастлив!

Маленькая поэма

Когда под сердцем трепетным комочкомЗабьется песня,                     торопясь наружу.В минуты эти мне теплее ночью,И сад отцовский расцветает                     в стужу.Я выхожу на площадь,                     как в поля,Июльской ночью, пахнущей укропом.А подо мной вращается Земля,Наматывая,                     будто нитки, тропы.В такую ночь хожу я и смотрюНа край,          что мнился мне                     таким далеким.И предо мной встают, как на смотру,Его хребты,               поля,                     разливы, реки…Меня облепит колдовская тьма.А купол неба в дырах,                     будто сито.И сознаю я сам:                     О, как я малПред тем, что не забыто,                     не избыто.Пахнет в лицо мне запахом                     жильяИ свежим хлебом,                     на поду печенным.И заблужусь в ночном                     сияньи я,Приду к речной воде,                     густой и черной.По утреннему городу спешуК столу редакционному                     простому.За ним совсем немного лет                     пишуО тех, кто этот город                     нынче строит.Вот обогнал я одного                     из нихИ на ходу взглянул                     в лицо пытливо.Ты — человек. Приподнят воротник.Улыбка — белозубейшее диво.Я тороплив.                     Мне многое увидеть,Мне многое запомнить                     суждено.Вот новый дом               встает,                     как в сказке витязь.Вон вальс плывет                     в открытое окно.От радостных улыбок                     в мире тесно,Легли дороги,                     в дальний путь маня…Проходят люди,           и не слышат                     песни,Что родилась под сердцем у меня.

Он был одним           из лучших                     зданий города,Сарай, что выводил                     под крышу я.Он на тайгу глядел                     светло и гордо,По ветру спелым                     кумачом звеня.Шел первомай.                     Я шпалы просмоленныеПустил на мостик,                     что к сараю вел.По ним                     шагали первые влюбленныеЗа речку,           где багул                     лиловый цвел.Они ломали                     на букеты веткиИ украшали ими мой «дворец».А я смотрел на них                     с терпеньем редким,Как смотрит на детей своих отец.И мой сарай                     был кораблем влюбленных,Несущимся на алых парусахТуда,                     в весенний и вечнозеленыйМир,                     тающий в задумчивых глазах…Теперь сарай мой                     лишь обыкновенный,Довольно куцый и смешной сарай.Влюбленные в тайге подняли стены,И город встал, где был медвежий край.И былью стало все,                     о чем мечтали,О чем просили: «Еселе, сыграй!»И он летит сквозь                     дымчатые дали,Дворец мой первый,                     первый мой сарай!

Перрон Биробиджанского вокзала!Взошла твоя счастливая звезда.Ни водокачки, ни большого залаТут не было.                     Но были поезда.Сердито отдуваясь,                     привозилиОни народ со всех                     концов России.Вот едут Тунеядовка и Шпола,Вот Витебск, Минск,                     Одесса и Лунгин.И на вокзале              тяжко                     стонут шпалы,Висят гудки,                     протяжны и туги.Тут матери качают                     ребятишек,Там двое в споре                     яростном сошлись.В теплушках, на подножках                     и на крышахВ наш край таежный приезжала жизнь.С веселыми и грустными глазами,С плечами просто                     и в сажень плечо.И был перрон толпой густою                     залит,Тут пели                     и рыдали горячо.И лошадей                     по сходням выводили,И выносили сундуки с добром…И стар и млад —                     как молоды мы были!Нам в шевелюры город серебромЕще не лег тогда.                     Нам всяко будет:В палатках надрожимся под дождем…Но никогда, наверно,                     не забудемВокзал.Наш первый в этом крае дом…Уже звенят над городом антенны,Дрожит над клубом алая звезда.Я каждый вечер,                     каждый, непременно,Хожу встречать ночные поезда!

Привыкли к взлету                     третьих этажей,На тротуар не смотрим,                     как на диво.И скептики порастеряли                     желчь,А город стал приветливо                     красивым.Привыкли к телефонам                     и к тому,Что на работу не идем,                     а едем.И в скверах «Штерн»,                     а вовсе не ТалмудЧитают старики.                     Привыкли к детям,Что целый день                     с настырностью грачатНа улицах кричат.                     Привыкли к свету,Что вспыхивает в окнах по ночамИ озаряет заревом планету.К людской толпе                     у театральных касс,К домам,                     встающим из болотной ряски…Могло ли быть без вас,            без них,                     без насТакое воплощенье старой сказки?А город все растет.                     Еще вчераВсех жителей я кликал поименно.И скверы обходил по вечерам,Чтоб не спугнуть нечаянно влюбленных.Вчера я знал,                     кому чем досадить,И чем могу                     обрадовать другого…А нынче столько незнакомых                     лиц,Что я уже теряюсь,                     право слово.О чем мечтали                     мы в крутой мороз,Вбивая в хлябь болота                     сваи гати,Сегодня в нашем городе сбылось,И счастливы с тобою мы, приятель!

Улыбку моего отца я вижуВ лучах рассветных                     над седой Бирой.И город мой становится                     мне ближе.Он как отец мой — добрый и родной.О, где мне взять            ту силу                     и ту ласку,Ту правду,                     что улыбкой он дарил.Кончаются немыслимые сказкиУ дорогих и горестных могил.По улицам,                     как гулким коридором,Плывет фрегатом                     алый этот гроб.По улицам,          по улицам,                     которымОн отдал все.                     Остыл высокий лоб.И я один.                     И лишь улыбка светит,Его улыбка светит сквозь года.Город, просыпаясь на рассвете,Встречает голубые поезда.И песня из моей                     груди наружу,Как кровь из раны,                     начинает бить.И сад отцовский                     расцветает в стужу,И клок зари,                     как знамя новых битв.Встает рассвет           над синью                     дальних сопок,Колышет горизонт трава лучей.Как в сине небо                     серпокрылый соколВдруг грянет песня —                     лучше и звончейТой,         что писал я,                     что носил —<???>И я в ответ бросаю: «Хорошо!»А он встает                     в неровном свете буден,Наш новый день,                     прорвавшийся из тьмы.Над всем, что было,                     и над всем, что будет,Над городом, который строим мы!Над нашей верой                     в светлые дороги,Которым нету края и конца.Идет рассвет, помедлив                     на порогеПри входе в город                     моего отца!

Хм, «город моего отца»… А не отца народов. Понятно, почему и Казакевич в 37-м лишь чудом избежал ареста, срочно перебравшись в Москву.