Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника Страница 45

Обе стороны преувеличивали силы друг друга. Лисовский в реляции своей описывает деталь, характеризующую отношение простых воинов к Пожарскому: казаки-донцы, успевшие послужить в свое время и у него, а теперь воевавшие на московской стороне, подъезжали в моменты затишья к его лагерю и вели с ним разговоры. «Среди прочего говорили мне, чтобы я не надеялся, что мне выпадет счастье их побить, своего Пожарского они высоко ставят, дескать, что перед Пожарским гетман ваш не выстоял, сам король не устоял, а ты, говорили, чего здесь ищешь?» В ответ «Александр Иванович», как его звали в России, отругивался: чего, мол, вы ищете моря, коли в луже потонуть можете, а наш де король вас бы конскими копытами с землей смешал и т. д. [175, 23]. Тем не менее он понял, что здесь ему не пройти, снялся с лагеря и скорым маршем ушел к северу, пройдя Кромы и взяв Перемышль.

Нагнав Лисовского к 4 сентября под Перемышлем, Пожарский, укрепившись в Лихвине, провел переговоры с ним об обмене пленными, потребовав за одного «лисовчика» трех детей боярских. Но хитроумный Лисовский предложил менять «голову на голову», а тем временем, как сам признавался, посадил пленников в Перемышле в теснейшую тюрьму, вероятно в башне, и сообщил об этом их друзьям и родственникам, которые, как он писал, «на Пожарского надавили»; князь вынужден был согласиться на указанные условия. О переписке их мы можем судить только по той же реляции Лисовского, который в одном из писем язвительно укорял Пожарского – «ты-де приказ своего царя, «поповича» (как звали тогда противники Михаила Романова), не выполнил, велено меня целым к нему привести, а ты мне ногу прострелил» [180, 252–253]. Новый же рейд Лисовского продолжался на Северских землях. Он взял и запалил несколько городов, быстро обходя оказывавшие активное сопротивление, часть воевод бежала, оставив врагу фураж и провиант, в лучшем случае (как в Перемышле) спрятав в реке или лесу пушки [53, 105]. Немало воевод было наказано, а князь М. П. Барятинский даже публично высечен и приговорен к смерти (правда, помилован) [53, 91; 77, 388–389].

Еще в начале сентября в Белеве Лисовский взял в плен местного состоятельного дворянина В. Н. Лодыженского и спросил, не обменяют ли на него его брата, находившегося в русском плену, но Лодыженский его разочаровал, сказав, что он «человек сельской». Тогда полковник удовлетворился простым выкупом – куньей шубой и несколькими жемчужными украшениями. Разоткровенничавшись, он высказал свое мнение Лодыженскому, что «людей деи у Пожарскова перед ним втрое, да только де худы люди, а Пожарский де отимаетца от него таборами» [53, 112].

Разменяв пленных и спалив у них на глазах укрепления Перемышля, Лисовский ушел на север, пожег посады Торжка, Кашина и Углича и дошел до Галича, а затем повернул на юг, пройдя меж Костромой и Ярославлем до Мурома. Тем временем Пожарский, надежно блокировав дороги к Москве (поскольку тогда не знали, не авангард ли это более крупных польско-литовских сил), счел основную свою задачу выполненной и уехал в столицу. Возможно, он понял цели «загонов», гоняться же за столь быстрой кавалерией князю было просто не с кем. Лисовский, выполнив свою миссию, вернулся в Варшаву, где было решено набег повторить. Его рейд, в целом достигший успеха, создал ему популярность и открыл кассу канцлера. На эти деньги были наняты отборные вояки, в его отряды входила теперь даже хоругвь тяжелых панцырных гусар, и осенью полковник опять оказался в пределах России [175, 17]. Тут к нему присоединились не смирившиеся казаки разгромленного движения М. И. Баловнева. Очевидец рассказывал, что казаки, приехав, величали Лисовского «батькой», а он потчевал их вином [53, 111].

Последняя «встреча» Пожарского с ним состоялась в районе Калуги. Лисовский к тому времени разгромил 7-тысячный отряд молодого князя Куракина и иностранных наемников под командой английского барона Астона. Пожарский командовал тогда солидным отрядом, но состав его был разношерстный – городовые дворяне, казаки, служилые татары, мордва и марийцы, неохотно покинувшие свое Поволжье. Обещанные Пожарскому казаки не являлись или дезертировали; не доверяя воеводам, они сбивались в разбойные отряды и грабили почище «лисовчиков». Так, ушедший от Пожарского отряд атамана А. Кумы в 500 сабель разграбил и пожег ряд уездов на юго-западе от Москвы – Боровска, Рузы, Вереи, Медыни. Когда к ноябрю 1615 г. с ним удалось справиться и Кума был арестован, сам Пожарский заявил, «что он такова вора не видал» и вопреки своему обыкновению потребовал смертной казни [159, 155].

Под Лихвином 22–24 декабря давние противники сошлись, но сражение не произошло. Лисовский ушел, а Пожарский, чьи войска таяли (уходили служилые татары и мордва, казаки, которым задерживалось жалованье), не мог с оставшимися силами (а, по известиям литовских шпионов, у него в конце концов оставалось не более 3000 войска) преследовать его, как ему было предписано из Москвы. Подтверждает это и летопись: «Боярин же с ратными людьми пришел и стал в Лихвине, а сражаться с Лисовским не с кем» [68, 389]. Опытный полководец и не видел в этом нужды – Пожарский понимал, что полковник, не ввязываясь в крупные сражения (это и не было его задачей), уже уходит на запад, к Смоленску. Кроме того, Пожарский заболел – время от времени у Дмитрия Михайловича случались приступы «черной немочи» – неясно, что это была за болезнь, возможно нервная,[70] и он был увезен в столицу.

Командование принял князь Д. П. Лопата-Пожарский, однако казаки знали его как своего недруга, лихоимца и довольно жестокого человека и не доверяли ему. Он пытался преследовать «загонщиков» до Волока Ламского, но не преуспел в этом. Тем временем Пожарский лежал больной в Москве. В феврале 1616 г. в уже цитировавшейся реляции Лисовский сообщал Сапеге слухи о Пожарском от своих агентов из Москвы: «Приехав в столицу, он объявил себя больным, причем договорился с женой и друзьями своими, что заявит о своем желании постричься в монахи, а жена и друзья будут его отговаривать; царь же, заподозрив хитрость, пригрозил ему лишением имений и боярства, бросив обвинение в том, что «ты изменой то творил, что не догнал Лисовского, имея столь великое войско»». На что он в оправдание себе сказал – причиной того, что я не мог Лисовского разбить, был не недостаток сил, но пошлите какого угодно воеводу и увидите, сможет ли он достать его. Не только вряд ли кто мог бы догнать в столь обширной стране Лисовского, но даже если бы кто и схватил его и посадил на кол, да еще кто-нибудь его толкачами вбивал, то и тут бы в него не попал» [175, 25]. Трудно сказать, насколько верны эти собранные в Москве и переданные сплетни и толки, сомнительна история с лицемерным желанием постричься в монахи – такие мысли болевшему человеку вполне могли прийти в голову,[71] но они рисуют явно натянутые отношения князя с двором в этот период и его своеобразный сарказм по отношению к тогдашним правителям, достаточно некомпетентным, чтобы, не справившись с внутренними неурядицами, начать заведомо проигрышную одновременную борьбу за отвоевание Смоленска и Новгорода. Возможно, этот ответ ходил по Москве и вряд ли прибавил любви окружавшей юного Михаила Федоровича камарильи к Пожарскому.

«Королевичев приход»

В этот тяжелый период страну, наверное, спасло от раскола наводившее постепенно на местах порядок земство, неколебимость таких людей, как Дмитрий Михайлович, а также противоречия между польской и шведской ветвями династии Ваза и внутри шведской королевской семьи. Однако если шведский претендент Карл-Филипп испытывал активное противодействие своего собственного брата, то королевич Владислав подрос и весной 1617 г. добился от Сената ассигнований на отвоевание своего престола. Первые столкновения с ним русских войск были для них удачны, воеводам даже присылали награды, однако князья Г. В. Тюфякин, П. И. Прозоровский и Н. И. Барятинский скоро увязли в местнических конфликтах [42, 274–277] и неохотно помогали друг другу. В октябре 10-тысячное[72] войско Владислава (фактически операцию возглавлял многоопытный гетман Ходкевич, у которого были постоянные конфликты с окружавшей королевича лихой, но неопытной компанией его любимцев) подошло к Дорогобужу, чей воевода И. Адодуров ему присягнул как царю.

Множество казаков – и составлявшие гарнизоны окрестных городов, и донцы, бежавшие от репрессий после баловневского движения, даже освобожденные из тюрем в давно взятом Смоленске (т. е., может быть, и уголовники), вступали в его отряды. Князья П. Пронский и М. Белосельский, высланные к Вязьме с отрядами, бежали вослед своему войску, даже «не дождався приходу литовских людей», за что впоследствии были арестованы [177, 300–301, 157, 98]. Пожарский в этой ситуации был снова призван на службу. Под угрозой «лисовчиков» во главе с С. Чаплинским (Лисовский незадолго до этого неожиданно умер) оказался южный путь к Москве. Чаплинский уже разорил Мещовск,[73] Козельск и стоял под Калугой. Гарнизон ее состоял в значительной степени из казаков, которые давно не получали жалованья и вполне могли перейти на сторону Владислава. Но все же они направили в Москву депутацию, «чтобы государь Калуги не выдал… а били челом, чтобы государь послал именно боярина своего князя Дмитрия Михайловича Пожарского» [77, 395].