Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2) Страница 45

- Вы знали, что ваш шеф затевает дела с лондонскими банкирами? когда Белозеров появился в его кабинете, резко спросил Бояновский.

- Да вы хоть поздравствуйтесь сперва, Николай Иваныч! - вместо ответа развязно проговорил Белозеров, одетый в модную, щегольскую пару. Это был уже не прежний мелкий чиновник, а некоронованный король всей приленской тайги со всеми ее золотопромышленными предприятиями. Получая от своих хозяев оклад - сто пятьдесят тысяч рублей в год, он стал владельцем собственных приисков, винокуренных заводов и богатейшего имения в Крыму.

- Извини, братец. Я в полном расстройстве. - Бояновский передал свой разговор с Гинцбургом во всех подробностях. - Ты что-нибудь знаешь об этом? - наседал он на развалившегося в кресле управляющего.

- Слыхал, Николай Иваныч, слыхал... Как же не слыхать? Дело-то вон какое задумали! - подтвердил Белозеров.

- Так, значит, знал про эту закулисную махинацию и молчал?

- Вот тебе раз! Я полагал, что вы лучше меня знаете. Вы тут в столице, а мы в тайге, - лукавил Белозеров.

- Ловко, ловко... - повторял Бояновский. - Кто же вел переговоры? спросил он.

- Масштабно шло, Николай Иваныч... - самодовольно поглаживая подбородок, говорил Белозеров. - Посредником была горнопромышленная корпорация.

- Мы будем протестовать! - категорически заявил Бояновский.

- А стоит ли, Николай Иваныч? - усмехнулся Белозеров и прищурил глаз.

- Мы этого дела так не оставим!

- Напрасно вы расстраиваетесь. Ей-ей, напрасно...

- Почему?

- Этому делу, кажется, сам министр помогал...

- Господин Витте?

- Вот именно!

- Это правда? - выкрикнул Бояновский.

- Если хотите, перекрещусь. Дело-то стоящее! Ну сами посудите: лорд Гаррис с компанией вкладывают в него почти полтора миллиона фунтов стерлингов. Это значит - пятнадцать миллионов русских рублей. Добрый куш. На эти денежки ой как можно развернуться!

- На каких же условиях? Впрочем, я сам узнаю. Теперь детали уже не имеют никакого значения. Честь имею.

Бояновский поклонился и устало опустился в кресло.

- Да будет вам, Николай Иваныч! Все останется по-старому, ей-ей, так! - успокаивал его Белозеров, понимая, что директору банка не хочется упускать из своих рук золотые дела на Лене.

- Ошибаетесь, голубчик. Все станет иначе...

- Поверьте, ничего не изменится. Да и условия подходящие, - сказал Белозеров и распрощался.

В истории Ленских приисков началась новая финансовая и политическая эра.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На прииске Васильевском, в крайней, занесенной снегом избушке тускло мерцает семилинейная лампа, едва освещающая небольшую, с низким потолком комнатку, отделенную тонкой дощатой перегородкой от комнаты хозяйки.

На лежанке уютно мурлычет серый котенок, которого Маринка подобрала осенью на улице. Оторвавшись от книги, она подкрутила побольше фитилек в лампе и, закутавшись в оренбургский платок, глубоко задумалась. Ночь длинна, тосклива - и начитаешься, если есть что читать, и наплачешься. Ожидание ребенка теперь уже как-то не радует, а страшит. После тяжких, удручающих мытарств по этапу, после арестантских камер и глумливых полицейских допросов сердце Марины как будто закаменело, ожесточилось, казалось, что счастье сверкнуло, словно капля утренней росы в цветочной чашечке, и навсегда испарилось в этой сумрачной таежной глухомани.

"А дома, в Шиханской, завтра будут праздновать рождество. Мальчишки в новеньких дубленых полушубках, в валенках, так славно пахнущих опаленной шерстью, побегут по хрустящему снегу со двора на двор и в каждой избе будут славить Христа.

"Рождество твое, Христе боже наш, воссияй миру и свет разума!" тоненьким голоском запоет какой-нибудь сынишка Важенина. А стоящий у порожка теленок в это время начинает лизать новую шубенку, а потом и жевать примется. "Небо звездою учахуся... Тпруся, дурак!.." - отбивается от телка варежкой огорченный и растерянный славельщик. "Свет разума!" Если бы знали шиханские казачки, какой здесь, на Витиме, свет!"

Кодар сейчас работает на шахте и живет, как все каторжные, в арестантском бараке. Маринка часто носит ему в арестантский барак еду и один раз в неделю чистое, выстиранное ее руками белье. Пока еще водятся деньги, которые ей иногда присылает старый Тулеген, она подкармливает Кодара, и не только его, и не только Кодару стирает белье. После неудачного побега ей редко удается поговорить с Кодаром с глазу на глаз. Раз арестант некрещеный и они не венчаны, то она считается не женой Кодара, а вольной сожительницей.

Подрядчик Берендеев преследует ее с бычьим упрямством. "Хорошо, что Кодар пока об этом не знает", - думается Маринке. Сегодня она носила ему праздничную передачу. Им удалось несколько минут побыть наедине. Он сильно изменился. Лицо вытянулось и пожелтело. Но он все время утешает Маринку.

- Здесь много добрых людей, Мариша. - Он научился хорошо говорить по-русски.

- Тебе всегда так кажется, милый мой, - вздыхает Марина. Ее тяжко угнетает вид этих измученных людей в серой одежде и с такими же серыми лицами.

- Ты не смотри, что они так плохо выглядят, - угадывая ее мысли, говорит Кодар. - Тут есть умные, хорошие люди. Солдаты есть, моряки, студенты, есть ученые. Вот придет весна, мы далеко уйдем отсюда. Теперь уж нас не поймают... Я знаю, как надо уходить...

- Надо уходить одному, - вставляет Марина.

- Почему одному?

Кодар поднимает на нее удивленные глаза и не может понять, почему она так говорит.

- Теперь я уж не смогу... - вздыхает Марина и, отвернувшись, вытирает концом пухового платка не то глаза, не то сухие, жаркие губы.

- Вот тебе раз! - вырывается у Кодара.

- Ты только не сердись, дружочек, - просительно и ласково говорит Марина. - Я тебе должна многое сказать... Мы так давно не были вместе.

- Говори же! Все говори! - Голос Кодара становится жестким, и пальцы дрожат, горячие мысли бегут, обгоняют друг друга. "Что она может сказать? Она хочет уехать домой и там родить... Но пусть будет так. Уж один-то он как-нибудь убежит. А там степь, воля... Может быть, она хочет что-нибудь сказать о плохих начальниках? Ох сколько их тут, этих плохих!.. А как подрядчик Берендеев косит глаза на нее! Кровь застывает в жилах". - Ну что же ты замолчала? Говори, - повторяет он.

- Как я тебе скажу, когда ты начинаешь кипеть, как самовар, отвечает Марина. Она часто употребляет его же цветистые выражения и шутливо посмеивается над ними.

- Ладно, тетенька, я стану мерзлым барашком... Смирно буду тебя слушать, - говорит он и пытается улыбнуться.

- Зачем мерзлым? Тогда ничего не услышишь, дяденька. - Маленькая теплая рука Маринки исчезает в его большой ладони.

- Послушай. У нас будет маленький. Куда я с ним пойду? Я останусь здесь.

- Если я об этом забыл, то мне надо уши отрезать и бросить голодным собакам. Я помню это, даже когда сплю.

- Даль ведь какая! Сколько надо идти, сколько ехать? Я как вспомню об этом, у меня сердце сжимается, - говорит Марина и печально опускает голову.

- Вот это самая правда, Мариша. Далеко мы заехали, - соглашается Кодар. - Я другое думаю. Ты должна поехать одна. Так лучше будет, Мариша.

Она понимает и чувствует, как тягостно ему говорить о своем решении.

- Там Тулеген-бабай, тетка Камшат. Кумыса сколько хочешь, - горячо убеждает ее Кодар. - И маленькому будет хорошо и тебе...

- А тебе как? - спрашивает она и пытается поймать его взгляд. Но он отводит свои глаза в сторону.

- Мне что? Я один останусь. Потом убегу. Один-то я свободный, как птица!

- А если эту птицу снова поймают?

- Нет, - решительно отвечает Кодар. - Уйду. Пока живой, тут не останусь.

- Я это знаю. Поэтому и остаюсь. Когда буду знать, что ты далеко ушел, тогда и я уеду.

- Не уедешь, - сумрачно возражает Кодар. - Не отпустят тебя начальники. В тюрьме тебя держать будут.

- Не посмеют они посадить меня с ребенком.

- Ты женщина, и бог тебе дал женский ум...

- Волос длинный, а ум короткий... Это мы слышали от многих умных мужчин, - посмеиваясь, говорит Маринка.

- У тебя хороший ум, только молодой маленько, - улыбается Кодар и тут же сурово и веско продолжает: - Тюремщики тебя будут держать до тех пор, пока я не вернусь. Они знают, что я приду. Даже волчица идет за своим детенышем, а я не волк, человек. Тюрьма - это железный волчий капкан, а ты приманка. Я не хочу, чтобы они из тебя и моего ребенка делали кусок мяса в этом капкане... Ты должна ехать, - закончил он. - Друзья тоже так советуют.

- Нет. Я тебя не оставлю, - с твердой решимостью заявляет Маринка.

О том, чтобы оставить его одного, Маринка не помышляла. Да и слишком тяжело было возвращаться одной на родину. Как ни милы были родные уральские просторы, она чувствовала себя изгнанницей, и отчий дом стал для нее чужим.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Почти два месяца этап каторжан, с которыми следовал Василий Михайлович Кондрашов, добирался до Иркутска. С Архипом Булановым его разлучили в Зарецке. О дальнейшей судьбе шиханского забойщика Василий узнал по дороге. Это случилось на одном из пересыльных пунктов. Рано утром к ним в вагон втолкнули кудлатого, с обмороженными щеками цыгана. Сбросив с плеч длинный, на меху пиджак, оставшись в одной плисовой безрукавке, он сел на боковую нижнюю полку и начал развязывать узелок с едой. Вагон был полупустым, и этапники спали по полкам.