Ричард Дейвенпорт-Хайнс - В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000 Страница 45

«Моей привычке нет оправдания, если учесть, что меня растила такая хорошая мать, что семья служила мне постоянным примером доброжелательности. Все мои прихоти выполнялись. Как говорила мама, если мне что-то взбредет в голову, весь дом переворачивается с ног на голову. Когда я приходила домой из школы, то по семь часов в день занималась [музыкой], и мои домашние терпели, хотя это было для них сущим наказанием. Мне было легче, если бы они возражали, потому что к вечеру я так уставала, что не могла заснуть, а зная, что спокойный сон придет с несколькими каплями опийной настойки, мне трудно было от нее отказаться».

Далее автор пишет, что сознавала, что ее падение было связано со стремлением к учебе, никак не подобающем молодой девушке. Она должна была брать пример с матери и заниматься домашними делами. Она была убеждена: у нее не развилась невралгия, если бы она не волновалась об исходе экзаменов. «Мама все время писала, чтобы я их не сдавала, но я не сочла своим долгом послушаться ее – ведь в школу ходят для того, чтобы учиться. А если позволить победить себя головной боли, то это означает признаться в очень слабом уме». Страдания наркомании стали заслуженной карой за непослушание. «Никто не должен думать, что избежит наказания… рано или поздно расплата придет». Она согласилась на лечение, потому что родители твердо сказали, что это ее последний шанс.

«Они предупредили, что больше не намерены терпеть, и что будь на моем месте кто-то другой, они немедленно избавились бы от него. Но поскольку в моей избалованности они винят себя, то готовы предоставить еще одну возможность и попробовать воспитание по новой системе. Новая система оказалась очень строгой: занятия только два часа в день, никаких французских романов, чай – всего три раза в день, и никаких прогулок вечером. Что же касается других условий, то родители скоро смилостивились. Трудно ожидать от девушки, что она откажется от всего, к чему привыкла, если ее желаниям потакали почти двадцать два года».

Хотя, к удовольствию психиатров из «Психического научного журнала», родительские порядки были восстановлены, нужно отметить, что дух молодой наркоманки не был окончательно сломлен лечением. Несколько месяцев спустя она все еще страдала болью в спине, которая возникла при абстинентных судорогах. В связи с этим, она язвительно отмечает, что когда семейного врача – яркого представителя сельской медицины – попросили объяснить происхождение этой боли, он ответил, что причиной, возможно, является слишком тесный корсет.

Наркоманов, безусловно, лечили карательными методами, невзирая на их возраст и пол. В 1897 году Оллбатт протестовал против насилия своих коллег над пациентами, случайно или намеренно принявшими слишком большую дозу наркотика и находившимися без сознания.

Существует традиция – которой я также посвятил немало утомительных часов – возвращать к жизни пациента, издеваясь над ним. Пациента связывают, энергично таскают по комнате, щиплют, жгут (прижигания Шарко), избивают мокрым полотенцем, кричат на него и бьют током, настолько сильным, что от него завелся бы омнибус. Хотя эти меры, несомненно, воодушевляют студентов-медиков, первый раз в жизни ощущающих, что приносят добро, все же… они бесполезны и жестоки, от них нужно отказаться, как и от других инструментов пыток, оставив их в качестве диковинок для «Краткой иллюстрированной истории медицины» будущего столетия».

Опиумные притоны в США, Европе и Австралии изображались как прибежище проституции, где китайцы совращают девушек из среднего класса, а белые проститутки находят своих клиентов. Это представляется невозможным. Одна австралийская проститутка-наркоманка в 1891 году давала показания в Королевской комиссии по делам китайских азартных игр и безнравственности. Она сказала, что опиум убивает все чувственные устремления. Ее спросили: «Если вы лежите на скамье, куря опиум рядом с китайцем, который тоже курит опиум, возможно ли, что он захочет совершить с вами половой акт?». «Наверняка не захочет, если он опиумный наркоман, – ответила она. – Эти люди не похожи на остальных, женщины их не интересуют». Мей Куонг Тарт (1850-0903), крупный китайский торговец и филантроп в Сиднее, совершил путешествие по китайским лагерям в Новом Южном Уэльсе, чтобы изучить опийную наркоманию. В статье «Призыв к отмене импорта опиума» он настаивал, что запрещение опиума в Австралии улучшит качественный состав эмигрантов и тем самым воспрепятствует расовому антагонизму. Если запретить опиум, китайские рабочие больше не будут эмигрировать, а иммигранты будут жить среди тех, кто ведет себя, как подобает гражданину. Подобный образ мыслей привел в США к Закону об ограничении иммиграции из Китая, действовавшему с 1896 по 1942 год. Закон запрещал иммиграцию наркоманов, ограничивая ее китайскими учеными, высококвалифицированными специалистами и состоятельными людьми.

Чуждые традиции и непонятный язык китайцев могли показаться большинству американцев, европейцев и австралийцев угрожающими их образу жизни. После публикации «Тайны Эдвина Друда» Чарльза Диккенса продолжало расти количество фантастических описаний опиумных притонов. Отчеты из реальной жизни были не такими зловещими. Туристка леди Теодора Гест (1840-1924), которая в 1894 году осматривала китайский квартал Сан-Франциско в сопровождении местного детектива, пришла к выводу, что атмосфера квартала была устрашающей и одновременно банальной.

«Потом нас привели в жуткое место – курильню опиума. Мы прошли по длинному, темному подземному коридору в зал, похожий на винный погреб, или, лучше сказать, погреб для выращивания грибов. Везде стояли нары, между ними был проход. Нары стояли ряда в три – одна над другой, а на них, скрючившись, лежали какие-то существа, курящие опиум. Каждый держал длинную трубку и маленькую лампу. Не обращая на нас совершенно никакого внимания, они разогревали и скатывали шарики опиума, которые клали в трубку и после двух-трех затяжек меняли… Зрелище было ужасающее, но не более оскорбительное, чем обыкновенный европейский пьяница».

Реакция леди Теодоры была типичной для британского правящего класса 90-х годов. Говоря словами Оллбатта, «Курение опиума в Европе или в любом другом месте вызывает осуждение не потому, что наносит прямой ущерб, будь он большой или малый, но потому, что происходит в унизительной обстановке. В восточных городах к нему прибегают отбросы общества».

В 1896 году были получены достоверные сведения о курильщиках опиума в Нью-Йорке. По оценке Стивена Крейна, в городе насчитывалось до 25 тысяч наркоманов, в основном, в китайском квартале и других злачных местах. В результате кампании за закрытие опийных притонов, после 1894 года курильщики опиума перебрались на частные квартиры. Попытки полиции навести порядок среди этих так называемых «оплотов преступного мира» оказались бесполезными, поскольку опийные наркоманы были очень осторожны. Сэр Артур Конан Дойл (1859-1930) в рассказе о Шерлоке Холмсе «Человек с рассеченной губой» (1889) описал курильщика опиума как «раба своей страсти, внушавшего сожаление и ужас всем своим друзьям. Я так и вижу перед собой его желтое, одутловатое лицо, его глаза с набрякшими веками и сузившимися зрачками, его тело, бессильно лежащее в кресле, – жалкие развалины человека».[21] Хотя Крейн соглашался с тем, что опиумные наркоманы лживы и пытаются обмануть самих себя, он отрицал такую устрашающую и прямолинейную пропаганду. Такие люди легко могли скрыть свой порок. Они вставали с лежанки в притоне, поправляли галстук, приглаживали фалды фрака и выходили на улицу, как самые обыкновенные люди. Ни один эксперт не смог бы определить, есть ли у них зависимость от наркотика. Вейр Митчелл приметил неодолимое человеческое свойство – стремление произвести впечатление ради самоутверждения. «У человека… должна быть аудитория, или он должен верить, что она у него есть – даже если это только он сам». Таким поведением отличались нью-йоркские курильщики опиума. Наркоманы (Крейн называл их «привычные курильщики») презирали «эмоциональных курильщиков», которые время от времени любили пройтись по трущобам ради низкого и грязного удовольствия. «Это человек, которого привлекает ложное очарование порока и который воображает, что его тянет неукротимая жажда к трубке. Эмоциональных курильщиков гораздо больше, чем можно себе представить».

В США и Европе возникало больше споров вокруг возделывания и курения опиума в Китае, чем по поводу опиумных притонов. После 1870 года количество и качество производимого в стране наркотика значительно возросло, так как местный опий можно было курить семь-восемь раз, а не два-три раза, как импортный. К 80-м годам опиумный мак возделывался во всех провинциях Китая, кроме двух. Основной объем наркотика производили в провинции Сычуань, немного отставала провинция Юньнань (где под мак была отведена одна треть возделываемой земли). В 1890 году, чтобы сократить индийский экспорт, китайское императорское правительство аннулировало все указы, запрещавшие выращивание опиумного мака.