Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли Страница 45

Для поддержания справедливости и порядка на острове действуют мудрые и ясные законы, которые регулируют время пахоты и сева, время работы и отдыха. А для надлежащего исполнения этих законов избраны пригодные правители, дух которых настолько смирен, мудр и свободен от алчности, что они могут исполнять установления страны как свою волю.

Такие правители избираются всенародно; ими могут быть лица только старше сорока лет, то есть достигшие того возраста, когда не страсти правят человеком, а человек — страстями. В таком возрасте скорее встречаются опытные люди, поступающие честно и ненавидящие алчность. Как они умеют подчинять порывы своего сердца голосу высшего разума, так смогут подчинить жизнь народа и свою собственную волю мудрым и справедливым законам. Ибо великим законодателем в этой республике служит дух всеобщей справедливости, победившей в человеческом роде.

Каждый год правители переизбираются заново. Ибо если вода застаивается долго, она портится, тогда как проточная вода остается свежей и идет на общее употребление. В городе или приходе выбирается миротворец, а также наблюдатели для поддержания мира и руководства ремеслами. Для управления же страной каждый год заново избирается парламент — одна палата, без лордов, без единоличного правителя. Все помогают друг другу в любви и понимании совместной высокой цели. Такое правление делает весь остров, всех людей, на нем живущих, единой семьею, единым, хорошо организованным целым…

Месяц передвинулся далеко влево, ожерелье огней внизу почти погасло, сквозь плащ проступала сырость ночной земли. Элизабет и Джерард встали.

— Как же я забыла! — встрепенулась вдруг девушка. — Я хотела кое-что рассказать вам… Очень важное… И посоветоваться.

— Встретимся завтра в полдень, — предложил он. — Завтра Троицын день, я остаюсь в Уолтоне и утром пасу коров в роще. Приходите туда, потолкуем.

Троицын день выдался жаркий и сырой, пáрило, на солнце то и дело набегали тучки, но было светло, весело. Они сидели в роще на поваленном дереве. Кусты вокруг были сплошь увиты хмелем, его пронизывали солнечные лучи.

Элизабет рассказала о Генри все. И они решили, что, как только молодой человек почувствует себя достаточно крепким, сестра приведет его — под покровом ночи или на рассвете — на холм, где для него будет приготовлена в укромном месте хижина и все необходимое. Свежий воздух и необременительный труд помогут ему выздороветь окончательно. На диггеров можно надеяться: никто ничего не узнает. Надо будет только на всякий случай изменить имя.

— Я сам буду ему другом, буду помогать во всем, — говорил вполголоса Джерард; лицо его было светлым, ласковым, на нем играли солнечные пятна. — Он поправится. Наши ряды вырастут, и скоро ему уже не нужно будет скрываться.

Они сидели рядом и тихо разговаривали и были счастливы так, как только могут быть счастливы любящие, которым не нужно ни завтра, ни вчера, лишь бы сидеть так друг подле друга, и говорить вполголоса, и смотреть друг другу в лицо.

В это самое время большая толпа людей вывалилась из задней двери уолтонской таверны и покатилась, невнятно гомоня, прямо к лесу, которым порос северный склон холма святого Георгия.

Это была странная толпа. Впереди ехали верхом два человека. Один — кряжистый, плотный, с красным лицом; другой — повыше ростом, бледный, в черной шляпе, с темными длинными волосами и свисающими по обеим сторонам пухлого рта усами. За ними с хихиканьем и нелепыми ужимками двигались человек двадцать мужчин, переодетых в женские платья. Большие ноги путались в длинных широких юбках, корсажи не сходились на животах, рукава трещали по швам. Кое у кого на головах напялены чепцы, они сидели косо, по-дурацки, то слишком съезжая на лоб, то залихватски заламываясь на затылок. В руках у одних были дубинки, у некоторых — доски или колья. Длинный парень в едва доходившей до щиколоток юбке гоготал, запрокидывая голову, отставляя зад и то и дело давая тумака товарищам. Те ухмылялись и взмахивали палками. Пивной дух, густо поднимавшийся над толпой, красноречиво говорил о том, что пиво в таверне лилось рекой.

Что-то непристойное было в этой ряженой процессии, что-то преступное, а не праздничное чувствовалось в ней с самого начала. Они вошли в лес, под сень высоких вязов, но лесная прохлада не освежила их и не успокоила, а, наоборот, пробудила в них тлевшие звериные инстинкты, жажду преследования, охоты, крови. Они быстро, двигаясь трусцой или прыжками, поспевали за лошадьми предводителей. Глаза рыскали по кустам, дубинки просились в дело.

Когда между деревьями забрезжил свет и дорога стала круто подниматься в гору, краснолицый вожак придержал лошадь, предостерегающе поднял кулак и прислушался. Все остановились, задрав носы и замерев в чудных позах. Невдалеке, на опушке, явственно слышались удары топора. Банда нырнула в кусты.

На опушке леса в тени большого дуба стояла впряженная в телегу лошадь. Старик Кристофер поправлял подпругу. Полмер кончил обрубать ветки у последнего поваленного дерева и подошел к телеге. Возле нее возились, укладывая прекрасные ровные стволы, Дэниел Уиден и Том. Оставалось подтащить последнее дерево, распилить, уложить в телегу, привязать покрепче, и можно трогать.

Все четверо не успели даже сообразить, что произошло. Из густого орешника на них вдруг накинулись какие-то дикие сатанинские фурии с кольями и дубинками. Неистовый крик, визг, улюлюканье оглушили, град ударов посыпался на головы, на спины… Верзила в съехавшем на затылок чепце в два гигантских прыжка очутился возле лошади, в руке сверкнул топор. Взмах, удар, и бедная тварь рухнула на землю.

Старик Кристофер упал.

— За что? Что вы… Люди добрые… — повторял он, стараясь прикрыть седую голову от ударов.

Узкогрудого тощего Тома тоже свалили и били, били ногами, тяжело пыхтя и норовя угодить в лицо.

— Старр! Тейлор! Я узнал вас! — крикнул Полмер, пытаясь пробиться сквозь разъяренную толпу фурий к двум всадникам, остававшимся неподвижными. — За что вы нас? Побойтесь бога!..

Страшный удар пришелся ему по голове, он вскрикнул и упал, обливаясь кровью, в розовые цветки вереска.

— Люди! Остановитесь! Если мы делаем что-то незаконно, мы ответим! Перед судом… Дайте нам оправдаться… — взывал тщедушный Дэниел. Но и он упал под градом ударов, и над ним, уже лежащим недвижно, все склонялись, все били, все пыхтели…

Непривычное, непристойное обличье развязало самые низкие страсти. Мужчине бить лежачего стыдно. Мужчина обязан помнить свое имя, знать свой долг и управлять собой. Мужчина должен подчиняться разуму и бояться бога. Но нелепые одеянья стерли все — и память, и разум, и достоинство. Неистовой мегере в косо сидящей юбке все пристало — истерически хохотать, вцепляться в волосы и бить, бить недвижного, лежащего человека, не боясь ни земного суда, ни небесного.

И только когда жертвы перестали проявлять признаки жизни, ярость мало-помалу иссякла, и потные, красные, растерзанные каратели оглянулись на своих вожаков, которые молча стояли в стороне.

— Хватит, ребята, — сказал Тейлор. — Довольно с них. Давай в лес и быстро по домам, по одному. Тряпки снимите.

Они отъехали в кусты, за ними отошли остальные, и там поспешно стали сдирать с головы чепцы, расстегивать корсажи, путаясь, стаскивать через ноги юбки. Вот один, превратившись снова в почтенного фригольдера, поспешно скрылся меж деревьями, не взглянув на остальных и не простившись; вот другой так же быстро отступил, бросив дубинку и зажав под мышкой узел с тряпьем… И скоро вся толпа рассеялась, как дурной сон, словно и не было здесь только что дикого разгула, словно не стонала земля от топота и ударов.

— Хорошо, что мы им бочку поставили, — сказал Тейлор Старру, трогая лошадь. — Надо же людям повеселиться в Троицын день.

— Теперь эти мерзавцы будут знать, как трогать общинную землю, — ответил Уильям Старр, бледный как полотно. — Мы имеем право пасти своих коров, где хотим. Весь холм — общинный, значит, и наш тоже. А они там сеют, строют… Наглецы.

— Они подонки и гады, — проговорил Тейлор и сплюнул. — Им разреши копать в одном месте, они скоро всю страну взроют. А нам что останется? Мы и землю и почет потеряем. На себя, вишь ты, хотят работать… Все у них общее… Где это видано? Да я ничего своего не отдам, зубами вырву. А отберешь — засужу или забью до смерти.

Они шагом ехали по лесу. Ненависть, смутное удовлетворение, затаенный страх читались на их лицах.

6. СУД

Всю ночь Джерард писал «Декларацию о кровавых и нехристианских действиях Уильяма Старра и Джона Тейлора из Уолтона». Старик Кристофер тихо охал за занавеской. Выживет ли? Остальные являли собой такое жалкое зрелище, что больно было смотреть. У Полмера на голове зияла глубокая черная рана, у Тома багровыми синяками заплыли оба глаза и, вероятно, было сломано ребро: он то и дело хватался рукой за бок и страдальчески морщился. Лошадь погибла.