Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова Страница 45

Софья Васильевна очень много душевных сил вложила в своего младшего внука Диму Кузнецова, его жену Таню и их детей. Я тоже люблю это семейство. И внук, и правнуки, а их со временем стало четверо, в какие-то периоды были почти целиком на ее руках, и я наблюдала, как Софья Васильевна предотвращала неизбежную конфронтацию, объясняя свою позицию зарвавшемуся маленькому правнуку. Ее умение объяснить это ребенку было абсолютно: Софья Васильевна никогда не допускала высокомерных или даже повелительных нот.

Размолвки меж нами тоже случались. Помню, как однажды мы вместе ехали в такси, и вдруг Софья Васильевна предъявила мне некоторый счет. Ей казалось неправомерным то, что я дружу и с ней, и с молодой женщиной, которая ее обидела. Я знала историю и подоплеку их конфликта и была не на стороне обидчицы. Но не могла же я рвать с ней из-за того, что у них осложнились отношения. У меня никогда не было охоты обсуждать не свои отношения, да и свои тоже. Я не смолчала и от огорчения высказалась довольно резко. Ну, думаю, конец. Ан нет. Объяснений больше не было, а отношения как-то даже перешли в более доверительную фазу. Софья Васильевна меня приняла такой, какая есть, и, как я поняла, даже внутренне одобрила.

Мучаясь необходимостью отказаться от активной деятельности, Софья Васильевна сохраняла обычный распорядок жизни. Всю рабочую неделю она жила у дочери и нянчила правнуков, а с пятницы до понедельника ее всегда можно было застать на улице Воровского. Сюда к ней продолжали приходить и друзья, и друзья друзей, те, кто нуждался в консультации. Софья Васильевна не ограничила свою переписку с теми, кто сидел за колючей проволокой, постоянно общалась с их близкими, оставшимися на свободе.

Когда началась перестройка и лавина информации породила в нас надежды и ожидание перемен, Софья Васильевна проявила очень большую сдержанность. Особенно это касалось экономических статей, которыми мы зачитывались. Тогда мне это было как-то даже обидно. Но охранительные органы - КГБ, МВД, Прокуратура - жили, сохраняя прежние функции, параллельно с внешней легализацией права на здравую мысль, научный поиск и широкое распространение своих убеждений. Я думаю, этот неестественный симбиоз казался Софье Васильевне недолговечным. Прожив при социалистической утопии на поколение больше почти всех нас, она лучше нас ее знала.

Л.Терновский

Письма

Небольшая стопка конвертов и открыток. Но сколько воспоминаний, мыслей и чувств они во мне воскрешают! Каждое из них я перечитывал множество раз. И они были мне радостью и поддержкой в трудные для меня годы.

Они написаны близким и родным мне человеком, Софьей Васильевной Каллистратовой. Человеком деятельной любви и открытого сердца. Человеком, бывшим высоким нравственным примером для знавших ее. Человеком, воистину ставшим для меня названой матерью, чьей многолетней любовью и дружбой я горжусь. Эти письма обращены ко мне. Но каждый раз чужие, враждебные глаза читали их раньше меня. Чужие, недобрые люди листали их, стремясь проникнуть между строк, выискивали скрытые намеки, быть может, делали выписки или копировали. И только потом, в распечатанном виде, отдавали их мне.

Первое из них дошло до меня в феврале 1981 г. Адрес на конверте: "Саранск Мордовской АССР. Учр. ЖХ-385/12". И красными чернилами в углу кем-то приписано: "10-й отряд". Прошло чуть меньше двух недель, как меня привезли в этот лагерь и я снова обрел право отправлять и получать письма. Только утром меня из карантина определили в 10-й отряд и сегодня в первый раз вывозили на работу. И вот вечером по возвращении в барак - письма! Три сразу. От жены, от родных и третье - от Софьи Васильевны.

...Мы познакомились, должно быть, году в 70-м. Сказалось ли тут присущее Софье Васильевне душевное обаяние? Ее деятельная доброта и несогласие мириться с чинимой несправедливостью? Общий ли круг друзей и общая постоянная тревога за них? Или некое душевное сродство? Перст судьбы? Или все это вместе? Только очень скоро и как-то незаметно Софья Васильевна стала для меня - и для всей моей семьи - близким, своим и совершенно родным человеком.

В то время я работал рентгенологом в одной из московских клиник. Года за два до знакомства с Софьей Васильевной я вступил на диссидентскую стезю, подписав несколько правозащитных писем. До поры меня не трогали. Допросы, "беседы", обыски - все эти предупредительные "звоночки" были еще впереди.

Софья Васильевна была на четверть века старше меня. Блистательный и известный адвокат, она за свои смелые и независимые выступления на судах была уже лишена "допуска" к процессам с политической подкладкой. И тем не менее осталась "коронным" адвокатом правозащитников. Каждый из нас, у кого возникали "проблемы", спешил к Софье Васильевне "на огонек", чтобы там, "на Воровского", в ее никогда не запиравшейся комнате в коммуналке услышать за чашкой чая четкий юридический разбор своего "случая", получить мудрый совет, составить нужную бумагу. И просто почувствовать столь необходимые всем нам сочувствие и поддержку.

Сочувствие и поддержка стократ необходимы в лагере. Так важно знать, что на воле о тебе помнят, беспокоятся, заботятся. И вот я достаю из конверта письмо - и теплая волна нахлынула на меня от первых же его строк: "Дорогой мой названый сын Леонард, здравствуйте! Ваше письмо тронуло меня до слез (хотя, Вы знаете, - я не плакса). Горькая радость - но все-таки радость (!) читать Ваши строки после такого длительного перерыва, после полной разлуки с Вами. Дал бы Бог мне дожить до радости встречи с Вами и с Танечкой..." (Дожить до радости встречи нам довелось. Мне - в апреле 83-го. А с Танечкой - Татьяной Великановой - мы увиделись лишь в начале 87-го, когда она, уже отбыв свой лагерный срок, приезжала из ссылки в Москву для встречи со своей безнадежно больной сестрой.)

"Я уверена, что Вы будете вести себя достойно, но благоразумно. Я всегда держалась того мнения, что вернейшим способом сохранить чувство собственного достоинства является пунктуальное соблюдение всех формальных, т.е. законных правил режима". (Увы, в лагере пунктуальнейшее соблюдение всех правил режима часто не помогает. На собственном лагерном опыте мне не раз пришлось убеждаться в этом. Стоит администрации захотеть "постановления" и взыскания посыплются как из рога изобилия. И все-таки Софья Васильевна права - не следует заводиться или конфликтовать по пустякам. Сочетание выдержки, дисциплинированности и соблюдения достоинства в лагерных условиях оптимальны.)

"Ваша Людмила держится гораздо лучше, чем я ожидала... Стремится всем помочь, чем только может. У нее действительно большая, добрая, отзывчивая душа". (Я знаю, это воистину так. Дай, Боже, тебе силы и терпения, моя милая!)

"Много хотелось бы сказать Вам, но... Вы знаете, я не умею писать писем! Посидеть бы за моим столом, попить бы чайку, поговорить бы... Я бы на Вас за что-нибудь покричала, поругала бы, как мать ругает непокорного и слишком самостоятельного сына... Но ведь это была всегда ругань с любовью в сердце, а не со злобой. Целую Вас крепко, обнимаю от всего сердца. Всегда душой с Вами. Ваша мама-Соня".

Вот и получены первые письма. Вот и прошел еще день из отмеренного мне трехлетнего срока. Позади суд, этап, карантин, и наконец-то я прибыл на место. Вот он - мой барак, вот моя бригада. Завтра-послезавтра предстоит знакомиться, свыкаться с окружающими людьми. Какая же это в большинстве своем молодежь! В сыновья мне годятся. Вот ряды коек в два этажа. Ту, верхнюю, отвели мне, на ней сегодня предстоит мне спать. А вон в головах тумбочка. Ее верхняя половина - моя. Туда я сейчас положу полученные письма, вот только перечту их еще раз. Я радуюсь, что родные и друзья уже знают, где я, что между нами уже протянулась тоненькая ниточка.

Я не догадывался в тот миг, что вижу все это в последний раз. Что поздно вечером меня снова "дернут" на этап, и оборвут тонкую ниточку, и снова "столыпиным" повезут в Москву, в тюрьму "Матросская тишина". Ибо в лагерь я был отправлен неправильно, до вступления приговора в законную силу. И до самого кассационного разбирательства, на которое меня, разумеется, не вызовут и которое, конечно же, утвердит мой приговор, мне предстоит сидеть в уже знакомой мне "Матросской тишине". А там меня повезут все тем же "столыпиным" в другой лагерь, который тоже окажется не последним в моей судьбе.

Новый адрес: г.Тольятти, учр.УР-65/8-3. Июнь 81 г. "Дорогой мой Леонард! Ужасно рада Вашему письму... Письма Вы пишете чудесные. Очень Вы похожи на нашу Танечку. Все у Вас хорошо или в крайнем случае "нормально", и полны Вы заботой о других, только не о себе. Впрочем, не случайно же Вас все любят". И дальше: "Между прочим, несмотря на оптимизм Ваших писем, хорошо понимаю, что Вам трудно".

В том же письме весьма благонамеренная декларация: "...я человек дисциплинированный и законопослушный, и так как я хочу, чтобы Вы получали все мои письма, то буду строго ограничивать их содержание делами семейными (включая и семьи близких друзей)".