Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель Страница 45

— Он за ним посылал, кажется, — Горбацкий… Он ему по жене покойной какая-то вода на киселе…

— Десятая, — догадался Шорохов.

Из принесенного солдатом графинчика выпил Иван Васильич еще две рюмки, пробормотавши после второй:

— Чувствую как будто озноб маленький… а спирт — он все-таки согревает…

— Браво, эскулапия! — подмигнул Сутормин, и Иван Васильич вспомнил вдруг, что капитан этот тоже имеет дочь-гимназистку, и спросил зачем-то совершенно неожиданно для Сутормина:

— Как ваша девочка?.. Помню ее… видел… славная такая…

— У меня их две… Вы о которой? — удивился вопросу капитан.

— О старшей это я, о старшей, — сконфузился было, но тут же оправился Иван Васильич.

— Старшая — Катя, а младшая — Варя… Что же им?.. Цветут и благоухают… Тянут с папаши соки…

— Старшая?

— Да и младшая тоже не отстает…

— А она в каком же классе… Катя?

— Да ведь в одном, кажется, с вашей… в шестом… Ррракальство, графинчик наш мал и ничтожен!.. Болтается одна рюмка на дне!

— И той нет! — сказал Караманов, налил себе и поспешно выпил.

На одну минуту, видя, что не знает Сутормин и никто за столом о Еле (да и откуда они могли бы узнать?), на одну минуту всего хотелось забыться Ивану Васильичу, и повторил он по-отцовски благодушно, что сказал бравый капитан с подмигом левого глаза:

— Да-а… тянут соки!.. Тянут… Это так!.. — но не выдержал и минуты забытья.

С Колей было не то… Уволен из гимназии за брошюрки, арестован потом — сидит в тюрьме, ждет высылки куда-то, — не хорошо, но не стыдно, как с Елей!.. Не зря зеленое лицо и глаза красные были у Володи. Некогда было и спросить о Зинаиде Ефимовне: прибежал белобрысый солдатик с потным носом и погнал на разнос к генералу, — но ведь у нее такое плохое сердце, и она тоже не спала ночь — стерегла дочку со своим старым башмаком в кармане…

Ревашов пришелся задом к их столику, и Иван Васильич когда бы ни отрывал глаза от своих в его сторону, — все видел безволосый, гладкий, прочный шар его головы, налитую красную шею и толстую спину, плотно обтянутую мундиром.

Со всех сторон говорили громко, гул от голосов стоял в зале, но только туда, под люстру тянулось ухо, только там говорилось что-то для него значительное, важное… и страшное.

Вот захохотал раскатисто Ревашов на какую-то шутку генерала, конечно — кого же еще? Черепанов не мог бы пошутить, — не умел, а Кубареву шутить при генерале было бы неприлично… — как, отвалившись, плотно упер он толстую спину в спинку стула!.. Вот-вот не выдержит, — треснет и расскочится легкий венский стул!..

Иван Васильич раза два провел ладонью по волосам и, когда почувствовал, что сидеть уж больше не может, отставил от себя тарелку с цвибельклопсом и поднялся.

Мимо столиков нетвердой своей вообще, а теперь, после водки, еще более вихляющейся походкой, продвинулся Иван Васильич к большому столу, к люстре, под бородавчатые генеральские глаза и стал перед красной шеей, толстой спиной и гладкой головой, похожей на шар…

Стал на момент, на два, но уж почувствовал огромную неловкость оттого, что стоит здесь неизвестно зачем, и, наклонившись срыву, сзади, к уху Ревашова, — к плоскому яркому уху, волосатому внутри, — сказал шепотом:

— Я… изумлен, полковник!

Он шел сюда не с тем, — он думал, что просто зайдет несколько сбоку между Ревашовым и Ельцом и скажет первому вслух и отчетливо: "Вы мерзавец!..", но сказалось почему-то это вот — "Я изумлен" — на ухо и шепотом.

Однако и этого было достаточно, чтобы ошеломленно обернулась гладкая, как шар, голова и, тужась, толстая спина поднялась над спинкой стула.

— Доктор Худолей?.. Здравствуйте! — вполголоса сказал Ревашов и протянул руку.

Тут было несколько пар глаз около, любопытно на них обоих глядевших, — и бородавчатые в мешках тоже, — вот почему свою узкую руку сунул Иван Васильич навстречу этой заплывшей руке и сказал:

— Нам надобно поговорить с вами…

Хотел сказать твердо "мне", а сказалось "нам"…

— Нам с вами?.. О чем?.. — спросил было Ревашов, но тут же, извинясь перед генералом, и кивнув Черепанову, и быстро оглядев зал, захватил левой рукой локоть правой руки Худолея и пошел со шпорным лязгом к отворенной двери библиотеки. Иван Васильич всячески пытался не отставать, а идти с ним вровень, чтобы не казалось всем кругом, что он его тащит.

В библиотеке было, конечно, пусто: три желтых шкафа с книгами под стеклом, стол с газетами на деревяшках, и ни одного стула: все были взяты в зал.

— Что же это такое? Послушайте! — начал горячо Иван Васильич, когда увидел себя только вдвоем с Ревашовым.

— Что такое?.. Почему вы волнуетесь? — и Ревашов положил руку на его погон.

— Как почему?.. Как?.. Вы мою дочь… девочку еще… Елю… и что вы сделали с нею?.. В метрески к вам?..

Иван Васильич весь дрожал, и никто бы не узнал теперь его глаз, обычно источавших жалость. Теперь они круглились, мигали часто, порозовели, и из христоподобных волос свисли на лоб и трепались две жидкие пряди.

— Позвольте-с, доктор!.. Вы получили ее письмо?.. Она ведь писала вам, что-о…

Руку свою Ревашов снял с его погона и грудь выпятил.

— Письмо?.. Какое?.. Когда?.. Это говорил мне сейчас Володя, мой сын… Я же был вызван по тревоге!

— А-а, да… Не читали?.. Ну вот, приедете домой, прочитаете… И все узнаете… Вот что: поезжайте прямо домой, а я следом за вами!.. Поезжайте сейчас же!..

Это было сказано командным тоном, точно Иван Васильич был офицер его полка. Ревашов и руку положил было опять на то же место его плеча, но Иван Васильич отступил на шаг и сбросил руку.

— Сейчас же скажите! — повысил он голос. — Я сейчас же хочу узнать это! Я — отец!..

Очень щегольской мундир был на этом большом, плотном старом полковнике, — и, может быть, Еля сама помогала ему его застегивать, помогала надевать эту шашку, как помогала иногда ему, — подавала кушак этот…

— Я прекрасно знаю, что вы — отец, но… ведь мы не приватно тут, послушайте, — а на службе!.. Поезжайте домой, говорю я вам!.. И протрезвитесь… Советую!

Совершенно брезгливо даже было сказано это Ревашовым, и Иван Васильич покраснел вдруг.

— Я не пьян, нет!.. Я хочу только узнать от вас, что вы сделали с моей девочкой?.. И как это вышло…

Но тут из залы раздался крепкий начальственный голос генерала:

— Господа штаб-… и обер-офицеры!

И все там задвигали стульями, подымаясь, и Ревашов поспешно повернулся и пошел в зал, а Иван Васильич почувствовал себя очень слабым, оглянулся, куда бы сесть, и сел на подоконник, уперевши ноги о стол с газетами. Голос же Горбацкого и сюда доносился отлично:

— Я знаю, господа, и знаю прекрасно, многие из вас, наверно, думают: "Тревога — тревога!.. А к чему?.. Пройтись по шоссе ночью верст пять, послушать, как из орудий стреляют, сапоги свои в гадость выпачкать… как этот… в очках поручик, начальник команды разведчиков… и только!.." Нет-с, не только-с!.. Экзамен выдержан полком не скажу, чтобы скверно, а так, лишь бы барщину отбыть… Полк выступил поздно!.. Это первое: поздно! А почему?.. Потому, что господа офицеры изволят жить от расположения полка своего как можно дальше… Это уж скверно-с!.. А средств нет ближе жить, или, там, детям ближе чтобы учиться ходить, — телефон заведи!.. Телефон, по-современному, а не чтобы солдат гонять… Пока солдат гоняли во все концы города, — часа два ведь прошло?.. Не меньше?.. То-то и да!.. А город стоит в сорока верстах от границы морской, а на границу десант могут подвезти во всякое время… Прошу на будущее иметь это в виду-с!.. В любой можете вы мо-мент… понадобиться для за-щи-ты… и царю-батюшке и матушке России!.. У нас ведь и дворцы их величеств и их высочеств, великих князей, на границе, на морском берегу… Это я говорю… для иллю-стра-ции, так сказать… Но-о могут потребовать нас с вами и подальше от наших тихих палестин… Балканы… это… очаг!.. Две войны уж там было, только что кончились, а где га-ран-тия, что третьей не будет?.. Такой, что и нас может задеть!.. Во-от!.. Прошу это про себя помнить!.. Лошади у вас в порядке… да… ло-шади… в большом порядке, а люди… могли бы быть и сытей!.. А люди — ночь не поспали как следует и уж ни к черту!.. От солнечного света качаются!.. Командиру довольствующей роты ставлю это на вид!.. Кто довольствует?..

— Я, ваше превосходительство!

И протолкался вперед брюхатый капитан Целованьев.

— Ка-ков!.. — удивился даже как будто генерал. — Небось самого себя он откормил на славу, а вот людей в тело вогнать не умеет!..

Махнул на Целованьева рукой и поднял голос, чтобы закончить:

— Так вот, господа, и еще, может быть, — да не "может быть", а наверное, обеспокою я вас ночью и дам задачу, — на сборы тогда чтоб… не больше сорока минут!.. Как хотите, — хоть на крыльях летите… И местность свою знать, как… свою ладонь!.. И все замечания мои, о которых в приказе по дивизии будет, принять к сведению и руководству… И на тактические задачи налечь!.. Командир полка! (Кивок головы в сторону Черепанова.) Помощник командира! (Другой кивок в сторону Ельца.) Командиры батальонов! (Борода направо, борода налево.) На вашу ответственность!.. Вот-с!.. Больше двусторонних маневров, чем шагистики!.. Стрельба!.. Зимнюю стрельбу сам проверять буду!.. Не на па-ра-ды только людей го-то-вить (палец около носа), а-а-а… (Палец от носа в сторону и немного кверху.) Прошу иметь это обстоятельство всегда в виду!.. Ну, а теперь… Покушали, послушали… и можете быть свободны!.. Еще раз, господа, спасибо за службу! (Борода резко вперед.)