Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 45

Когда мы говорим о пушкинской Москве, то имеем в виду Москву именно голицынского периода. После возвращения в родной город после пятнадцатилетней разлуки Пушкин жил и бывал в домах, отстроенных при Голицыне. Александр Сергеевич, привезенный по указанию царя в Москву в сентябре 1826 г., после встречи с самодержцем, разрешившим поэту жить в столицах, был нарасхват. Многие хотели бы его принять у себя. Со многими он хотел бы встретиться. О князе Голицыне Пушкин был наслышан. И градоначальник, в свою очередь, был прекрасно информирован о том, что Пушкин делает и говорит в Москве.

Дело в том, что в Белокаменную Пушкина пускали, но под надзором полиции. По должности генерал‑губернатор Москвы просто обязан был держать Пушкина под контролем. Обычно, узнав о приезде Пушкина в Москву, князь давал немедленное предписание московскому обер‑полицеймейстеру Д.И. Шульгину иметь «означенного отставного чиновника Пушкина под секретным надзором полиции». В ответ Шульгин, как правило, успокаивал градоначальника, что «в поведении Пушкина ничего предосудительного не замечено».

Интересно, что в 1833 г. Голицын получил от своего петербургского коллеги письмо с вопросом: а по какой причине над Пушкиным вообще следует осуществлять надзор? В ответ Голицын написал, что сведений о том, по какому случаю признано нужным иметь Пушкина под надзором, у него не имеется. Но от надзора Пушкин все равно не избавился.

Сам поэт хорошо относился к Дмитрию Голицыну, ценил градоначальника за порядочность и истинную аристократичность. Судите сами. Успокаивая Вяземского, которого Фаддей Булгарин в своем доносе к царю обвинил в вольнодумстве и разврате, Пушкин пишет: «Для искоренения неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства – и тем лучше, ибо князь Дмитрий может представить те и другие» (январь 1829 г.). Следовательно, Пушкин надеялся, что Голицын поможет опровергнуть донос подлого Булгарина. Это яркий штрих к портрету князя, характеризующий не только его личные качества, но и уважение к нему при дворе. К Голицыну в Санкт‑Петербурге действительно прислушивались, и причем очень чутко.

Покровитель наук и искусств, Голицын по воскресеньям давал в своем особняке на Тверской популярные роскошные балы. «Были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича; всякий был как дома, оба хозяева очень ласковы, и все были прошены во фраках», – отмечал современник.

Гвоздем бальной программы была постановка так называемых живых картин – немых сценок, состоявших из гостей бала. Недаром многие зрители картин еще долго говорили о них, и среди зрителей был опять же Александр Пушкин. Коротая время по пути из Москвы в Петербург, Пушкин вспоминал: «Мое путешествие было скучно до смерти. Никита Андреевич купил мне бричку, сломавшуюся на первой же станции, – я кое‑как починил ее при помощи булавок, – на следующей станции пришлось повторить то же самое – и так далее. Наконец, за несколько верст до Новгорода, я нагнал вашего Всеволожского, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына».

Дом Голицына был для Пушкина притягательным еще и потому, что один из первых выходов в свет Натальи Гончаровой также был на балу в губернаторском особняке на Тверской. На одном из своих первых балов у Голицына юная Натали немедленно оказалась в круге света. «А что за картина была в картинах Гончарова!» – делился с Пушкиным Вяземский в январе 1830 г., то есть почти за год до бракосочетания поэта. В переписке братьев Булгаковых, неиссякаемом источнике сведений о московском житье‑бытье, читаем: «Маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Однажды Вяземский, зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав ее на балу у Голицына, попросил своего приятеля Лужина, который должен был танцевать с Гончаровой, заговорить с ней и с ее матерью мимоходом о Пушкине, с тем чтобы по их отзыву узнать, что они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Так Вяземский рассказывал П.И. Бартеневу.

В доме Голицына Пушкин встречал и других женщин. В 1827 г. на балу у Голицына поэт, танцевавший с Екатериной Ушаковой мазурку, сочинил экспромт, ставший стихотворением «В отдалении от вас…». Ушакова написала об этом так: «Экспромт… сказанный в мазурке на бале у князя Голицына». Незабываемые впечатления о встречах с Пушкиным на балу у московского генерал‑губернатора остались у поэтессы Евдокии Ростопичной.

Приглашение Пушкина Голицыным в Тверской казенный дом, куда поэт приходил не раз и не два, в Петербурге могли трактовать и как личное участие градоначальника в надзоре над поэтом. И что любопытно, подобный же вывод был сделан одним из современников князя, московским поэтом Михаилом Дмитриевым, племянником знаменитого баснописца, и относится уже к послепушкинскому времени.

«В 1842 году учредились литературные вечера у генерал‑губернатора Москвы, добродушного и благородного князя Дмитрия Владимировича Голицына, – пишет Дмитриев. – Мы этому очень удивились, потому что он был совсем не литератор. Но вот что было этому причиною. Ему велено было наблюдать, и наблюдать за всеми, бывающими на наших вечерах. Он, как человек благородный, нашел такое средство, чтоб этих же людей приглашать к себе и тем, с одной стороны, узнать скорее их образ мыслей, с другой – успокоить правительство тем, что они и у него бывают! И что же? Эти четверги князя были самыми приятными и лучше всех наших вечеров. На них говорили свободнее, чем у нас, потому что сам генерал‑губернатор был свидетелем и участником этих разговоров: никого уже не боялись, а вредных политических рассуждений и без того никому не приходило в голову. На этих вечерах, по желанию хозяина, читались и стихи; кроме того, был всегда прекрасный и тонкий ужин, чего у нас не было! – Но будь другой на его месте, надзор принял бы другое направление».

Последнее из подчеркнутых нами предложений является очень важным с точки зрения оценки той роли, что играл Голицын в определении политики власти по отношению к либеральным кругам Москвы. Ведь лучший способ контроля власти над инициативой снизу – возглавить ее.

Многие московские литераторы, преподаватели университета стремились попасть на четверги у князя. Один лишь Гоголь, которого Голицын очень ценил, находил ту или иную причину, чтобы не прийти. Например, сказывался больным. Интересен разговор между Шевыревым и Погодиным, с одной стороны, и Голицыным, с другой. Князь спрашивал: «А что же Гоголь?» – «Да что, ваше сиятельство! Он странный человек: отвык от фрака, а в сюртуке приехать не решается!» –