Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5 Страница 47

Золотарев. — Я не могу признать, что я прикрывал, когда я требую, чтобы всякий мельчайший документ был предъявлен обвиняемым. Обвиняемому этот документ я даю, он лучше всего осветит. Какое же это прикрытие? Ведь по всем этим вопросам эксперты были приглашены. Экспертам все было предъявлено. А что дальше? Я не знаю, что выяснилось на суде, в чем заключался подлог Лыжина. Все это переносится на суд, где это дело разбиралось. Я знаю, что Сергеев, который был свидетелем по настоящему делу, отказался от обвинения только пяти или семи лиц. Он отказался от обвинения вовсе не потому, чтобы доказательства были недостаточны, но потому, что они не соответствовали. Кто их изменил? Как они были изменены? Я не могу сказать.

Председатель. — Вы потребовали объяснений от самого Лыжина по поводу обстоятельств этого письма?

Золотарев. — Я с ним говорил. Там был еще товарищ прокурора Виппер. Неизвестно, где, что и кто сделал. Аксакову ничего не было известно. Это Виппер может установить.

Председатель. — У вас сохранился подлинник этого письма?

Золотарев. — Я никаких писем не сохраняю.

Председатель. — Вы от Лыжина значит не потребовали формальных объяснений, но вы доносили по этому поводу министру юстиции?

Золотарев. — Нет.

Председатель. — Как часто вы представляли рапорты министру юстиции по делу Дашнакцутюн?

Золотарев. — Вначале — чаще, потом реже.

Председатель. — Они были письменные или также и устные?

Золотарев. — И устные были.

Председатель. — Сколько раз вы делали устные?

Золотарев. — Я боюсь это сказать.

Председатель. — Что же, министр юстиции не был осведомлен даже из устной беседы с вами о том, что этот судебный следователь уже однажды заклеймован подлогом и что товарищ прокурора сообщает такие сведения?

Золотарев. — Нет. Я докладываю Комиссии, какое было положение дела и какой был прием и что при такой постановке дела товарищ прокурора хотел свалить вину за свое бездействие за три года на меня.

Председатель. — Позвольте вас спросить, как же вы почувствовали себя, когда суд над этим лицом превратился в суд над Лыжиным и в суд над всем судебным ведомством в связи со следователем, который совершает подлоги? Ведь впоследствии было установлено, что эти показания правильны и пришлось Лыжина объявить сумасшедшим.

Золотарев. — Я не знаю, был ли он сумасшедшим или нет, это я не могу сказать, но дело заключается в следующем. Когда было представлено предварительное следствие, была возможность все это рассмотреть и все выяснить. С моей точки зрения оно и выяснилось тем, что все представлялось обвиняемому. Я на этом настаивал. Каждый обвиняемый мог сказать: это совершенно неверно. Такой более верный путь был принят для выяснения того, что было совершено.

Иванов. — Вы изволили указать, что все это письмо дышит преувеличенностью, даже неверностью изложения и настолько, что после вашего приезда, повидимому, отказался даже Аксаков. Чем же объясняется то, что он написал вам такое письмо? Написано в крайне дружеской форме, начинается даже с поздравления. Он чуть было не подвел вас этим. Чем же это объясняется? Какие у вас были отношения?

Председатель. — Он и себя подвел.

Золотарев. — Я не говорю, что он от этого письма отрекся, но ничем не подтвердилось это письмо.

Иванов. — Чем вы объясняете, что ваш товарищ через несколько дней пишет такое письмо?

Золотарев. — Я говорю, что он написал мне частное письмо, копия у него осталась. У меня были письма Лыжина, где он писал, что ничего подобного нет. Но писем этих у меня нет, они уничтожены. Я в этом деле лично заинтересован.

Иванов. — Что это заблуждение? Ведь это лично направлено против вас?..

Золотарев. — Мне не случалось иметь никаких врагов. Я считаю, что Аксаков столь же отвечает, сколько и Лыжин, как и я отвечаю за то, что я не принял тех мер, которые нужно было принять.

Иванов. — Я не понимаю смысла этих сведений.

Золотарев. — Сведения им получены со стороны, которые он должен был знать, как подписавшийся под протоколом. Я прихожу к нему и спрашиваю: «Покажите мне», и он мне показывает три случая. Что же мне остается делать? Затем все до единой бумажки переносятся на суд, и если Лыжин сумасшедший, то я не сумасшедший, я знал, что я везу.

Председатель. — Вы своими действиями переложили на обвиняемых то, что являлось вашей обязанностью, как прокурора палаты. Вы сказали — я передаю обвиняемым, и если они мне укажут, что там подлог, то тогда я что-нибудь сделаю. Если они мне укажут, что Лыжин при самом допросе делал такие неправильности. Между тем, вас, как прокурора палаты, такое донесение страшно обязывало. Посылая эту бумагу, Аксаков умывал руки и слагал на вас всю ответственность. Вы поставили себя в такое положение, что ничего министру юстиции не сообщили об этом и прикрыли Лыжина и Аксакова. Вы понимаете, какое получилось положение?

Золотарев. — Я никого не прикрывал. Может быть, я стал в виду этого дела на показное место, но я никого не прикрывал. Кто что делал, тот за то и отвечает. Если я подписываю и знаю, что это подложно, почему же я не отвечаю, если я сообщил другому, что это ложный протокол.

Председатель. — Нельзя становиться на формальную почву в отношении письма Лыжина, который ставит вас и себя в такое позорное положение.

Золотарев. — Это поставил Аксаков, а не Лыжин. Я ему вверял три года протоколы, которые он подписывал, а здесь он вдруг пишет и, когда я вернулся и спрашиваю — откуда вытекает — он ничего не может показать, кроме вычеркнутых слов.

Председатель. — Господа члены Комиссии, вы позволите закрыть заседание?

L.

Допрос Б. В. Штюрмера.

14 июня 1917 года.

Содержание: О всеподданнейших докладах, вывезенных Штюрмером из своей квартиры в чемодане в первые дни революции. О назначении Штюрмера председателем совета министров. Присутствие бывш. царя на молебне по случаю открытия Думы, по настоянию Распутина. Об отношении Штюрмера к работе Думы майско-июньского созыва 1916 г. Выступления Штюрмера против Думы. Записка с требованием роспуска Думы. Указы о перерыве занятий законодательных учреждений. Участие Штюрмера в хлопотах по освобождению Сухомлинова. Допущение Штюрмером вмешательства бывш. императрицы в государственные дела. Записка Велепольского. Польский вопрос. Ряд аудиенций Штюрмера у бывш. императрицы. Письмо ее с просьбой не высылать Симановича. О требовании бывш. императором запрещения печатать резкие статьи против германофильства греческого короля Константина. Совещание в доме Штюрмера по вопросу о цензуровании газетных отчетов о заседаниях Государственной Думы. Всеподданнейший доклад Штюрмера об ограничении печати в Петрограде и Москве. Дополнительные объяснения Штюрмера по поводу Арцимовича и купчей по продаже Штюрмером своего имения на Волге. О переговорах о мире.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, в дни революции вот вы выехали из вашей квартиры, забравши чемодан, в котором находились документы, куда вы направились?

Штюрмер. — В клуб английский.

Председатель. — А из английского клуба?

Штюрмер. — Из английского клуба отнес своей знакомой.

Председатель. — Что же отнесли?

Штюрмер. — Чемодан. Там у нее оставил, потом вернулся в английский клуб.

Председатель. — Что же было в этом чемодане?

Штюрмер. — Все было, так сказать, семейное. Были все бумаги мои, моей жены, деньги, чековые книжки. Одним словом, все состояние. Купчие крепости…

Председатель. — Да, да. Это нас не касается.

Штюрмер. — А засим были собраны там некоторые всеподданнейшие доклады, которые я не успел передать, потому что я не мог видеть ни одного председателя совета министров, они были так заняты.

Председатель. — Но ведь не только те, которые вы не успели передать, но были бумаги по должности вашей председателя совета министров.

Штюрмер. — Да, да. Эти бумаги есть те, которые я хотел и должен был передать Трепову, а он не мог принять от меня. Засим пришлось мне выехать из Петрограда на некоторое время. После этого я виделся с кн. Голицыным, просил его принять от меня. Он обещал сделать, потом все откладывал. Действительно, был очень занят в первые дни. Засим я его увидел в клубе за обедом и спросил, когда, наконец, увидимся. Пора вам взять бумаги. Он сказал, как только возможно, я телефонирую. Я телефонировал, он не отвечал. Я ответа не получал. Так дело затянулось.