Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 47

Не может не вызывать уважения и такой факт – в канцелярии генерал‑губернатора на Тверской чиновником по особым поручениям служил поэт и друг Пушкина Адам Мицкевич, живший в Москве на положении ссыльного. Вряд ли такое назначение могло быть произведено без санкции князя. Этот факт говорит о многом. Голицын, не страшившийся неприятельской пули, не побоялся пригреть гордого поляка.

Голицын имел дело и с писателями‑любителями. В его канцелярии служил Семен Иванович Стромилов, известный своими острыми эпиграммами. Он написал безжалостный памфлет на князя Волконского «Вол, конской сбруею украшенный, стоял» по случаю пожара Зимнего дворца. Сатира дошла аж до Петербурга. Там проведали, что автор ее живет в Москве, и наказали генерал‑губернатору немедля найти остроумца и доставить в столицу, предоставив ему возможность продолжить свое творчество в казематах Петропавловской крепости. Сам Бенкендорф взял дело под личный контроль.

Голицыну не понадобилось много времени, чтобы найти автора. Он ведь сам набирал в свою канцелярию чиновников, молодых да ранних, и знал, кто и на что способен. Вызвав Стромилова к себе, он показал ему письмо из Петербурга. Стромилов помертвел. «Вот, – сказал князь, – Бог дает вам, молодым, таланты, а вы обращаете их себе во вред. Пиши на меня, а это <…> не тронь». Он велел Стромилову тотчас ехать домой и сжечь все «результаты» творчества. В Петербург же генерал‑губернатор отписал, что автора найти не удалось. Этот удивительный факт из биографии Голицына был опубликован почти через полвека после его смерти.

Когда в декабре 1825 г. Голицын узнал о восстании декабристов в Петербурге и смерти столичного генерал‑губернатора Милорадовича, с которым он бок о бок сражался в Отечественную войну 1812 г., горе его было безмерным. Милорадович погиб не в бою, а на Сенатской площади, защищая трон и отечество. И если бы Голицыну суждено было быть в тот день на месте Милорадовича, если бы в Москве совершилось то, что случилось в столице, несомненно, он поступил бы так же. Но в Москве такого не произошло. Собравшиеся 15 декабря 1825 г. московские заговорщики не решились поднять восстание и арестовать генерал‑губернатора Голицына.

То были трудные дни междуцарствия и неуверенности в будущем, питавшейся слухами и домыслами, доходившими из Петербурга. В ночь с 16 на 17 декабря Голицын в своем доме на Тверской наконец‑то получил письмо от Николая I, в котором говорилось: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

Привезший письмо от царя генерал‑адъютант Евграф Комаровский позднее вспоминал: «Я приехал в Москву в ночь с четверга на пятницу и остановился у военного генерал‑губернатора князя Голицына. Он мне сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал. Князь Голицын послал за старшим обер‑прокурором правительствующего сената московских департаментов, князем Гагариным, чтобы повестить господ сенаторов собраться в сенат для выслушания манифеста о восшествии на престол императора Николая I, и к архиепископу Филарету – для приведения к присяге в Успенском соборе в восемь часов утра. Я поехал с князем Голицыным в одной карете в сенат, где мне дан был стул. По прочтении манифеста и всех приложений отправились в Успенский собор».

Как следует из рассказа Комаровского, Голицын «нужные меры» принял: 18 декабря в Успенском соборе москвичи торжественно присягнули новому императору. Николай остался очень доволен Голицыным и тем, как присягнула Москва. Особенно порадовал его подарок московского купечества, преподнесенный Комаровскому, – вызолоченный кубок на блюде, весьма древней работы, с тысячью червонцами и надписью: «Вестнику о всерадостнейшем восшествии на престол императора Николая Павловича от московского купечества». Очень приятно было слышать самодержцу, что «московские купцы называют наследника престола – своим кремлевским, ибо его высочество действительно родился в стенах сего знаменитого и древнего жилиша наших царей».

Награда не заставила себя ждать – на Рождество Христово 1825 г. государь пожаловал князю Дмитрию Голицыну высший орден Российской империи – орден Святого апостола Андрея Первозванного. За войну не получал он награды выше. Как сказано было в высочайшем рескрипте, Голицына наградили «в ознаменование того постоянного уважения, которым он пользовался от императора Александра I, и сохранение в первопрестольной Столице примерного порядка, сопряженного с истинною пользою Отечества».

Как выяснилось, позднее Гражданская канцелярия Голицына была чуть ли не рассадником будущих декабристов. Экспедитором в канцелярии работал С.М. Семенов, названный Д.Н. Свербеевым «душою тайного политического общества, подготовившего мятеж декабристов».

К Б.К. Данзасу градоначальник и вовсе испытывал сыновние чувства. «Из служащих при князе Дмитрии Владимировиче взяты еще Кашкин молодой, Зубков и Данзас; этот последний был при князе, как родной сын», – сообщал 11 января 1826 г. А.Я. Булгаков своему брату об арестах декабристов в Москве.

А после декабристской эпопеи отсидевшего в Петропавловке, а затем и на гауптвахте Данзаса в октябре 1829 г. Голицын вновь взял на работу чиновником для особых поручений. Градоначальник не стеснялся демонстрировать публично свое расположение к Данзасу, появляясь на публике с ним рука об руку. Об этом сигнализировали в Петербург агенты Третьего отделения, отмечая, что в мае 1827 г. Голицын появился в Сокольниках на народном гулянье в одной коляске с Данзасом: «Голицын не нашел себе другого собеседника и… появился с человеком, которого лета, пост и звание нимало не соответствовали особе генерал‑губернатора!» В 1830 г. Данзас принимал активное участие в борьбе с холерой.

Еще один активный заговорщик, пользовавшийся безграничным доверием Голицына, был Иван Иванович Пущин. С 1823 г. он служил надворным судьей у Голицына, который был им чрезвычайно доволен за то, что Пущин «воевал против взяток». Пущин был еще и другом семьи Голицына. Как‑то на балу у московского генерал‑губернатора в особняке на Тверской князь Борис Юсупов заметил неизвестного ему человека, танцующего с дочерью градоначальника (Юсупов знал весь московский свет в лицо).

– Кто этот молодой человек? – спросил Юсупов.

– Надворный судья Пущин, – отвечают ему.

– Как! Надворный судья танцует с дочерью генерал‑губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что‑нибудь необыкновенное.

Но для Голицына это было в порядке вещей. Жаль, что Пущина приговорили к вечной каторге, если бы ему разрешено было вернуться в Москву, несомненно, Голицын не оставил бы его без работы.

Борьба с холерой, охватившей Москву в 1830 г., – также в ряду благородных деяний градоначальника. Эпидемия пришла с Ближнего Востока и завоевывала Россию с юга: перед холерой пали Астрахань, Царицын, Саратов. Летом холера пришла в Москву. Скорость распространения смертельной болезни была такова, что всего за несколько месяцев число умерших от холеры россиян достигло 20