Николай Леонов - Крестный путь России Страница 48

Общее падение производства составляло в среднем в 1991-1993 гг. по 15-18% ежегодно. Мы оставили далеко позади времена Великой депрессии 1929 г. в США, когда общее падение производства в той стране составило 30% и вошло в мировую историю как самое обвальное кризисное потрясение, Россия скорым шагом приближалась к Германии, которая в результате разрушительных бомбардировок и ожесточенных военных действий на всей территории в период Второй мировой войны потеряла до 50% своего промышленного потенциала. Кое-как держалось только производство, связанное с добычей и экспортом сырья на Запад, - прежде всего нефти и газа. Топливно-энергетический комплекс спасался тем, что почти целиком оказался на территории только России: здесь были месторождения, подавляющая часть магистральных и распределительных трубопроводов, система насосных станций и управленческий блок. Имелся устойчивый, давно сложившийся рынок энергоносителей. Российское энергетическое сырье не имеет конкурентов на рынках Европы. Оно такое же по качеству, как и поступающее из других источников. К тому же, если при советской власти западноевропейские страны члены НАТО - придерживались принципа сохранения "энергетической независимости" от СССР и не позволяли себе покупать в СССР более 10% энергоресурсов от общего объема собственного потребления, то теперь, когда Россия перестала быть военным противником, эти ограничения были отброшены прочь и закупки нефти и газа стали поощряться. В какой-то мере подобного рода "положительные" факторы способствовали удержанию уровня производства в черной и цветной металлургии. Западные страны охотно покупали металлургическое сырье в виде болванок или грубого проката, алюминий и медь в слитках, что позволяло им экономить огромные средства и энергию на этапе производства первичного металла из руды и глинозема. Кроме того, они избавлялись от экологически опасного производства, с которым связаны доменный процесс или выплавка алюминия.

Все же остальные отрасли производства, как легкой, так и тяжелой промышленности, сохли и жухли на глазах. Разрыв производственных связей в одночасье парализовал многие предприятия. Удар пришелся в равной степени по России и по ставшим независимыми республикам ближнего зарубежья. В ряде случаев сырье оказалось в одной стране, а мощности по его переработке в другой (хлопок, сахарная свекла, масличные культуры и пр.). Рынок, рассеченный на мелкие куски новыми государственными границами, был крошечным для прежних масштабов производства. К тому он катастрофически ужался под воздействием резкого обнищания подавляющего большинства населения. К этому добавилось нашествие через открытые границы промышленной продукции и ширпотреба с Запада и Востока. Все отрасли обрабатывающей промышленности оказались отрезанными от внешних рынков, они не имели возможности приобретать твердую валюту, а русский рубль находился практически в свободном падении. Масштабы инфляции не позволяли сколь-нибудь разумно планировать производство. Нельзя было просчитать ни производственные риски, ни конечные результаты. К тому же приватизационный шторм подталкивал руководителей предприятий меньше всего думать о производстве, а больше о том, как бы обеспечить свою личную выгоду.

Никакой единой государственной политики в экономической жизни страны не было. Группировки в правительстве действовали автономно, каждая в своих клановых интересах. Указы президента оказывались неэффективными, потому что в стране отсутствовал нормальный государственный аппарат, способный и заинтересованный в проведении вразумительной экономической линии.

Ну а что творилось в это время на селе, и описать невозможно. Я каждый год ездил в родное село Алмазово Скопинского района Рязанской области, и на моих глазах умирали остатки крестьянства. Из 5 тыс. гектаров угодий нашего колхоза в 1994 г. обрабатывалась едва половина. Мужское население быстро деградировало под влиянием хронического алкоголизма. В свое время к нам из Башкирии приехали несколько десятков семей, которые смягчили нехватку рабочей силы. Теперь под влиянием националистического угара они вновь снялись с мест и вернулись к себе, в родные края. Не идет у меня из памяти разговор, который состоялся между ветеранами Великой Отечественной войны и председателем нашего колхоза им. Свердлова. Когда он их поздравил в День Победы и спросил, чего бы они хотели, старики дружно ответили: "Ничего больше не надо. Дай только досочек на гроб!". Председатель опустил глаза в землю и ответил: "Простите, мужики, но не могу обещать вам этого. В колхозе нет ни единой тесиночки. Спирту могу поставить хоть целую молочную флягу в 50 литров, а гробов не просите, не могу". На том и разошлись.

В родной деревне появились неслыханные признаки одичания людей: то кто-то украдет сушащееся на веревке около дома белье, то из грядки по весне выдернут только что посаженную рассаду, то из-под наседки исчезнут уже полунасиженные яйца. Но хуже всего то, что односельчане, зная обо всем этом, скупают у опустившихся воров за гроши краденое, не сомневаясь при этом, что завтра их самих обокрадут. А я ведь помнил с детства, как в той же самой деревне мужики стояли стеной против воровства. Конокрадов никогда не сдавали милиции, а просто убивали самосудом, и ни один из односельчан не стал бы содействовать властям в расследовании. Воровство было и тогда, но воры были изгоями, скрывавшимися в глухих урочищах и всегда рисковавшими жизнью при встрече с односельчанами.

Все лето и осень в обществе доминировало настроение апатии. Например, 27 мая во Владивостоке высадился возвратившийся из Соединенных Штатов, где он жил в эмиграции, Александр Исаевич Солженицын. Пожалуй, он был самой крупной фигурой в мире литературы и публицистики, нанес, наверное, самый сильный удар по коммунистическому режиму. Его литературный талант, работоспособность и одержимость чувством мести прошлому строю были орудиями самого крупного калибра в борьбе против советского строя, Он ехал на Родину, рассчитывая стать властителем дупл, духовным поводырем масс, трубадуром новой России. Он уже давно, еще в горбачевское время, обозначил свои политические амбиции, опубликовав большую статью "Как нам обустроить Россию?", в которой благие пожелания переплетались затейливым образом с полным непониманием реальной обстановки в стране, где писатель уже не жил много лет. А. Солженицын решил медленно продвигаться по России, задерживаясь в городах и селах, читая лекции, провода встречи с населением. Но никакого триумфального шествия по стране не получилось. Он имел неосторожность с первых шагов честно, а значит, и неприлично резко, отозваться о результатах деятельности демократов-реформаторов. Потом Солженицын даже напишет разгромную антидемократическую книгу "Россия в обвале", а тогда только сказал: "Я не буду хвалить Б. Ельцина ни в глаза, ни за глаза!" - но и этого было достаточно, чтобы "вырубить" его из информационного поля России. Его просто стали замалчивать.

А. Солженицын еще во Владивостоке встретился со Светланой Горячевой прокурорской работницей, выступавшей с позиций страстной патриотки левых убеждений, которую иногда называли "нашей Жанной д'Арк" за то, что она, будучи заместителем Б. Ельцина в бытность того председателем Верховного Совета РСФСР, резко, публично выступила против него вместе с другими коллегами. В тот момент, до августа 1991 г., в условиях непогрешимого авторитета Б. Ельцина этот акт был поистине героическим поступком. Безразличие общественности к ее самоубийственному вызову, очевидно, повлияло и на нее, она потеряла свое особое политическое сияние, посерела и встала в строй почитай рядовых левых оппозиционеров. И, тем не менее, факт встречи Солженицына с ней добавил яда и желчи в Редкие сообщения средств массовой информации о его поездке:

"Отстал Александр Исаевич в эмиграции! Не понимает нынешней России!". Таким, закутанным в стеганое одеяло молчания приехал вчерашний кумир демократов в Москву и таким же отлученным от общественной жизни живет до сих пор на своей подмосковной дачке. Он так и не вернулся из эмиграции. Никому теперь не нужны ни его литературные труды, ни политические эссе.

Вообще вся так называемая общественно-политическая жизнь ушла постепенно в закоулки полупридушенной Государственной думы, в норы интеллигентских клубов, в групповую болтовню, в индивидуально-семейные посиделки. Читаю свои заметки тех дней: "На Таганке, в одном из старых особняков, собирается раз в месяц так называемый Московский интеллектуально-деловой клуб, которым руководит бывший советский премьер-министр Н. И. Рыжков, недавно возглавивший совет директоров "Тверьуниверсалбанка". Там бывают уважаемые лица, академики, бывшие министры, бизнесмены, деятели культуры. Они приглашают на свои заседания в качестве докладчиков кого-нибудь из видных экономистов, политологов, послов и т. д. Все внимательно слушают умные, как правило, критические по отношению к правительству речи, задают вопросы. Затем вкусно обедают под рюмку-другую водки и расходятся по домам до следующего месяца.