Леони Фрида - Екатерина Медичи Страница 48

«Относительно религиозных вопросов: вы должны говорить с королевой Екатериной очень четко и откровенно, заклиная ее соблюдать величайшую осторожность и бдительность; она не должна допустить, чтобы новшества, кои возникли в ее королевстве, развивались далее. Также она не должна поощрять ни в коей мере и не допускать к себе тех, кто не так тверд в вере, как подобает».

Екатерина отвечала, используя аргументы, которые, как она знала, успокоят встревоженного Филиппа: «Что касается религии, примеры, которые мы наблюдаем несколько лет, научили нас тому, что зло, столь долго существующее, невозможно исцелить одним лекарством <…> нужны разнообразные средства. Уже двадцать или тридцать лет мы пытаемся <…> вырвать заразу с корнем, но понимаем, что насилие только помогает ей расти и множиться, так как из-за суровых наказаний, распространенных в нашем королевстве, бесчисленное множество бедняков укрепляются в этой вере… ибо доказано, что лишения лишь закаляют их». Она добавляет бесхитростно: «Принцы крови, равно как и другие вельможи и советники, дали мне совет — принимать во внимание время, в которое мы живем, когда нам приходится мириться со многими вещами, коих прежде не стали бы выносить, и в связи с этим следовать курсом терпимости в этом вопросе… это может уберечь нас от бед, от которых мы только сейчас начинаем оправляться». Она попросила своего посла в Испании, Себастьена де Л'Обеспина, объяснить все это королю «так, чтобы он не составил худшего мнения о моих действиях, покуда сам не рассмотрит их тщательнейшим образом, ибо ему следует понимать: ситуация здесь разнится от ситуации в Испании». Филипп, неспособный постичь, что такое полумеры, не умеющий действовать осторожно, когда дело касалось других (в отношении испанских интересов он превращался в прагматика)[40], был глубоко обеспокоен. Он считал, что Екатерина не в состоянии разобраться в религиозных моментах так методично и при необходимости жестко, как он.

В то время как умеренная политика Екатерины в отношении религии начала приносить плоды, между бывшими врагами был заключен опасный союз. Монморанси и Гизы собрались вместе с маршалом де Сент-Андре, и 7 апреля 1561 года сформировали так называемый Триумвират. Их заявленной целью было сохранение католической веры во Франции и безжалостная священная борьба с протестантским миром всей остальной Европы, так как, с их точки зрения, это было необходимо для безопасности страны. Более чем вероятно, у них была и скрытая цель: сместить Екатерину с ее позиции единовластного правителя. Они получили поддержку не только Филиппа Испанского, но также папства и Империи. Триумвираторы хотели добиться поддержки Антуана де Бурбона, с его вялым протестантизмом, перетащив принца на свою сторону. В свою очередь, Екатерина также была озабочена этой задачей. Она даже предложила Филиппу отдать испанскую часть Наварры Бурбону, правда, Филипп вовсе не собирался этого делать. Принц Бурбон, человек с птичьими мозгами, которого в течение всей его жизни игнорировали, чувствовал себя на высоте благодаря тому вниманию, которое оказывали ему теперь могущественнейшие деятели Франции и других стран. Как прежде гугеноты вызывали волнения и беды в королевстве, отныне участники Триумвирата начали свою разрушительную деятельность, в открытую нападая на протестантов.

После Пасхи, во время которой герцог Гиз и Сент-Андре пригласили на обед Монморанси, — отпраздновать инаугурацию своего Триумвирата, — все трое покинули двор без разрешения и объявили, что не намерены возвращаться. Екатерина посылала возмущенные письма дочери в Испанию. Разве они не украли у нее мужа? Разве они не настроили сына против нее? Несмотря на эти преступления, королева писала: «Я не стану причинять им вреда, но и не собираюсь смешивать их беды со своими, зная, что они сами себе назначили цель и оставили бы меня за бортом, как обычно поступали, если им было <…> выгодно, ибо ничто иное не трогает их сердца». С еще большей горечью она описывала, в каком дурном свете члены Триумвирата выставляют ее перед Филиппом «и всей страной в целом <…> как будто я — не добрая христианка, чтобы всякий мог подозревать меня, чтобы заставить меня доверять только им, объявляя всех прочих моими врагами… Я обнаружила, напротив, что меня ненавидят за благоволение к ним <…> Так что, милая дочь моя, не позволяйте вашему супругу королю верить в эту неправду. Я не имела в виду менять свою жизнь или свою религию или еще что-нибудь. Я такова, какова есть, чтобы защищать ваших братьев и их королевство». Несмотря на эти заявления, Екатерина понимала: без поддержки Гизов или коннетабля ей несдобровать.

Разъяренная тем, что триумвираторы при поддержке Филиппа ведут агитацию против нее, Екатерина решила привязать испанского короля к семье Валуа еще крепче. Она уже обвиняла Гизов в том, что они вызывали беспорядки своим насилием и отказом следовать ее политике милосердия. Немудрено, что, прослышав о сговоре Филиппа с Гизами насчет брака между Марией, королевой Шотландской, и сыном и наследником Филиппа, доном Карлосом, она пришла в еще большее неистовство. Внимание, оказываемое испанским послом, Шантоннэ, облаченной в траур королеве Шотландской, было замечено всеми. Трокмортон сообщал Елизавете Английской: «Дом Гизов использует все способы, чтобы уладить брак между испанским принцем и королевой Шотландской».

Екатерина, которую об этих переговорах официально не уведомляли, сохраняла видимое расположение к невестке, но при этом послала шифрованное письмо Елизавете в Испанию, дабы та использовала все влияние, чтобы предотвратить союз между «господином» (кодовое имя для Марии) и доном Карлосом. Мария, прежде воплощавшая надежды Гизов во Франции, теперь, как подсказывало разыгравшееся воображение Екатерины, угрожала ее собственной дочери. Если Мария станет женой испанского инфанта, а Филипп умрет молодым, то Елизавета будет страдать от такой же несчастной доли, как и сама Екатерина — королева Шотландии станет притеснять ее. Этот союз мог угрожать и самой Екатерине — в случае, если он осуществится, Гизы получат мощную поддержку Испании. Такой расклад мог повредить будущему сыновей Екатерины, а также всей Франции. Однако Филипп, отягощенный международными затруднениями — ибо Елизавета Английская хотела этого брака не более, чем Екатерина, — решил не развивать тему, и к апрелю 1561 года она сама собой сошла на нет.

Перспектива достойного брака для детей всегда вызывала у Екатерины прилив энергии, ради этого она не жалела сил. Она немедленно приняла собственное решение, предложив Марго, свою младшую дочь, в жены испанскому принцу дону Карлосу вместо королевы Шотландской. Дон Карлос, низкорослый, тщедушный эпилептик, весивший меньше шести стоунов[41], горбун с кривыми плечами. Он получил серьезное повреждение мозга, ударившись головой о каменную лестницу в погоне за служанкой, которую любил хлестать плетью. Это падение едва не стоило ему жизни. Придворные доктора оперировали принца, чтобы спасти ему жизнь, и проделали отверстие в черепе, дабы снизить давление на мозг. Операция, казалось бы, имела успех. Вдобавок Филипп положил в кровать сыну ссохшиеся мощи благочестивого монаха-францисканца, настаивая, что именно «дух святости», а не доктора спас жизнь сына. Хотя физически дон Карлос почти оправился, инцидент отразился на его психике, отчего он, порой, бывал одержим садизмом и манией убийства. Ему не давали возможности убивать людей, и он получал облегчение, живьем зажаривая кроликов и мучая лошадей, наслаждаясь их криками. Так что в мужья он вряд ли годился, если не считать огромнейшего наследства его отца.

К счастью для Марго, Филипп, уже имевший «удовольствие» получить Екатерину в качестве собственной тещи, не стал поддерживать ее план стать тещей и его сумасшедшему сыну. Одновременно до Екатерины дошли другие слухи. Дядюшки Марии вели переговоры с императором Фердинандом Австрийским, желая устроить брак между нею и сыном императора, эрцгерцогом Карлом. Королева-мать немедленно написала своему послу в Вену: «Король желает, чтобы вы использовали все ваше искусство, дабы обнаружить, что было сказано и сделано в отношении брака между королевой Шотландии, моей дочерью, и принцем Карлом. Используйте все возможности выяснить истинное положение дел». Екатерина повелела своему дипломату держаться в курсе всех новостей и писать ей шифрованные письма, чтобы она могла разбираться в ситуации и «быть начеку, как должно, а это поможет мне найти нужное средство, если возникнет необходимость».

Екатерина с нетерпением стремилась избавиться от привлекательной, но приносящей большие неудобства молодой женщины, которая, став еще одной вдовствующей королевой, в политическом смысле являлась для Франции такой же обузой, как и в финансовом. В соответствии с брачным контрактом, Мария имела право выбирать: остаться во Франции или вернуться в Шотландию. Она владела достаточным количеством собственности во Франции, чтобы поддерживать необходимый стиль жизни и будучи вдовой короля, могла рассчитывать на высокое положение. Екатерину же присутствие при дворе юной, прекрасной женщины, вновь оказавшейся в статусе невесты, сильно раздражало, она предпочла бы обойтись и без шотландской королевы. Мария, чей официальный период траура истек в марте, и сама отважилась уехать на родину. Как ее там встретят, никто не мог заранее предположить. Она совершила прощальное турне, объехав родственников в ожидании отъезда. Недомогание не позволило ей присутствовать на коронации деверя, а 14 августа она покинула Францию, где была так счастлива в юности. Говорили, что, уплывая вдаль от французских берегов, она шептала пророческие слова: «Прощай, Франция, прощай, Франция, моя любимая Франция, не думаю, что увижу тебя вновь».