Сергей Ольденбург - Царствование императора Николая II Страница 48

(Эти мысли служили вступлением к меткому отзыву о значении творчества Горького: «…Жить и дышать все-таки еще можно, и человек еще человек. Нужен резкий толчок, чтобы выкинуть людей сразу в бескислородное пространство, прекратить их человеческие мучения. Этот толчок, несущий человеку окончательное смертное освобождение, фонтан углекислоты - проповедь Максима Горького и его учеников»).

В этих протестах немногих, остававшихся вне борьбы, ярко сказывается трагическое раздвоение исторического момента. Все русское образованное общество, за весьма малыми исключениями, находилось в состоянии резкой, непримиримой, слепой оппозиции к власти. Именно в эти годы был выдвинут и стал ходячей фразой краткий и категорический боевой клич «долой самодержавие», принимавший в легальных изданиях форму нападок на «бюрократию».

Среди организованных, революционных сил выделялись два главных течения: социалисты-народники, мечтавшие о крестьянском восстании (а то и военном бунте - ведь армия в большинстве из крестьян) и действовавшие путем террора; социалисты-марксисты, делавшие ставку на рабочее движение и рассчитывавшие пропагандой и забастовками «раскачать» город на более активные выступления.

Боевая организация социалистов-революционеров поставила себе целью при помощи убийства непопулярных представителей власти терроризовать правительство и вызвать «подъем духа» в обществе. Ее первыми жертвами были Н. П. Боголепов и Д. С. Сипягин. Она же в 1902 г. организовала покушения на виленского губернатора фон Валя, на харьковского губернатора кн. И. М. Оболенского. Она открыто выносила «смертные приговоры». «Боевая организация, - гласила революционная листовка, - находит себя вынужденной выполнить лежащий на ней гражданский долг и сместить князя Оболенского единственным оставшимся в ее распоряжении средством - смертью». А на револьвере, из которого был произведен выстрел в харьковского губернатора, стояла мелодраматическая подпись «Смерть царскому палачу и врагу народа».

Социал-демократы - так назвали себя марксисты еще в 1898 г. - имели за границей регулярно выходивший периодический орган «Искра». Их учение было определеннее, чем у народников, и вообще кадры их были многочисленнее. Летом 1903 г. в Брюсселе они созвали свой второй партийный съезд, в котором приняли участие представители примерно двадцати местных нелегальных комитетов из России, а также деятели эмигрантских центров. В съезде принимал участие и еврейский «Бунд», но его делегаты, не желая отказываться от своей особой «национальной» программы, затем ушли со съезда (перекочевавшего из Бельгии в Лондон). На этом же съезде произошло разделение на «большевиков» и «меньшевиков». После ухода делегатов «Бунда» на съезде получилось преобладание крайней революционной группы, лидером которой был Ленин (Ульянов). При этом случае его поддержал «ветеран» движения, известный эмигрант Г. В. Плеханов, тогда как другие лидеры - Мартов (Цедербаум), Аксельрод, Вера Засулич, Троцкий (Бронштейн), тогда еще «начинающий», и т. д. оказались в меньшинстве.

Суть разногласия была в том, что Ленин хотел превратить партию в строго централизованную организацию, повинующуюся воле центра - пусть менее многочисленную, но зато более крепко спаянную, - тогда как «меньшевики», по образцу западно-европейских социалистов, стремились к возможно широкому привлечению рабочих масс в ряды партии и возражали против слишком широкой власти центрального комитета.

Ленин, впрочем, вскоре разошелся и с Плехановым, ушел из редакции «Искры» и основал свой собственный - тоже заграничный - орган «Вперед».

Эти организованные революционные течения были бы, однако, бессильны, если бы общественное мнение русской интеллигенции не склонилось в то время к революционным путям борьбы. Предзнаменованием такого оборота было появление в 1900 г. нелегальной книги «Россия на рубеже XX столетия», написанной некогда враждебным всякой «нелегальщине» профессором Б. Н. Чичериным. В июне 1902 г. оппозиционные не-социалистические круги сделали более решительный шаг: в Штутгарте, под редакцией П. Б. Струве, начало издаваться «Освобождение».

Та широкая оппозиционная среда, органом которой явился новый журнал, простиралась от умеренных социалистов до земской легальной оппозиции; разнородная по своим положительным идеалам, она была объединена общей враждою к власти, к «самодержавию», к «бюрократии». Ее основным требованием была конституция. «Широких финансовых и экономических реформ, в которых так нуждается страна, нельзя ждать и нелепо требовать от г. Витте, - говорилось в передовой статье первого номера «Освобождения». - Их может дать России только хорошо организованное народное представительство». Эти слова звучат почти иронически теперь, когда даже парламентарная демократия для проведения экономических и финансовых реформ вынуждена прибегать к чрезвычайным полномочиям; но тогда в это верили.

В отличие от социалистических органов, представлявших собою смесь теоретических рассуждений с боевыми лозунгами, «Освобождение» поставило своей целью освещение - со своей точки зрения - всех событий русской жизни. Его «сила» была в хронике, в «корреспонденциях с мест». Обладая связями в самых разнообразных кругах - не только в земствах, но и на верхах той же «бюрократии», - «Освобождение» занялось печатанием разных секретных записок, протоколов, циркуляров, подбирая их, разумеется, в «обличительных» целях и отводя в своих корреспонденциях широкое место политическим сплетням. В первую очередь появились в свет записки Витте о «Самодержавии и земстве» и материалы о студенческих волнениях. Редакция в известной мере старалась выдерживать более умеренный тон и даже порою протестовала против «фельдфебельского тона» социалистов. Значительное число экземпляров печаталось на тонкой бумаге и посылалось в Россию в запечатанных конвертах под видом частных писем.

«Освобождение» вышло в свет уже после убийства Д. С. Сипягина. Новый министр внутренних дел В. К. Плеве, назначенный государем как бы в ответ на убийство его предшественника, был человеком умным и энергичным. Но он, по-видимому, сам не верил в те начала, которые был призван защищать; в частных беседах он не раз это высказывал. Считая, что самодержавная власть себя «изжила», и в то же время приняв на себя обязанность ее защищать, В. К. Плеве не мог придумать ничего, кроме новых репрессивных мер. Охранение без творчества было основной чертой его политики. Будь то совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, или «зубатовские» профессиональные союзы, или земства, или профессорские коллегии университетов - В. К. Плеве видел во всем прежде всего опасную, отрицательную сторону. Трагедия власти была в том, что зачастую он бывал прав: все эти органы могли быть использованы врагами власти, и, конечно, эти враги не упускали ни одного удобного случая! Всякое движение поэтому требовало двойных усилий, но и отказ от движения приносил власти только мнимое облегчение.

«Беспрерывно и бесконечно возрастающая административно-бюрократическая опека, превзошедшая все примеры, бывшие дотоле, приводит общественные силы к расслаблению… Так воспитываемая нация не может не терять постепенно политического смысла и должна превращаться все более в «толпу». В толпе же непременно возобладают демократические понятия о верховенстве», - писал об этом времени Л. А. Тихомиров в своей книге «Монархическая государственность».

В самом начале деятельности В. К. Плеве, 6 июня 1902 г., было издано распоряжение о прекращении статистических работ по исследованию деревни в 12 земских губерниях. Было установлено, что на эти работы шли главным образом люди «неблагонадежные». «Постоянное общение с крестьянами дает широкое поле для противоправительственной пропаганды, бороться с которой при слабости полицейского надзора в селениях представляется крайне затруднительным», - говорилось в правительственном сообщении. Приводился также любопытный факт: при 20-25 постоянных статистиках на губернию штат «временных» достигал 30-70 человек, а в Полтавской губернии, где как раз произошли крестьянские волнения, «временных» статистиков было до шестисот!

«Политическая неблагонадежность земской статистики есть, конечно, несомненный факт, - отзывалось на это «Освобождение», - и было бы жалкой уловкой отрицать или замалчивать ее… Вся идеалистически настроенная интеллигенция неблагонадежна».

Этот эпизод весьма характерен: репрессии, несомненно, имели серьезные основания; в то же время В. К. Плеве, в сущности, как бы признавал, что «благонадежных» людей почти нет и что только и можно прекратить работы, хотя бы по существу и полезные. Дальнейшая подготовка реформ, намеченных государем, конечно, продолжалась; но дух пессимизма исходил от нового министра внутренних дел. Казалось, он был согласен с революционными кругами в том, что существующий строй не выдержит никакой серьезной реформы. Он старался убедить государя отложить преобразования ввиду роста смуты в стране. Но смута углублялась; вражда к политике власти проявлялась все сильнее. Выработался целый ряд условных понятий: на вечерах, на концертах декламировали стихи о «ночи» и о «заре», которая должна ее сменить, о грозе, которая должна грянуть… «Лес рубят! молодой, еще зеленый лес», - звучало с эстрады, и публика бурно аплодировала, понимая, что речь идет о студенческих волнениях…