Барбара Такман - Августовские пушки Страница 48

Стремление придерживаться существующего плана всегда сильнее желания изменить его. Кайзер не мог изменить планов Мольтке, Китченер — планов Генри Вильсона, Ланрезак — Жоффра. Король Альберт, став 3 августа официально главнокомандующим и начальником генерала Сельерса, уже не смог организовать развертывание войск вдоль Мааса, так как время была упущено. Принятая стратегия заключалась в сосредоточении бельгийской армии перед Лувэном на реке Жет в 40 милях к востоку от Брюсселя, где было решено создать оборонительные рубежи. Король мог добиться лишь того, чтобы 3-я дивизия осталась в Льеже, а 4-я — в Намюре с целью укрепления пограничных гарнизонов. Ранее предполагалось присоединить эти части к полевой армии в центре страны.

На пост командира 3-й дивизии и губернатора Льежа король настоял в январе 1914 года выдвинуть своего протеже, 62-летнего генерала Лемана, возглавлявшего военную академию. Бывший офицер инженерного корпуса Леман провел последние тридцать лет — не считая 6-летнего перерыва, когда он служил в штабе инженерных войск, — в военной академии; у него в свое время учился король Альберт. В течение семи месяцев без поддержки генерального штаба он пытался реорганизовать оборону фортов. Когда же разразился кризис, на его голову обрушился поток противоречивых приказов. 1 августа генерал Сельерс приказал вывести из Льежа одну бригаду, то есть одну треть 3-й дивизии. По просьбе Лемана король отменил этот приказ. 3 августа генерал Сельерс, в свою очередь, приостановил приказ короля об уничтожении мостов выше Льежа на том основании, что они необходимы для передвижений бельгийской армии. И снова после жалобы Лемана король поддержал генерала в споре с начальником генерального штаба, а в личном письме призвал Лемана «удерживать до конца позиции, которые вам доверили оборонять».

Воля к обороне страны превышала имевшиеся для этого средства. В бельгийской армии на одного солдата приходилось в два раза меньше пулеметов, этого основного оружия обороны, чем в германской. У нее вообще не было тяжелой полевой артиллерии для защиты промежутков между фортами.

В соответствии с новыми оборонительными планами намечалось к 1926 году довести численность армии до 150 000 человек, резервистов — до 70 000 и крепостных войск — до 130 000. Однако к осуществлению этого проекта практически не приступали. В августе 1914 года армии удалось набрать 117 000 солдат, призвав всех подготовленных резервистов, а оставшимися категориями укомплектовали крепостные войска. Гражданская гвардия — бравые жандармы в цилиндрах и ярко-зеленых мундирах — была включена в состав действующей армии. Многие обязанности, выполнявшиеся ими, взяла на себя организация бойскаутов. Солдаты действующей армии не умели окапываться, да и не имели для этого инструментов. Не хватало транспортных средств, палаток и полевых кухонь; котлы и другую посуду пришлось собирать по фермам и деревням. Телефонная связь находилась в плачевном состоянии. В войсках, находившихся накануне боев, царил хаос.

Волна энтузиазма, окутанная туманом иллюзий, несла и увлекала за собой армию. Солдаты, ставшие вдруг популярными, были поражены обилием даров в виде пищи, поцелуев и пива. Часто походный порядок нарушался, солдаты беспорядочно брели по улицам, хвастаясь своей формой и радостно приветствуя друзей. Родители шли вместе с сыновьями, чтобы посмотреть на войну. Мимо проносились шикарные лимузины, реквизированные как транспорт, груженные булками и мясными тушами. Вслед им неслись крики приветствий. Так же радостно встречали появление пулеметов, которые, как тележки с молоком, тянули собаки.

4 августа, на заре, когда начиналось тихое, прозрачное, солнечное утро, первые захватчики, кавалерийские части фон Марвица, перешли границу Бельгии в 70 милях от Брюсселя. Кавалеристы держали в руках четырехметровые пики со стальными наконечниками и были вооружены целым арсеналом висевших на них сабель, пистолетов и ружей. Крестьяне, собиравшие урожай на придорожных полях, жители деревень, смотревшие на них из окон, замирали и в страхе шептали: «Уланы!» Чужестранное слово, напоминавшее о диких нашествиях татарских конников, будило в Европе древние воспоминания о варварских завоеваниях. Немцы, выполняя историческую миссию навязывания своей «культуры» другим народам, оказывали предпочтение устрашающим языковым моделям; кайзер, например, любил произносить слово «гунны».

Действуя как авангард вторжения, этот кавалерийский отряд должен был вести разведку позиций бельгийской и французской армий, сообщить о возможной высадке англичан, а также помешать подобным разведывательным действиям противника против германской армии, выходившей на исходные рубежи.

В первый день в задачу передовых эскадронов, поддерживаемых пехотой, перевозимой на автомобилях, входило овладеть переправами через Маас до того, как будут разрушены мосты, а также захватить фермы и деревни, как источники продовольствия и фуража. В Варсаже, деревне, расположенной близ границы, бургомистр Флете, повязав через плечо ленту — отличительный знак власти, — стоял на главной площади, а мимо него, цокая копытами по бельгийской брусчатке, проезжала немецкая кавалерия. К нему подъехал командир эскадрона и с вежливой улыбкой протянул отпечатанную прокламацию, в которой Германия выражала «сожаление» по поводу того, что ей пришлось войти в Бельгию, «повинуясь необходимости». Как говорилось в ней, Германия не хочет кровопролития, но путь ее войск должен быть свободным. Попытки разрушения мостов, туннелей и железнодорожных линий будут рассматриваться как враждебные акты. В деревнях вдоль всей границы от Голландии до Люксембурга уланы разбрасывали эти прокламации, снимали бельгийские флаги с мэрий, поднимали вместо них германские, с черными орлами, и продолжали двигаться вперед, ободренные заверениями своих командиров о том, что бельгийцы воевать не будут.

За ними, заняв дороги, ведущие к Льежу, шли бесконечными рядами пехотинцы ударной группировки Эммиха. Зелено-серое однообразие нарушали лишь номера полков, нанесенные красной краской на остроконечных шлемах. За ними двигалась полевая артиллерия на конной тяге. Скрипели новые кожаные сапоги и солдатское снаряжение. Обгоняя всех, проносились самокатчики, захватывавшие перекрестки дорог, деревенские дома и тянувшие телефонные линии. Расчищая дорогу гудками рожков, ехали автомобили со штабными офицерами, державшими монокли в глазу; их денщики с револьверами наготове сидели впереди, сзади, на багажниках, пристегнутые ремнями лежали чемоданы. Каждый полк имел свои полевые кухни. Повара на ходу, стоя на подножках, помешивали солдатскую похлебку.

Кайзер, как рассказывают, ввел в германской армии походные кухни после того, как впервые увидел их на русских маневрах. Совершенство оборудования и точность движения войск были такими, что казалось, захватчики идут парадным маршем.

Каждый солдат нес 26 килограммов: винтовка и боеприпасы, ранец, котелок, шанцевый инструмент, тесак и множество других предметов, пристегнутых к портупее. В одном из мешков ранца хранился «железный паек» — две банки мясных консервов, две банки овощных, две коробки галет, пачка молотого кофе и фляжка со шнапсом, которую разрешалось открывать только по распоряжению офицера. Ежедневно проводилась проверка содержимого фляжки, чтобы ее владелец — не дай бог! — не поддался искушению. В другом мешке лежали нитки, иголки, бинты и лейкопластырь, в третьем — спички, шоколад и табак. На шеях офицеров болтались бинокли и кожаные планшеты с картами, показывающими заданный маршрут полка, чтобы ни один немец не оказался в положении некоего английского офицера, жаловавшегося, что бой — это процесс, происходящий, как нарочно, на стыке двух карт. Марш сопровождался песнями. Солдаты пели: «Германия превыше всего», «Стража на Рейне», «Слава тебе в победном венце». Пели на отдыхе, во время марша, пели на постоях, пели во время попоек. Те, кто в течение последующих тридцати дней пережил ужас и конвульсии разгоравшейся войны, вспоминают как самую худшую и жестокую пытку непрекращающееся солдатское пение.

Бригады генерала фон Эммиха, подступавшие к Льежу с севера, востока и юга, выйдя к Маасу, увидели взорванные выше и ниже города мосты. Когда они попытались переправиться на понтонах, бельгийская пехота открыла огонь, и немцы, к своему удивлению, оказались в центре настоящего боя; по ним стреляли боевыми патронами, убивали и ранили. Их было 60 000, а бельгийцев 25 000. К вечеру немцам удалось форсировать реку у Визе, к северу от города. Бригадам, атаковавшим с юга, продвинуться не удалось; части, наступавшие в центре, у изгиба реки, вышли на линию фортов, еще не достигнув ее берегов.

В течение дня, когда сапоги, копыта и колеса германской армии двигались, подминая зрелую пшеницу на полях, стрельба постепенно усилилась, а с ней и раздражение немцев, которым раньше говорили, что бельгийцы — это «бумажные солдатики». Удивленные и взбешенные оказанным сопротивлением, немецкие солдаты, находившиеся в состоянии крайнего нервного напряжения, оказались чрезвычайно чувствительными к первым крикам «Снайперы!». В их воображении сразу же возникал образ горящих злобой крестьян или горожан, стреляющих по ним из-за каждого угла и изгороди. Сразу же появилось оправдание — «в нас стреляли», ставшее сигналом для развязывания репрессий против мирного населения от Визе до ворот Парижа. С первого дня фигура беспощадного «франтирера» (французского партизана. — Ред.), сохранившегося в памяти со времен войны 1870 года, приобрела четкие очертания и впоследствии благодаря фантазии, подстегиваемой страхом, достигла гигантских размеров.