Джон Мэн - Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы Страница 48

Раздел свитка, рисующего вторжение 1274 года, показывает молодого Суэнагу (ему было тогда 29 лет), с подстриженными усами и бородкой-эспаньолкой, наступающего через сосновый лес с пятью последователями. У них необыкновенно длинные (по монгольским стандартам) луки, которые они держат с большим мастерством, стреляя на полном скаку, и скачут галопом с колчанами за спиной, с головы до пят защищенные пластинчатой броней из соединенных внахлест металлических чешуек.

Суэнага весьма своеволен. Наскочив на один из монгольских отрядов, наверное, на наступающий с горы Сохара, он не смог дождаться боя. Картинки сменяет текст:

«Я бросился в атаку, выкрикивая боевой клич. Когда я собирался атаковать, мой самурай Тогэнда Сукэмуцу сказал: „Вон еще наши подходят. Дождитесь подкреплений, добудьте свидетеля своих подвигов, а потом атакуйте!“

Я ответил: „Путь лука и стрелы — свершать то, что достойно награды. Вперед!“…

Мой знаменосец скакал первым. Его коня подстрелили, и он упал. Я, Суэнага, и трое моих самураев были ранены. Сразу после того, как подо мной убили выстрелом коня и я упал, Митияси, гокэнин из провинции Хидзэн, атаковал врага с грозным отрядом всадников, и монголы отступили… Если бы не он, я бы погиб. Несмотря на страшное неравенство сил, Митияси тоже уцелел, поэтому мы договорились быть свидетелями друг для друга».

Рисунок изображает Суэнагу, сброшенного с раненого коня, из которого хлещет кровь, в то время как поблизости взрывается монгольский снаряд. Снаряд этот был источником многих споров. Конлан думает, что этот образ — добавление XVIII века для усиления драматизма, однако другие ученые считают содержание рисунка аутентичным. Верно может быть как одно, так и другое — или, вернее, то и другое одновременно. Как мы уже видели, монголы давно знали о взрывчатке, обзаведясь ею после захвата Пекина в 1215 году. А то, что показано взрывающимся рядом с Суэнагой — типичная «гром-бомба», керамический снаряд с начинкой из взрывчатки. Такие снаряды впервые зафиксированы в 1221 году, когда северокитайская империя Цзинь, все еще лишь частично завоеванная монголами, осаждала город Цичжоу[58] на Янцзы. Так что это вполне мог быть первый опыт знакомства Японии со взрывчатым оружием.

Как же такие снаряды доставлялись к цели? Явно не противовесными требушетами, которым требовались тонны балласта и метательные рычаги величиной с мачту — такое оружие не поставишь на корабль. Да и в любом случае монголы не планировали ломать стены замков. «Гром-бомбы» были оружием для боя, а не для осады, веся всего 3–4 кг. Их могли метать и натяжные требушеты, которые повсеместно применялись вот уже два века. Мы знаем, что монголы везли с собой «гром-бомбы», так как несколько таких нашли среди обломков одного из корейско-монгольских кораблей (подробнее об этом позже). Поэтому независимо от того, был ли добавлен данный конкретный образец в свиток позже или присутствовал изначально, он доносит до зрителя правду. С помощью натяжного требушета полдюжины бойцов на носу корабля могли при очистке берега от неприятеля без труда метнуть «гром-бомбу» на 100 метров.

Столь малочисленны и столь храбры! Даже из этого маленького происшествия ясно, что Суэнага, как любой хороший самурай, помешан на славе и совершенно не озабочен отсутствием централизованного командования. При таких обстоятельствах подобная тактика произвела некоторый эффект. Один из воинов по имени Ямада заслужил славу, организуя команды сильных лучников для стрельбы на дальнюю дистанцию по отдельным монголам, убив троих и вызвав смех и приветственные крики со стороны японцев. Другой лучник застрелил в лицо какого-то монгольского командира и захватил его лошадь. Но одной личной храбрости было недостаточно. Несколько монголов пронеслись галопом между плацдармом на берегу и горой Сохара и подожгли местный городок Хакату.

Когда день завершился, японцы убрались прочь от берега, укрепившись в Дадзайфу. Прилепившийся у подножья горы, этот город был защищен земляным валом и рвом, которые можно увидеть и сегодня. Едва ли достаточно, чтобы остановить монгольскую армию, ставшую опытной по части ведения осадной войны.

Однако монголы никогда прежде не совершали десантных операций. Им требовались еда и другие припасы, особенно новые стрелы. Тяжелых же катапульт они с собой не привезли. Осада требовала времени. И, венчая все это, надвигался шторм. Эта ночь могла стать злосчастной для всех, и тяжелее других придется монголам и корейцам, если шторм застигнет их корабли на мелководье, а войска застрянут на берегу, как в капкане, без всяких средств к отступлению. Капитаны побуждали войска вернуться на корабли, чтобы бороться с плохой погодой в море, подальше от сокрушительных волн. Следующий день наверняка позволит сделать еще одну высадку, еще один прорыв, и добиться победы.

Но это оказалось не столь легко. При все более ухудшающейся погоде с побережья к монгольскому флоту подкралась флотилия из 300 японских беспалубных судов, некоторые с десятками вооруженных луками и мечами солдат на борту, а некоторые набитые сеном для применения в качестве брандеров. Эти маленькие корабли просочились в ряды своих более массивных целей, двигаясь слишком быстро, чтобы их настигли бомбы, выпущенные из требушетов, или тяжелые арбалетные стрелы, а затем сблизились вплотную под выгибающимися наружу бортами корпусов. Когда поднялся ветер, многие из кораблей Хубилая уже горели, а японские гребцы налегли на весла, устремляясь к бухточкам и берегам, которые хорошо знали, оставив изрядную часть монгольского флота на милость ветра и пламени.

Рассвет открыл взорам зрелище гнетущее для монголов и подымающее дух японцам: рассеянные ветром корабли, дымящиеся корпуса, плавучие обломки, оставленные разбитой армией, в то время как уцелевшие держали курс обратно на безопасную Корею. Корейские анналы утверждают, что утонуло 13 000 человек.

Хубилай не принял этого поражения близко к сердцу. Оно было нанесено исключительно погодой, не имея никакого отношения к японскому наступательному порыву. В следующий раз — а следующий раз непременно будет — естественное превосходство монголов наверняка скажется. Почему же японцы не могут понять очевидного? Он отправил еще одно послание с требованием подчиниться. Ни Токимунэ, сёгун из клана Ходзё, ни император в Киото нисколько не сомневались, что именно надо делать. Один японский придворный заметил в своем дневнике, что дурная погода, хотя и нисколько не страшнее, чем «противный ветер», «должно быть, возникла благодаря защите богов. Что ж, чудесно! Нам следует беспрестанно восхвалять богов. Такая могучая защита могла снизойти лишь благодаря многочисленным молитвам и приношениям в разные святилища… по всему государству». Император молился и побуждал всех поступать так же, вдохновляя подъем как синтоизма, так и буддизма.

Но боги помогают только тем, кто сам заботится о себе. Токимунэ приказал прибрежным провинциям на Кюсю построить стену и обеспечить ее защитниками, а уклонение от выполнения воинского долга приравнял к уголовному преступлению. Кому бы ни принадлежала эта идея, самому Токимунэ или одному из его советников, она была блестящей и оригинальной, так как японцы прежде мало строили военные укрепления, и уж определенно среди них было немного таких, которые побудили бы сотрудничать разрозненные японские кланы и соперничающих наместников провинций.

Дух сопротивления окреп. Когда в мае 1275 года прибыли новые послы от Хубилая, их забрали в Камакуру и через четыре месяца казнили (надгробье их несчастного предводителя Ду Шицзуна можно увидеть в храме в Фудзисаве неподалеку от Камакуры). С тем же успехом сёгун мог дать Хубилаю пощечину. Двор и гражданское руководство принялись экономить, чтобы влить национальное богатство в создание обороны. Подумывали даже об упреждающем ударе: были построены новые корабли и обучены экипажи. В конечном итоге военное руководство выбрало оборонительный вариант, сосредоточившись на постройке небольших, но весьма маневренных судов, способных крутиться вокруг могучих корейских боевых кораблей. Собравшиеся с разных сторон кланы строили стену вокруг залива Хаката, а поскольку было невозможно сказать, когда именно Хубилай решит снова нанести удар, они торопились. Но, поскольку в этом деле у них не было традиций как сотрудничества, так и крупномасштабного строительства, им приходилось придумывать все по ходу дела. Береговая линия залива Хаката почти сплошь песчаная, с дюнами и соснами за пляжем, и совершенно не подходит для возведения укреплений. Значит, стену придется строить из камня.

Результат (или какую-то часть его) можно наблюдать даже сегодня, его кусочки образуют несколько туристических аттракционов: Гэнко Боруи, Оборонительная стена от Юаньского вторжения. Береговые бухточки здесь и там заполнила Фукуока, но если стоять на берегу в стороне от порта, можно легко представить себя в седле Суэнаги. Все тот же песок под ногами, все те же горы по обе стороны, схожие дюны и сосны. Конечно, за много веков стену занесло песком, а камни растаскали на строительство зданий, но вдоль одного 50-метрового отрезка песок раскопали, а другие секторы отстроили вновь, поэтому можно видеть, как не имевшие опыта местные жители откликнулись на вызов, брошенный вторжением. По крайней мере, если, подобно мне, смотреть опытным взглядом археолога Сумитаки Янагиды — маленького, жилистого японского Индианы Джонса с развевающимися белоснежно-седыми волосами и выступающей вперед челюстью. Сорок лет занимаясь стеной, он наблюдал за тем, как она постепенно обретает славу символа японской независимости и смелости.