Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский Страница 48

- Пожалуй что и пощиплет, - согласился и Микула.

Из парной выскочил парильщик, весь красный, в суконной шапочке на голове, - пригласил на очередной заход. Князь влез на полок, и по его телу тотчас плавно пошел веник от шеи к копчику и обратно, сначала без встряхивания, а затем со встряхиванием. Эту постепенность, вдруг переходящую в лихое охаживанье тела двумя вениками и вперехлест, и по-всякому, князь очень любил. Наконец, упаренному, ему помогли сойти с полка, окатили его холодной водой, снова завернули в холстину. Некоторое время, утомленно прикрыв глаза, он пребывал в состоянии как бы полудремы. Но вот его молодые, полные ясного ума глаза открылись, и он сказал:

- А что, завтра проведем смотр ратям - да и на Лопасню! Только поспешать надо, поспешать!

- Только поспешать, - как эхо подтвердил Боброк.

На следующий день, проведя на Девичьем поле смотр ратям, Дмитрий Иванович урядил всем полкам московских воевод, более опытных в воинском искусстве по сравнению с воеводами других княжеств, а главное, давно привычных к взаимодействию во время походов и сражений.

26 августа войско вышло из Коломны по берегу Оки к Лопасне, чтобы оттуда, перевезясь на противоположный берег, быстро двинуться к Дону.

Глава восемнадцатая

Чему обрадовались рязанские сторожевые

В тот день черед кашеварить был Павлу. Товарищи разъехались дозорничать, а он, пользуясь свободным временем, прокипятил в щелочной воде порты и рубахи, прополоскал их в реке, отжал и развесил на протянутой от кола до кола веревке. Было тихо и тепло, купол неба чист и ясен, солнце не жарило, как в предыдущие дни, из побережного леса доносился посвист птиц, а по ту сторону Оки лениво парили коршуны.

Приятно было Павлу заниматься хозяйскими делами: ходить, разминая ноги, по лагерю, замачивать пшено, разводить костер, варить в котле кашу... Дело его с женитьбой хотя и было отложено, но он чуть ли не каждый день наведывался на лодке на тот берег, к Катерине. Московские дозорные теперь его не трогали, не гонялись за ним и даже не требовали от него, как от "чужака", хмельного меду. Кондратий, отец Катерины, уж смирился с тем, что дочь его выйдет за рязанца, и паче того, пообещал жениху и невесте потолковать с местным священником: уговорить того обвенчать молодых.

Одно плохо: с тех пор, как московские рати стянулись в Коломну, рязанская сторона, как дозорные, так и жители, были охвачены тревогой. Ратей московских было видимо-невидимо, их скопления внушали рязанцам ужас. Павел и его товарищи почти не слезали с коней: то разъезжались по обе стороны лагеря, то съезжались, сообщая друг другу сведения от соседних сторожевых. Особенно тревожно всем было в день смотра московских ратей на Девичьем поле, когда оттуда доносились звуки рожков и труб.

Ждали - вот-вот начнут перевозиться через Оку. Тогда запышкают сигнальные огни по всему рязанскому берегу. Вестовые поскачут в Переяславль со страшным донесением, а рязанской стороже придется лечь костьми на порубежье, преграждая путь неприятелю в глубь земли родной...

Внезапно послышался бешеный топот коня. Павел оглянулся - галопом скакал Вася Ловчан. У ограды осадил вспаренного коня, торжествующе взмахнул шлемом в руке:

- Паша! Пашаня! Московиты идут!..

- Да ты чему радуешься, чудак?

- Как же! Свернули на Лопасню! Вон - смотри...

Павел бросил привязанную к палке деревянную ложку, которой помешивал в котле кашу, кинулся на ближайший пригорок. Верно: верстах в трех увидел на той стороне Оки передовой конный отряд московитов. За ним длинно растянулось облако пыли - верный признак движения большого войска. Павел сбежал с пригорка, вскочил на коня (конь пасся близ поста оседланным), помчался в сторону Лопасни.

Стан рязанского воеводы Тимоша Александровича был окружен дубовым тыном. В воротах - воины с пиками. Знали Павла, но чванились, не пропускали - де, куда ему со свиным рылом в калашный ряд. Он бранился с ними, лаялся, наконец, поняли, что он с важным донесением - впустили. Быстро пройдя сени воеводской избы (пахло сбруей и яблоками, ссыпанными в угол ворохом), рванул дверь. Тимош, важный, с поперечной складкой на медном лбу, смотрел на Павла вопросительно и с легким испугом.

- Московиты идут на Лопасню!

Складка на лбу воеводы враз распустилась.

- Диво-то какое! Диво-то! Да ты видел ли своими глазами?

- Своими глазами и видел.

Тимош Александрович ударил рукой себя по ляжке:

- Мудр, мудр князь Митрей Московский! Ей-богу, мудр! Ну, коль так (своему слуге) - принеси-ка из горницы нож с костяной ручкой...

Слуга принес нож, и воевода преподнес его в дар Павлу:

- Сгодится тебе - за добрую весть. А теперь, братец, скачи в Переяславль, обрадуй государя нашего Ольга Ивановича... С Богом!

Павел с поклоном принял подарок. Ноздри его трепетали - удостоиться такой чести - оповестить самого князя! Но он мешкал, стоял истуканом...

- Что ж, к полу-то прирос? Ай не дошло до тебя?

- Как не дошло? Вовек буду молить за тебя, господин... Да вот какое дело - час бы мне отсрочки уладить кое-какое дело...

- Это что ещё за дело?

- Любушка тут у меня - с того берега. Сказать бы ей - отъезжаю, мол, но ненадолго, наскорях вернусь - обвенчаемся.

Воевода вспыхнул, побагровел. Хотел топнуть, указать нахалу на дверь (двое ратных уж наготове вытолкать взашей), но вдруг поостыл.

- Ишь ты, любушка! - проворчал. - Вынь да выложь, роди да подай. Два дела не берут разом в руки! Успеешь, повидаешься. А сейчас - ну-ка живо ко князю Ольгу Ивановичу! Весть-то какая!..

Глава девятнадцатая

Олег слышит глас народа

Князь Олег с княжичами Федором и Родославом, с воеводами возвращался в Переяславль со смотра войска, проводимого за Лыбедью. И хотя смотр показал, что войско его в хорошем состоянии, - следствие его, Олеговой, деловитости и неутомимости - он был в плохом расположении духа.

Его очень беспокоило, что приближался Семенов день, первый день сентября, когда, по договоренности, войска Мамая, Ягайлы и Олега должны были встретиться на Оке, - но срок этот, судя по всему, уже упущен. Мамай все ещё пребывал за Доном, да и Ягайло не спешил. В то время как Дмитрий Московский не дремал - уже был в Коломне, вот-вот перевезется через Оку и двинет рати на Переяславль. Мало того, что рушился план действий тройственного союза, - именно Олег, а не Мамай или Ягайло, мог стать первой жертвой нашествия московитов. Ибо если союзники не поспешают своевременно встретиться на Оке, то поспешат ли они на помощь Олегу?

Приблизились к торгу, давно уже перекинувшемуся с левого берега на правый. Повсюду - лавки, амбары, шалаши... Ряды соляной, орешный, луковый, кузнечный, сапожный... Самый обширный - хлебный. Зерно в ворохах, зерно в мешках, зерно в повозках... Скрипели нагруженные телеги. Год выдался урожайный, на всех ближних реках - Трубеже, Лыбеди, Дунайчике - вертелись жернова мельниц; отовсюду с гумен слышалась молотьба. Стаи грачей тяжело, сыто перелетали над полями.

Князь со свитой завернули в кузнечный ряд. Мечи и копья, топоры и лопаты, тележные тяжи и подковы, стремена и гвозди - все это разложено на лавках, телегах, на траве. У одной из телег стоял Савелий Губец в длинной холщовой рубахе, в пестрядинных портах. Борода сивая. Поясно, с замедлением, издали поклонился князю. Олег Иванович приблизился, попросил подать ему с телеги кольчужную рубаху. Ее железные кольца с двумя рядами медных, для нарядности, колец, радужно отсверкивали на солнце.

Подержав на руках рубаху и полюбовавшись клепкой колец, князь спросил:

- Что ж, на такое диво и спросу нет?

- Пообедняли, видать, наши воины - не берут! - посетовал старик.

Князь спросил о цене и тут же велел казначею оплатить кольчугу. Тронул дальше - к мосту. Лыбедь текла спокойно, отражая небо, облака, прибрежные ивовые кусты. Посеред реки, саженях в четырех от моста, стоял острием носа против течения осетр величиной с пол-оглобли, лениво шевеля красным хвостом и плавниками. Родослав, любимец отца, смотрел треугольными глазами на рыбу зачарованно. Толкнул локтем - ехали стремя в стремя - Федю: "Гля-ка! У-у, какой осетрище!". Федя - лениво растягивая слова: "Эка невидаль! В Оке не такие плавают! Да ты не отставай, не то батюшка осердится!" - "Не, батюшка на меня не осердится", - уверенно сказал Родослав.

Князь слышал разговор сыновей - улыбнулся. Княжичи растут в послушании, боголюбивы, благонравны, ретивы к воинскому искусству, несмотря на малые лета, рвутся на войну. Давеча, на смотре, Родослав обращается к отцу: "Батя, почему мы не идем в поход? Ратные - в истоме... ". "А потому, сынок, - ответил Олег Иванович, - что война дело опасное и требует осторожности и оглядчивости..." Родослав как-то сразу поскучнел: может быть, подумал , что отец его трусоват...

Неведомо сыну, что отец его не знает покоя, не выказывая на людях свои тревоги и сомнения. Разве лишь ночью порой сядет на постели и, ссутулясь, качается - словно от зубной боли. Проснется княгиня Ефросинья, начнет успокаивать его: "Да полно тебе, свет мой, кручиниться! У Мамая эвон сколько полков, да и брат мой Ягайла придет не с пустыми руками! "Неловко ему перед супругой за свои душевные терзания, и он, как бы в оправдание, говорит: "Семенов день уж на носу, а Мамай и твой брат не поспешают к Оке, как было уговорено!"