Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке Страница 49

Вероятно, отвечая на вопрос царя о возможности с помощью астрологии определять благоприятные для кровопускания дни, он отмечает, что в медицине идут споры по этому вопросу, но сам он допускает влияние небесных тел на физиологическом уровне, поэтому можно и нужно ожидать «приятных оных взоров» (расположения звезд) при всех медицинских действиях; в случае же, если помощь требуется немедленно, ждать не стоит, а следует действовать быстро. Есть подтверждение тому, что царь прислушивался к рекомендациям Коллинса. Так, в июне 1664 года благоприятными для «отворения крови» врач считал третье и четвертое число; именно 3 июня царю и была проведена процедура.

Записки Коллинса о России, опубликованные в Лондоне в 1670 году, спустя год после его смерти, под названием «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне, одной значительной особой, в течение девяти лет находившейся при дворе московского царя», свидетельствуют, что он был внимательным наблюдателем. Приведенный выше отрывок из этого сочинения показывает, насколько глубоко разбирался в русской придворной жизни английский врач. Его меткие замечания о пагубной роли интриг и нравов царедворцев делают ему честь. Он, естественно, не высказывал свое мнение Алексею Михайловичу, но на бумаге дал его приближенным нелицеприятные оценки. Интересны его наблюдения за методами работы Тайного приказа, за деятельностью А. Л. Ордина-Нащокина и, конечно же, за жизнью царя. Так, Коллинс подчеркивал, что Алексей Михайлович был большим любителем слушать рассказы столетних старцев. Хотя врач привел массу ходивших по Москве анекдотов об Иване Грозном и других исторических персонажах, он далеко не всему верил сам, о чем свидетельствует его опровержение легенды о растении «баранце», имеющем плод, по внешнему виду похожий на ягненка, и питающемся травой.

Когда в 1666 году Сэмюэл Коллинс захотел вернуться на родину, то не только не был удерживаем царем, а, напротив, щедро вознагражден и отпущен восвояси. Приглашенный ему на смену немец Лауренциус (Лаврентий Алферьевич) Блюментрост прожил в России всю оставшуюся жизнь и положил основание целой династии придворных медиков; его сын Иван стал при Петре Великом не только президентом Медицинской коллегии, но и первым президентом (1725–1733) Петербургской академии наук.

Еще одним немецким «дохтуром» при Алексее Михайловиче был Андрей Матвеевич Энгельгардт. В 1655 году его порекомендовал царю один из любекских купцов, и в декабре 1656-го доктор медицины уже прибыл в Москву. Как было принято, царь встретил его дорогими подарками (бархатом разных сортов, сукном, атласом, камкой, сороком соболей и 70 рублями денег). К нему государь тоже обращался с вопросами об астрологии. В 1664 году Энгельгардт по комете предсказал моровое поветрие и предложил принять меры безопасности. Потом был перерыв в его службе русскому царю — в 1665 году по просьбе бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма врача отпустили к его двору. Однако после десятилетнего отсутствия доктор снова вернулся в Кремль и прослужил еще около шести лет, до смерти в 1682 году.

Практическая сторона лечебного процесса при дворе Алексея Михайловича раскрывается в некоторых документальных свидетельствах. Так, А. С. Матвеев утверждал, что все микстуры, выписываемые государю, брались исключительно из царской аптеки, затем их в присутствии монарха пробовали врачи, сам Матвеев, «дядьки» Куракин и Хитрово и только потом выпивал самодержец. Придворные медики должны были регулярно освидетельствовать всех, кто окружал государя, даже стрельцов и служителей, составляя после осмотра «дохтурские сказки» о каждом: годен ли к службе, имеются ли хронические недуги и признаки заражения инфекционными заболеваниями.

Страх перед моровым поветрием был объясним. Средневековые эпидемии уносили тысячи человеческих жизней, перед ними все были равны — бедные и богатые, простолюдины и аристократы. Летом 1654 года, когда царь был в военном походе под Смоленском, Москву опустошила страшная легочная чума, при которой кожа и внутренности заболевших покрывались язвами. Из заразившихся ею выживали единицы. Царский двор, кремлевские монастыри, приказы — всё обезлюдело. Из шести стрелецких полков, охранявших Москву, после эпидемии едва смогли набрать людей на один. Из 208 старцев Чудова монастыря остались в живых всего 26, из 158 монахинь Вознесенского монастыря — 30. Везде, где было скопление людей, моровое поветрие разгулялось не на шутку: в усадьбе Б. И. Морозова погибли 343 человека, в усадьбе князя Я. К Черкасского — 423, у А. Н. Трубецкого — 270 и т. д. Чтобы сберечь царскую семью, патриарх Никон вывез Марию Ильиничну с детьми и старших царевен сначала в Троице-Сергиев, а затем в калязинский Троице-Макарьев монастырь. Поскольку эпидемия стала распространяться за пределы Москвы, были приняты меры, чтобы зараза не проникла в царское войско: на запад от столицы выставлены мощные заставы. Опасаясь за жизнь своих «светов», Алексей Михайлович указал везти их в Вязьму, часто писал, выражая беспокойство: «А что едете ко мне и зело о том радуюсь и жду вас, светов, как есть слепой свету рад!»

Когда же эпидемия сошла на нет, царь решился вернуться в Москву. Он попытался найти противоядие от чумы. Петр Марселис предложил ему приобрести за десять тысяч рублей — астрономическую по тем временам сумму — три «инроговых» рога[17]. Алексей Михайлович поручил доктору Артману Граману дать заключение о подлинности рогов и целесообразности их приобретения, на что получил компетентный ответ: «Те рога по признакам, как философии пишут, прямые инроговые рога… от морового поветрия те рога имеют силу болшую — у которого человека объявится моровое поветрие, и того рога тотчас принимать с безуем[18] и потеть, и после того моровое поветрие минуется». Безуй у Алексея Михайловича имелся, а вот рога, обладавшего чудодейственной силой, в его распоряжении не было, поэтому он дал указание поторговаться с продавцом, предложить ему отборных соболей за два лучших рога, «а будет задорожится, пождав, один купить, что надо».

Аптекарский приказ контролировал и изготовление и продажу лекарств. В Москве долго существовала только одна аптека, обеспечивавшая медикаментами царскую семью и ее окружение. Еще с 1630-х годов она продавала их излишки «всякого чина людям». Хотя дело в ней было поставлено, по свидетельству иностранцев, «весьма великолепно», она всё же не справлялась с возросшим спросом на ее продукцию, поэтому в 1672 году царь указал открыть вторую аптеку — публичную, для обеспечения лекарствами войска и всех желающих, при этом доступ для них в старую, придворную, был закрыт. В 1673 году двум аптекам было дано монопольное право производить лекарства и торговать ими в Москве. Находившийся ранее у стен Кремля (на месте Александровского сада) «государев аптекарский двор и огород» был перенесен за Мясницкие ворота, а новые появились у Каменного моста, в Немецкой слободе и в других местах на окраинах города, в частности, на месте нынешнего Ботанического сада. Препараты привозились и из-за границы — из Англии, Голландии, Персии и других стран. Нередко царь лично поручал своему торговому агенту в Европе Иоганну Гебдону произвести закупку необходимых лекарственных средств. Так, в 1663 году в Кремль было прислано шесть сундуков, два бочонка и тюк трав, настоек и медикаментов. Сбор трав поручался также крестьянам царских вотчин. Сохранилось письмо Алексея Михайловича Матюшкину с указанием, чтобы крестьяне Конюшенного приказа набрали на Иванов день (24 июня) «цвету сераборинного, трав иппериковой и мятной с цветом, и дягилю и дягильного коренья по пяти пуд».

Штат Аптекарского приказа постоянно увеличивался: в 1631 году в нем служили 12 человек (два доктора, пять лекарей, аптекарь, окулист, два толмача-переводчика и подьячий), а спустя полвека, в 1681 году, — 82 (шесть докторов, четыре аптекаря, три алхимиста, 21 русский лекарь и десять лекарей-иноземцев, 38 учеников лекарского и костоправного дела), не считая двенадцати подьячих, нескольких огородников, толмачей и десятков хозяйственных рабочих. В 1654 году при Аптекарском приказе были открыты первые лекарская и костоправная школы, их выпускники (около сотни за полвека) направлялись лекарями в стрелецкие и рейтарские полки. Срок их подготовки колебался от трех до двенадцати лет, в разные годы обучалось от десяти до сорока человек, выпуски были нерегулярными, но тем не менее они вносили посильную лепту в развитие медицины в стране. Правда, большинству населения Москвы медицинскую помощь по-прежнему оказывали знахари и знахарки, а универсальным лекарственным средством считался «камень безуй».

При Аптекарском приказе начала складываться библиотека медицинской литературы — русских травников, а также переводных научных трудов. В частности, в 1657 году по указанию царя приехавший из Киева и преподававший в лекарской школе ученый монах Епифаний Спавинецкий, получивший образование в Краковском университете, сделал перевод с амстердамского издания (1642) анатомического трактата Андреаса Везалия «Эпитоме», впервые опубликованного в 1543 году.