Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма Страница 49

Нельзя сказать, что президент всегда находился за кулисами. В некоторых случаях, когда вопрос был близок его сердцу, он появлялся на сцене, а поскольку это обычно происходило, когда нужно было отразить некоторые атаки реакционеров, он не слишком тревожился об эффекте его действий. Одно из таких вмешательств произошло в разгар парламентского кризиса. 30 июня 1930 года последние оккупационные войска должны были быть выведены из Рейнской области. По этому поводу были запланированы праздничные мероприятия, на которых планировалось присутствие президента. Такое участие требовало сотрудничества с возглавляемым социалистами прусским правительством, которое находилось под постоянным прицелом со стороны друзей Гинденбурга из Немецкой национальной партии. Стараясь держаться в стороне от министерства Брауна, Гинденбург отказался подписать совместную прокламацию, утверждая, что он хочет избежать всех признаков отсутствия единства, которые могут возникнуть в процессе формулировки взаимно приемлемого текста. Но Браун заверил президента, что подпишет любую прокламацию, одобренную Гинденбургом, и тому пришлось сдаться. Проблемы возникли, когда Браун обнаружил, что в предложенном президентом тексте не упоминается Штреземан, хотя вывод оккупационных войск был в основном его заслугой. Поскольку президент отказался вносить какие – либо изменения, Браун опубликовал собственную прокламацию[25]. Позднее Гинденбург, решивший угодить всем, сделал примирительный жест: он не стал воздавать почести Штреземану публично, но попросил Брюнинга положить венок на его могилу в день завершения вывода войск.

Этот инцидент омрачил празднование, и отброшенной им тени так и не суждено было рассеяться. Осенью 1929 года прусским правительством были распущены региональные организации «(Стального шлема» в Рейнской области и Вестфалии по причине проведения ими нелегальной военной подготовки. Подобная деятельность нарушала положения Версальского договора о демилитаризации и затрудняла и без того нелегкие переговоры о выводе оккупационных войск, в которых тогда участвовал Штреземан. Тем не менее Гинденбург вмешался по просьбе «(Стального шлема» и потребовал аннулировать решение о роспуске. Он не слишком упорствовал, пока не был принят план Юнга, но, подписав соответствующие законы, стал более настойчивым. Он очень хотел продемонстрировать свои истинные симпатии, и факт, что «Стальной шлем» почти исключил его из своих рядов за подписание плана Юнга, казалось бы, только подхлестнул его усилия. После эвакуации оккупированных зон снова возобновились просьбы о легализации объявленных вне закона групп. В президентский дворец потоком поступали телеграммы от членов организаций, выражавшие их самое горячее желание пройти парадом перед маршалом, когда он почтит визитом Рейнскую область.

Мюллер пообещал оказать содействие в решении вопроса с прусским правительством, но покинул свой пост раньше, чем успел что – либо сделать. Через два дня после назначения Брюнинга канцлером Гинденбург обратился к нему за помощью. Брюнинг был готов пойти навстречу президенту, но министр внутренних дел Вирт и министр иностранных дел Куртиус такого желания не выразили. Вирт считал запрет законным и оправданным и не видел повода вмешиваться. Куртиус считал разрешение деятельности групп «(Стального шлема» в тот момент несвоевременным по внешнеполитическим соображениям и предложил отложить решение на шесть месяцев после вывода войск. Но лидеры «Стального шлема» продолжали оказывать давление. Полковник Дюстерберг – второй человек в организации – публично объявил, что «Стальной шлем» не доверяет Куртиусу и Вирту. Вместо того чтобы поддержать своих министров, подвергшихся таким необоснованным и безапелляционным нападкам, Гинденбург удвоил усилия, выступая от имени «Стального шлема». Он сообщил Брюнингу, Куртиусу и Вирту, что не видит причин откладывать переговоры со «Стальным шлемом» только потому, что «оратор заявил о своем недоверии двум министрам». Чтобы избежать инцидентов с оккупационными силами, он хотел подождать с разрешением на возобновление деятельности до завершения вывода войск, но ждать шесть месяцев он был вовсе не намерен.

Брюнинг честно попытался надавить на прусское правительство и добиться аннулирования декрета. Браун не отказывался вступить в переговоры с лидерами «Стального шлема», но настаивал, чтобы они обратились к нему лично, поскольку юрисдикция Гинденбурга не распространяется на внутренние дела Пруссии. Переговоры между прусскими властями и лидерами «Стального шлема» начались, но продвигались очень медленно. В качестве цены за аннулирование декрета о роспуске Браун и Северинг потребовали, чтобы «Стальной шлем» подтвердил законность первоначального запрета и дал обещание больше не заниматься противоправной деятельностью. Гинденбург снова вмешался. В откровенно невежливом письме к Брауну он объявлял роспуск местных организаций «Стального шлема» неоправданным и незаконным и уведомил, что не прибудет на торжества в Рейнскую область, если справедливость не будет восстановлена. Вопреки обычной любезности, Гинденбург передал письмо прессе одновременно с его отправкой прусскому министру – президенту. Браун, однако, оказался нечувствительным к такому давлению, и деятельность «Стального шлема» в Пруссии была разрешена только после того, как его лидеры торжественно пообещали прекратить нелегальную военную подготовку – эта формулировка ясно признавала законность первоначального запрета. Но это так, если рассуждать теоретически. А на практике очень немногие заметили скрытый смысл обязательств лидеров «Стального шлема», зато каждый почувствовал, что прусское правительство было вынуждено пойти на уступки. Своим беспардонным вмешательством Гинденбург помог дискредитации прусского правительства. Такую же вину можно возложить и на Брюнинга, потому что письмо было написано с его ведома. Канцлер одобрил этот шаг не только потому, что симпатизировал «Стальному шлему», но также потому, что хотел заручиться поддержкой президента на будущее. Дни предстояли нелегкие.

Перспективы принятия правительственного бюджета были далеки от радужных. Крыло немецких националистов, возглавляемое Гугенбергом, проявляло обычную враждебность, да и в правительственных партиях назревало беспокойство. С другой стороны, сотрудничество с социал – демократами все еще оставалось для Брюнинга неприемлемым. А тем временем социалистические лидеры начали сожалеть об уходе Мюллера и зондировали почву для сближения с Брюнингом. Тот, однако, игнорировал их подходы. Президент просил его вести несоциалистический курс, и он считал делом чести оправдать его доверие. Согласие с левыми лишило бы его существенной поддержки правых. А учитывая внутренние разногласия социалистов, у Брюнинга не было никакой уверенности, что они не отрекутся от любого соглашения, достигнутого между ним и их лидерами, так же как они отказались от своего же собственного товарища – канцлера Мюллера – всего лишь несколькими месяцами ранее. Кроме того, Брюнингу представлялось маловероятным, что Гинденбург даст ему чрезвычайные полномочия, предусмотренные статьей 48, если он пойдет на сближение с социалистами и не получит большинства.

Собственный курс, таким образом, казался ему совершенно ясным. Если большинство вообще можно набрать, то только у правых. Брюнинг надеялся, что недавно завершенный и переданный в рейхстаг законопроект о помощи восточным регионам убедит Немецкую национальную партию, что они должны проголосовать за бюджет. Если они этого не сделают, канцлер был настроен ввести бюджет статьей 48. Связавшись с Гинденбургом, который в это время отдыхал в Нойдеке, Брюнинг убедился в полной поддержке президента.

Поэтому канцлер быстро отбросил все мысли об отставке в случае неполучения парламентского одобрения. Он принял назначение как солдатский долг перед маршалом – президентом, и отставка выглядела бы дезертирством. Он лично пообещал Гинденбургу восстановить финансовую стабильность в стране и был полон решимости выполнить это обязательство. Правительство, возглавляемое им, необычно, наставлял он своих коллег; оно создано не для того, чтобы привычными способами выполнить свои задачи. Скорее, оно призвано добиваться своих целей всеми конституционными средствами, которые могли для этого потребоваться. Учитывая особый характер кабинета, каждый его член должен поддерживать его в достижении целей. Уход даже одного члена обречет правительство на падение. Каковы бы ни были политические препятствия, его первейшая задача – «протолкнуть» новый бюджет.

Побуждаемый сознанием важности своей миссии, Брюнинг испытывал меньше угрызений совести, связанных с использованием статьи 48, чем большинство его коллег. Менее цепкие, чем он, они настаивали, чтобы он как можно дольше придерживался обычных парламентских процедур. Их желания одержали верх, и 15 июля, при втором чтении бюджета, канцлер снова призвал рейхстаг принять правительственную программу. Даже в этот критический момент, если не считать ссылки на президента, он не сделал попытки подчеркнуть наличие у него «мандата Гинденбурга» и посчитать голоса «против» оскорблением маршала. Как обычно, он старался не впутывать Гинденбурга в полемику и удовлетворился предупреждением рейхстага о том, что, если он не оправдает возложенные на него надежды, правительство будет считать себя вправе использовать все конституционные средства, чтобы устранить дефицит бюджета.