Еремей Парнов - Секретный узник Страница 49

- Ничего не Значит, - видимо, не понял шутки Рёттер. - Интересы правосудия должны стоять над партийными. Но, к сожалению, хорошая профессиональная репутация адвоката не всегда является - как бы это поточнее сказать? - определяющей, что ли... Это необходимое, но отнюдь не достаточное условие. Мне, скорее всего, станут чинить в палате народного суда препятствия. По некоторым причинам меня, видите ли, причисляют к категории адвокатов неарийского происхождения, хотя сам я не еврей... Понимаете ли, господин Тельман, я человек старой закалки и, быть может, излишне щепетилен. Мне будет трудно вести дело, не заручившись предварительно вашим доверием. Простите, но это непременное условие.

- Какое доверие вы имеете в виду, доктор? - спросил Тельман, подумав про себя: "Неужели этот сухой педант настолько глуп, что потребует от меня полной исповеди?! Той самой, в которой я отказываю господам с Принц-Альбрехтштрассе?"

- Вы не должны сомневаться в моей личной порядочности, господин Тельман. Мои политические симпатии и антипатии ни в коей мере не отразятся на ваших интересах. Надеюсь, вы не станете подозревать меня в двойной игре и прочих нечистоплотных поступках. Это не только повредило бы, но и вообще сделало бы наше сотрудничество невозможным.

- Я понимаю ваше беспокойство, доктор Рёттер, и глубоко ценю вашу искренность. Позвольте выразить вам мое полное доверие.

- В таком случае, я удовлетворен... Вы ведь, кажется, фронтовик, господин Тельман?

- Да, я был в артиллерии.

- А я морской офицер, кавалер железного креста первого класса.

- Ну, мне-то наград не досталось, но, надеюсь, это не помешает нашему содружеству.

- Собственно, я о том же. Фронтовики должны доверять друг другу.

- Значит, мы договорились.

- Мы - да. Слово теперь за председателем судебной палаты. У него есть право дать отвод любому защитнику без объяснения причин. У адвоката же, напротив, нет права на жалобы или апелляции по поводу отвода. Я вижу здесь существенное различие по сравнению с процессуальными нормами.

- Полагаете, могут быть трудности?

- Возможно. Не сочтете ли вы целесообразным, господин Тельман, написать письмо председателю второго сената народного суда доктору Брунеру?

- До сих пор я воздерживался от подобных просьб, доктор Рёттер. Лучше будет, если вы сами обратитесь в палату. Мой гамбургский адвокат доктор Вандшнейдер не раз говорил, что верховный прокурор не намерен создавать затруднений моей защите. По-моему, у нас есть случай убедиться в этом. Не надо бояться препятствий, доктор Рёттер. Я уверен, что вы добьетесь допуска к защите.

- Первый случай в моей практике, господин Тельман, когда подзащитный ободряет своего адвоката. Обычно бывает наоборот.

- Обычно, доктор Рёттер, не ждут суда два с половиной года.

- Да, вы правы, это вопиющее нарушение процессуальных норм.

- Со дня прихода нацистов к власти ежедневно попираются все человеческие нормы.

- Не будем говорить о политике, господин Тельман.

- Обязательно будем! Мой процесс будет политическим, а ваш подзащитный будет обвинять национал-социализм и защищать свою партию от чудовищных наветов.

- На этом процессе вы не сможете вести себя, как Димитров. Второго Лейпцига, хотим мы этого или нет, не будет.

- Посмотрим, доктор Рёттер. Время покажет.

- Вы возлагаете на своих защитников тяжелое бремя, господин Тельман.

- Это правда. Я действительно предъявляю к ним очень высокие требования. Надеюсь, моя жена не оставила в этом вопросе никаких неясностей. Вам известно, что она вела переговоры с двадцатью защитниками?

- Известно, господин Тельман.

- Не считаете ли вы, доктор, что я возлагаю слишком тяжелое бремя и на свою жену?

- Не считаю. Жена - это совсем другое дело.

- А я считаю. Но я знаю, что она справится и вынесет все. Во время последнего свидания я посоветовал ей не заходить больше к адвокату доктору фон Вюльфингу, поскольку это бесполезно. Я отдаю себе отчет в том, что такая разборчивость неизбежно затягивает дело. Но другого выхода нет. Мне самому хотелось бы избавиться от теперешнего невыносимого состояния... Между тем, я борюсь со всеми внутренними искушениями, не поддаюсь воздействию извне, по-прежнему высоко держу голову и буду стараться вынести все мужественно и хладнокровно.

- Вы счастливый человек, господин Тельман. Вам неведомо тягостное чувство сомнения.

- Это чувство, доктор, ведомо всем. Если и есть где чуждый сомнению человек, то бросьте его на два года в такую вот одиночку, и он живо его обретет. Нет, у меня бывают и сомнения и, может быть, даже страх. Но мне удается с этим справиться. Когда бывает особенно больно... Простите, что делюсь этим с вами, незнакомым человеком... Но мы, арестанты, так одиноки, так изголодались по живому слову...

- Я вас очень понимаю, господин Тельман. Пожалуйста, продолжайте. Мне необыкновенно интересно и... важно слушать вас. Как же вы поступаете в трудные минуты? Что делаете?

- Я заставляю себя вновь пережить наиболее яркие впечатления прошлого. Любовь, ненависть... Это очень сильные чувства, господин адвокат. Они помогают мне, дают терпение и надежду. Вот так и избавляюсь от мучений. Снова хожу по камере взад и вперед...

- Как просто...

- На словах все просто, доктор Рёттер. Поэтому слова часто не доходят до людей. Чужой опыт плохо учит. Все нужно испытать самому, внутренне себя найти, и тогда будут силы выстоять. Нелегко это. Да и нет абсолютных мерил. Что значит для вас, скажем, зернышко пшеницы? Ровным счетом ничего. Нуль! А для Робинзона - это жизнь, возможность продержаться еще какое-то время. Обиды и радости тюрьмы не похожи на привычные человеческие чувства. А дело все в том, что они занимают слишком большое место в груди арестанта. И долго живут там. Другого-то ничего нет. Нечем вытеснить, нечем заменить. Это одновременно и нищета духа и огромное его богатство. Недавно я взял из тюремной библиотеки "Раскольникова"*. Уже пролог меня захватил и навел на очень важные, но свои, не относящиеся к книге мысли. Книга - единственный друг, который никогда меня здесь не покидает. Я читаю, читаю часами, пока не раздается звон колокола - сигнал ко сну. День кончен, все беды забыты, все печали вытеснены из души, я снова счастлив и уверен в себе. Скажете, просто? Конечно, просто. Взял книгу - и успокоился. Но суть в том, что книга на свободе и книга в тюрьме - два различных понятия. Вам ведомо только первое. Поэтому мы и говорим на разных языках.

_______________

* Так в переводе на немецкий язык назван роман Достоевского

"Преступление и наказание".

- Очень верное наблюдение, господин Тельман. Необыкновенно верное! Я, знаете ли, никогда не задумывался над такими вещами, хотя мне как адвокату следовало бы о них знать. Я вам очень благодарен. У нас есть время. Расскажите мне, пожалуйста, еще.

- Что ж еще рассказать вам, доктор Рёттер?.. Что еще? Быть может, когда-нибудь вы и поймете меня, но не теперь, нет, не теперь...

Тельман глубоко задумался.

Раньше он и сам никогда не понимал с такой остротой, что значит находиться в одиночном заключении и длительной изоляции, как это действует на психику мыслящего человека, если он принужден жить так годы. Для него это новая большая жизненная школа, причем ничто пережитое не может служить мерилом для сравнения. Конечно, и здесь бывает разнообразие. Например, когда доходят новости о событиях в Германии и во всем мире, новости о Советском Союзе; об этом он узнаёт из газет, и это ободряет его... Страна социализма крепнет день ото дня. Растет ее авторитет в мире... События развиваются повсюду с такой стихийностью и быстротой, как это редко бывало в прошлом... особенно в области мировой экономики и мировой политики: постоянные сдвиги, изменения и переориентация сил как внутри группировок, так и между ними; неурядицы в мировой экономике; упорная и ожесточенная таможенная и торговая война, война за рынки сбыта, в стороне от которой скоро не останется ни одна страна; все больше осложнений в вопросах валюты и кредита; заметная неустойчивость на рынке денег и капиталов; волна новых расходов на вооружения и, наконец, как следствие этих разнообразных явлений - возросшая опасность войны в Азии, а также в Европе... Будем надеяться, что удастся своевременно потушить очаги пожара...

- Вы стоите вне политики, доктор Рёттер. Это иллюзия, но вам, наверно, трудно расстаться с ней. Быть вне политики невозможно, как нельзя жить вне жизни. Человеческое общество развивается по строгим экономическим законам. А политика - это концентрированное выражение экономики...

- Мне кажется, господин Тельман, вы обрели какую-то недоступную мне мудрость. В чем, по-вашему, смысл жизни?

- Если я скажу, что вижу смысл жизни в борьбе за дело рабочего класса, вы вряд ли поймете меня. Но я скажу, доктор, в чем видится мне истинное искусство жизни.

- В чем же? Это крайне любопытно.