Валерий Ярхо - Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы… Страница 49

В это время как раз из заграничного вояжа вернулся царь Петр, насмотревшийся на лучшие образцы аптекарского дела в Нидерландах, Франции, Англии и разных немецких землях. Ознакомившись с делом о смерти Салтыкова и еще несколькими подобными, он решил в корне изменить систему торговли лекарствами и указом от 27 октября 1701 года повелел: «Зеленому ряду, что в Китае-городе, такоже и по улицам, где есть в Китае и в Белом городе что-нибудь лавки, в которых торгуются и продаются товары, всякие зелья и масти будто за лекарства, и тем лавкам не быть, никакими зельями и травами, и мастьями, и лекарствами никому в тех местах мимо аптек не торговать и не продавать, и тот зелейный ряд по улицам и перекресткам лавки очистить, и продавцам тем товаром выехать вон из Ратуши».

Месяцем позже царь издал еще один указ, которым в Москве учреждались восемь «вольных аптек». Одна из них принадлежала сыну пастора Грегори, Иоганну Готфриду, которого, родившегося в Немецкой слободе, уже можно считать «коренным» москвичом. После смерти пастора Грегори его вдова вышла замуж за аптекаря Иоганна Гутбиера, заведовавшего кремлевской аптекой. Своего пасынка Гутбиер пристроил к делу, которым занимался сам, и тот, работая под началом отчима с 1689 по 1692 год, получил звание «алхимиста». Затем юношу отправили учиться в Ригу, где он год стажировался в аптеке «доктора и королевского врача» Фишера, а потом поехал на родину предков, в немецкий город Мюльгаузен, где его принял дядюшка Иоганн Блюментрост, занимавший пост главного городского врача. Три года Иоганн Готфрид под руководством дяди «хитрости врачебной обучался», а в 1696 году вернулся в Москву и стал алхимистом Нижней аптеки, а затем и аптекарем. В ноябре 1701 года, после царского указа о вольных аптеках, Иоганн Готфрид Грегори подал соответствующее прошение и вскоре получил разрешение открыть свою аптеку. В жалованной грамоте говорилось: «Наше Царское Величество иноземца аптекаря пожаловали, велели по Именному Нашему Великого Государя указу и по его челобитью построить ему в Ново-Немецкой слободе вновь аптеку своим иждивением, в котором месте пристойно и где б от того никому утеснения не было, и держать ему в той аптеке потребные всякие лекарства, а для скорбящих и в болезнях сущих, целительные спирты и водки и иные лекарственные напитки, и то все продавать ему в новой аптеке, всяких чинов людям ценою мерною без прибавки». Правда, вино запрещалось продавать чарками, кружками, ведрами и бочками. Все необходимое для производства лекарств надлежало покупать «у города Архангельского или в Азове, с платежом пошлин по Торговому Уставу». Предусмотрительный государь сразу же осадил возможных конкурентов Грегори, запретив «под опасением жестокого гнева» «иным русским людям и иноземцам, опричь его Ягана, в той Немецкой слободе никаких аптек заводить и строить, и в домах своих лекарств никаких никому торговать и продавать».

Легкость, с которой устроилось это дело, не должна удивлять — Петр Алексеевич знал Иоганна Готфрида смолоду и даже дружил с ним, как и с некоторыми другими жителями Немецкой слободы. К тому же Грегори принадлежал к клану Блюментростов, позиции которого при дворе были чрезвычайно сильны. Сестра Грегори была замужем за генералом Вейде, входившим в близкий круг царских советников и доверенных лиц. Ее супруг сам в молодости был учеником аптекаря, но потом записался в «потешные» царя Петра и сделал большую военную карьеру. Отношения между свояками, несмотря на разницу в чинах, были самые дружеские. Герр аптекарь едва не породнился с самим Александром Даниловичем Меншиковым, который основательно ухаживал за другой сестрой Иоганна Готфрида. Но судьба была против этого союза — девушка умерла невестой. Сам же Иоганн Готфрид был женат на Барбаре Юнг, дочери пастора Александра Юнга, проповедовавшего в одной из кирх Немецкой слободы. Все эти семейства, имевшие разветвленные связи на самых разных этажах российской государственной иерархии, как могли, поддерживали «своих».

В 1654 году был издан царский указ, дозволявший любому желающему человеку из числа подданных учиться лекарскому делу у иностранных докторов. Эта высочайшая милость открывала путь в медицинскую профессию не только «наследственным лекарям», но и всякому, кто пожелает, однако ажиотажа среди подданных царский указ не вызвал. В Немецкой слободе, где жили иностранцы, православные практически не бывали. К тому же, несмотря на царское разрешение, в учении у иноземцев был определенный риск: мало ли что могли сказать люди о человеке, который знается с «еретиками», да еще по делу, столь сильно напоминающему колдовство?

Только в 1668 году к доктору Иоганну Марку Гладбаху, состоявшему в ранге «царского лекаря», поступил в ученики русский человек Петр Григорьев. Доктор и его ученик подписали контракт, по которому Григорьев обязался служить Гладбаху «за хлеб и науку» в течение четырех лет. По истечении оговоренного срока доктор обязался выдать от себя нужные бумаги, удостоверяющие, что Григорьев у него обучался и вполне способен лечить самостоятельно.

Три года кряду Петр Григорьев с усердием и рвением изучал медицину, а на четвертом году, под присмотром Гладбаха, пробовал врачевать самостоятельно. Но в 1671 году у Гладбаха истек срок контракта, и не пожелавший более оставаться при дворе Алексея Михайловича доктор Иоганн был отпущен на родину. Таким образом, Петр Григорьев оказывался как бы недоучкой, но немец, человек добросовестный и педантичный, относившийся к своему ученику с большой теплотой, решил до отъезда помочь ему получить диплом врача.

Дело осложнялось тем, что в Русском царстве не было врачебных организаций — как писал Гладбах в свидетельской грамоте, «нет дела нашего лекарского законного сборища». Но, посовещавшись с коллегами, он все же нашел выход, и 1 сентября 1672 года (то есть в первый день нового года по тогдашнему русскому исчислению) в Немецкой слободе собрались иноземные лекари и аптекари, которые и засвидетельствовали отличные аттестации, выданные «Его Царского Величества доктором Яганом Маркусом Гладбахом своему ученику Петру Григорьеву».

Под этим документом удостоверяющую подпись «учинил собственноручно» Иоганн Розенбург, владелец Петрозаводского железоделательного завода, а также подписались доктор Михайло Гралсон, придворный врач Симон Зоммер, аптекарь Иоганн Гутбиер, старший аптекарь Иоганн Гутменен. Свидетельствовали правдивость подписавших четыре лютеранских пастора: Балтасар Фадемрехт, Иоганн Дитрих Фокерот, Иоганн Готфрид Грегори и Александр Юнге. Тем самым Петр Григорьев получил вместо выписки из приказной книги Аптекарского приказа настоящий врачебный диплом европейского образца — скорее всего, первый в России! Впоследствии Григорьев врачевал, имея обширную частную практику. Диплом, писанный на латыни, хранился у него, а официальный, заверенный перевод с него находился в Аптекарской приказе.

Постепенно количество русских врачей, выучеников немецких специалистов, увеличилось настолько, что во времена царя Федора Алексеевича их уже было вдвое больше, нежели немцев: в Аптекарском приказе числилось 58 русских «дипломированных» лекарей против 23 приезжих из Европы. Но положение русских и иностранных коллег было совсем не одинаково, ибо приезжим отдавалось явное предпочтение. Знанию и умению выпускников европейских университетов доверяли больше, нежели доморощенным врачам, а потому и платили гораздо щедрее, так что многие из европейских врачей, по свидетельству их современников, «сами казались боярами и князьями». К тому же русские лекари не имели права учить сами и выдавать дипломы ученикам. Видя в том несправедливость, русские эскулапы даже подали челобитную царю, но добились только увеличения жалованья, которое, впрочем, все равно осталось меньше того, что платилось иноземцам.

Несмотря на то что врачей становилось все больше, потребность в них росла еще быстрее. Врачам-иностранцам «идти в народ» мешал языковой барьер — одно дело лечить аристократов, которые если не знали иноземных языков сами, то могли пользоваться услугами толмачей; совсем другое — пользовать раненых солдат, которые, кроме как по-русски, ни на каком другом языке не говорили.

Постепенно сама собой вызрела идея создания собственной медицинской школы, где готовили бы русских врачей. Устроить такую школу решили при госпитале, который в 1706 году по указу Петра Великого начали строить в Москве, за рекой Яузой, напротив Немецкой слободы. Начальство над строительством, управление госпиталем и школой было поручено голландскому врачу Николаасу (на русский манер — Николаю) ван Бидлоо — потомственному медику, происходившему из амстердамского семейства Бидлоо, славившегося многими талантами.

Его отец Ламберт Бидлоо, аптекарь и ученый ботаник, выпустил каталог растений своей страны, а дядя Готфрид Бидлоо считался одним из лучших анатомов своего времени, он был ректором Лейденского университета. По семейной традиции Николаас поступил в амстердамскую медицинскую школу, затем защитил докторскую диссертацию в Лейдене и с 1697 года занимался врачебной практикой. За пять лет работы в Амстердаме он приобрел определенную репутацию, и русский посол Андрей Матвеев весной 1702 года предложил ему контракт на шесть лет с окладом 2500 гульденов на год, что превышало жалованье профессора любого голландского университета.