Вениамин Рудов - Черная Ганьча Страница 49

На ближайшие два дня все места распродали.

На вокзале пришлось долго стоять в длинной очереди, и когда Суров наконец приобрел билет, наступил полдень; солнце грело, как летом, на газонах ярко рдели цветы, сияло небо, и стало еще многолюдней на улицах, но ничего этого Суров не замечал, торопясь домой к возвращению сына из школы. С вокзала до центра доехал троллейбусом, пересел на трамвай, как всегда переполненный, проехал три остановки и выскочил из него распаренный и уставший, как после трудной работы, дальше пошел пешком.

С билетом в кармане Суров быстро шагал к дому, думая, что до возвращения Веры нужно собрать чемодан, сделать для Мишки кое-какие покупки, чтобы завтрашний день оставался свободным. Он даже обдумывал, что скажет Мишке в оправдание преждевременного отъезда, хоть, правда, ни одного сколько-нибудь убедительного аргумента в голову не пришло.

Ладно, утро вечера мудренее, успокоил себя, - вспомнив любимую поговорку. Что-нибудь завтра придумается, а нет, так не станет мудрить скажет как есть.

В скверике неподалеку от дома, где все скамьи были заняты до единой, Сурову встретился тесть. Необыкновенно озабоченный, Константин Петрович шел быстро, не глядя по сторонам и стуча тростью по плитам дорожки. Ветер шевелил его длинные, до плеч, седые волосы. Неизменная коричневая блуза с бабочкой вместо галстука делала его схожим со старым актером.

- Константин Петрович! - Суров окликнул его. - Куда вы?

Старик, изумленный, остановился.

- Юра!.. Ах, как хорошо, что мы не разминулись. Пуще всего боялся, что мы разминемся.

- Что-нибудь с Мишкой?

- Избави бог, что ты!.. Телеграмма вот... Отзывают из отпуска. Выезжать не позднее завтрашнего дня.

У Сурова едва не сорвалось, что без телеграммы приобрел билет и что тоже на завтра, но пощадил старика, взял вчетверо сложенный бланк, пробежал глазами. Полстрочки. Пять лаконичных слов.

- Сразу принесли, как только ты из дому вышел, - счел нужным пояснить тесть. - Верочка на работу не пошла.

- А я билет успел взять, - сорвалось у Сурова. Ему стало ужасно неловко. Хотел было объяснить, почему поспешил с отъездом, но лишь рукой махнул.

Повернули обратно. Константин Петрович деликатно молчал. Суров же думал, что вот наступает его последняя ночь в одном доме с Верой, под одной крышей, и что для всех, кроме Мишки, она будет мучительной, потому что не избежать самого трудного, неотвратимого. Вера любит его, он в этом нисколько не сомневается, жаждет, чтобы их ничто и никогда не разлучало. Но какой ценой! И во имя чего!..

Уехать, не простившись, нельзя. Это было бы бегством, подлым и непорядочным. Представил себе, как Вера встретит сейчас. Со следами слез, которые и пудра не скроет, попробует улыбаться, говорить о милых пустяках и смотреть на него отсутствующим взглядом, вся уйдя в себя. Он со злостью подумал, что Верино упрямство - плод неистребимого эгоизма, заботься она хоть капельку о нем, своем муже, дело приняло б иной оборот. Он злился и ускорял шаг. Константин Петрович едва поспевал. Суров опомнился, когда услышал тяжелое астматическое дыхание.

- Простите, Константин Петрович, задумался. - Пошел медленнее, приноравливаясь к шагу тестя.

- Едешь поездом?

- В половине первого.

Других вопросов Константин Петрович не задавал, лишь сокрушенно вздыхал, постукивая тростью по плитам, наверное, в такт своим нелегким мыслям, которые из вежливости держал при себе. За все эти годы ни разу не позволил себе бестактности или вопроса, на который имел право как отец Веры. Его представления о нормах поведения интеллигентного человека Вера часто высмеивала, упрекая отца в отсталости, консервативности, и самым безапелляционным тоном изрекала:

- Ты, папочка, старорежимен, как пушки на Приморском бульваре.

Вера встретила без слез, без напускной озабоченности. Хлопотала на кухне, где пахло ванилью и сдобой.

- Пирог тебе в дорогу пеку. - Поцеловала его, поправила галстук, не преминув сказать, что он хорошо сочетается цветом с белой рубашкой. Вообще, тебе хорошо в штатском. Есть хочешь?

- Обождем Мишку.

Вера приоткрыла духовку, оттуда пахнуло сладким запахом хорошо пропеченного сдобного теста.

- Какие у тебя планы на сегодня? - Вера прикрыла духовку.

- Никаких. До завтра - вольная птица.

- До завтра, - с грустью повторила Вера. - Здесь очень жарко, иди, Юрочка. Еще минутки две-три, и я приду к тебе решать, как нам провести последний день. - Она раскраснелась у горячей плиты и была, как никогда, привлекательна.

Константин Петрович вышел куда-то из дома. Сурову стало невыносимо тоскливо от сознания, что буквально через несколько часов он отправится отсюда в глушь, на заставу, и этот месяц на юге со всем, что в нем было хорошего, останется лишь воспоминанием.

- Вот и я. - Вера вбежала, по-девчоночьи одетая в короткую модную юбку и легкую белую блузку, села рядом с ним на диван. - Грустим?

- Есть немного, - признался он, обнимая ее и привлекая к себе. - Курорт не в пользу пошел, разлагаться начинаю, потихонечку, понемногу. Еще месяц, и считай - погиб капитан Суров Юрий Васильевич в расцвете сил.

С кокетливой подозрительностью Вера прижмурилась.

- Слушайте, капитан Суров Юрий Васильевич, что с вами происходит?

- В смысле?

- Уж не завели ли вы легкий романчик в городе?.. Грусть и вы, мой суровый капитан, несовместимые вещи.

Суров погладил ее загорелую руку:

- Ты допускаешь, что после тебя мне может понадобиться другая? Плохо ты себя ценишь, Веруня.

- Кто вас, мужчин, разберет! А ты у меня еще и красивый к тому же. Помнишь Инку? До сих пор прохода не дает - пригласи в гости, и никаких.

- Позвала б. Что случится?

- Чтоб я собственного мужа сводила с какой-то брандахлысткой! За кого ты меня принимаешь, Суров?

Так, пустословя, сидели близко, избегая коснуться главного, того, что обоих отпугивало, откладывали на "потом", на последние минуты. Суров сделал попытку:

- Ты даже не спросишь, когда мой поезд.

- Завтра. Ты же сказал. Я наводила справки, и мне ответили, что в 12.30 отправление.

Суров поднялся с диванчика, стал перед женой, положил ей руки на плечи:

- Пора возвращаться... Всем!

Она быстро встала, мягко сняла с плеч его руки, своей ладошкой прикрыла ему рот:

- Помолчи, Юра.

- Месяц молчим. Скоро месяц, - поправился он.

- Прошу тебя.

- Изволь.

- Фи, не люблю зто словцо. У папы позаимствовал.

Он промолчал, принялся ходить взад-вперед. Вера вышла на кухню, гремела кухонной посудой. От нечего делать Суров принялся рассматривать уже знакомые этюды на стене. Появилось несколько новых. Особое внимание вызывал один море, пляж, узкая полоса галечника с нависающим выступом - то самое место, где старик пил вино и которое потом они оккупировали до конца его отпуска. Этот кусочек пляжа был схвачен Верой с удивительной точностью, казалось, виден летящий воздух и слышно, как плещется море в камнях.

В таланте Вере не отказать - отличная рисовальщица, особенно ей удаются пейзажи, и всегда от них веет едва уловимой грустью. Так, стоя спиною к двери, размышлял Суров, раздираемый противоречивыми чувствами.

Пришли Константин Петрович с Мишкой. Сын был по-взрослому сумрачен. Положил ранец с книгами, снял с себя курточку и лишь потом подошел.

- Уезжаешь? - спросил.

- Да, Мишенька, завтра. Отозвали. Я бы, конечно, еще побыл с тобой, но... служба, сынок. Потом потолкуем. Иди мой руки, будем обедать.

- Пап...

Суров вздрогнул от тихого оклика, от недетски придушенного голоса:

- Что, Миш?

- Возьми меня туда. Честное-честное, буду в школу ходить пешком, увидишь, я не надоем... Возьми, пап, а?

Мишка смотрел на него такими глазами, что у Сурова похолодело сердце. Взяв себя в руки, сказал:

- Разве тебе дедушка не говорил, что меня отзывают из отпуска? Раньше срока, ну, как тебе объяснить, чтобы ты понял?.. У меня еще неделя отдыха, а вот вызвали.

- Ну и что?

- А то, сын, что, может быть, переведут меня куда-нибудь на новый участок границы. И вдруг там ни школы близко, ни квартиры не будет. Понял?

Мишкино лицо потускнело:

- Все с папами...

Обедали с большим опозданием - в шесть. Мишка пошел гулять и долго не возвращался. Пришел со двора таким же сумрачным, каким вернулся из школы. Константин Петрович раздобыл бутылку марочного вина, разлил всем в фужеры, не обделил и внука, но Мишка пить не стал, даже не улыбнулся.

- Не надо, деда, - сказал тихо.

Сурову было мучительно больно. Вера держалась лучше всех, пробовала шутить, ласкала сына. Мишка уклонялся от ее ласк, наскоро поел и ушел в свою комнату. Вскоре к нему ушел и Константин Петрович. Обед был скомкан.

Ранняя темнота подступила к окнам. Вера зажгла свет, повертелась перед зеркалом, вышла и снова вернулась с подкрашенными губами и припудренным носом. Сурова не покидало тягостное состояние, перед глазами стоял Мишка, сумрачный, с тоскливым недетским взглядом. Хотелось пойти к нему. Но что сказать? Где найти слова, чтобы утешить мальчишку?