Марк Твен - Жанна дАрк Страница 5

Глава II

Я, сьер Луи де Конт, родился в Невшателе 6 января 1410 года, то есть как раз за два года до рождения Жанны д'Арк в Домреми. Моя семья бежала в эти отдаленные районы из-под Парижа в начале столетия. По своим политическим убеждениям мои родители были арманьяками-патриотами {Прим. стр.26}: они горой стояли за своего французского короля, хотя он не отличался ни умом, ни способностями. Бургундская партия, поддерживавшая англичан, обобрала моих родителей до нитки. Она отняла у нас все, кроме дворянского титула моего отца; поэтому, поселившись в Невшателе, он жил в бедности, печальный и одинокий. Но зато политическая атмосфера, в которой он очутился, пришлась отцу по вкусу, а это много значило. Покинув край, населенный фуриями, безумцами, дьяволами, где кровопролитие было одним из видов времяпрепровождения и где ни один человек не чувствовал себя в безопасности ни на минуту, отец попал в сравнительно спокойный уголок. В Париже по ночам бушевала чернь; она грабила, жгла, убивала беспрепятственно и беспрерывно. Солнце всходило над разрушенными, дымящимися зданиями, над изуродованными трупами, которые валялись везде на улицах, раздетые донага ворами: они довершали грязное дело черни. Ни у кого не хватало смелости подбирать эти тела для погребения; трупы разлагались, и это грозило вспышкой чумы.

И чума вспыхнула. Эпидемия уносила людей; они гибли, как мухи; похороны совершались втайне, только по ночам. Публичные похороны не разрешались, так как народ, узнав о количестве жертв чумы, мог лишиться мужества и впасть в отчаяние. Наконец, настала невероятно суровая зима, не виданная во Франции за последние пятьсот лет. Голод, мор, убийства, стужа и снег - все это сразу обрушилось на Париж. Мертвецы грудами лежали на улицах, и волки среди бела дня появлялись в городе и пожирали их.

Ах, как низко пала Франция, как низко! Более трех четвертей века английские клыки вонзаются в ее тело, а ее армия, испытывая беспрерывные неудачи и поражения, так пала духом, что говорили, будто одного появления английских войск было достаточно, чтобы обратить ее в бегство.

Когда мне исполнилось пять лет, ужасное бедствие постигло Францию при Азенкуре. И хоть английский король уехал домой праздновать свою победу, он оставил страну поверженной и отданной в жертву рыщущим бандам "вольных дружинников" {Прим. стр.27}, которые находились на службе у бургундской партии. Однажды ночью одна из этих банд совершила набег на Невшатель, и при свете пылающей крыши нашего дома я увидел, как гибнет все, что мне было дорого на свете; кроме старшего брата, вашего предка, оставшегося при дворе в Париже, вся наша семья до единого человека была беспощадно вырезана. Я слышал, как они молили о пощаде и как убийцы смеялись над их мольбами и просьбами. Меня разбойники не заметили, и я счастливо ускользнул от них. А когда эти варвары удалились, я выбрался из своего укрытия и проплакал всю ночь, глядя на пылающие дома. Я был один-одинешенек, разве только тела убитых и раненые составляли мне компанию; все, кому удалось уцелеть, бежали и спрятались.

Меня отправили в Домреми к священнику, экономка которого заменила мне любящую мать. Вскоре священник научил меня читать и писать, и мы с ним вдвоем стали единственными грамотными людьми в селе.

В то время, когда дом этого доброго священника Гильома Фронта стал моим родным домом, мне уже было шесть лет. Мы жили возле деревенской церкви, позади которой находился небольшой огород родителей Жанны. Ее семья состояла из отца - Жака д'Арк, его жены - Изабеллы Роме, трех сыновей - десятилетнего Жака, восьмилетнего Пьера и семилетнего Жана, и двух дочерей - четырехлетней Жанны и маленькой годовалой Катерины. Я с ними дружил с детства. Были у меня и другие друзья, в особенности четыре мальчика - Пьер Морель, Этьен Роз, Ноэль Ренгессон и Эдмон Обре, отец которого был в то время мэром, а также две девочки почти одного возраста с Жанной, со временем ставшие ее подругами. Одну из них звали Ометтой, а другую - маленькой Манжеттой. Как и Жанна, они были простыми крестьянскими девочками и, когда выросли, вышли замуж за своих же деревенских парней. Как видите, они были невысокого звания, однако со временем, много лет спустя, ни один путешественник, каким бы знатным он ни был, не мог пройти мимо, не засвидетельствовав своего почтения двум смиренным старушкам, имевшим счастье в детстве быть подругами Жанны д'Арк.

Все мои сверстники были добрыми, славными, типично крестьянскими детьми, не слишком развитыми, конечно, - этого и нельзя было от них ожидать, - но добросердечными, дружественными, послушными своим родителям и священнику; подрастая, они проникались узостью взглядов и предрассудками, перенятыми от старших и принятыми на веру без сомнений и рассуждений, как нечто само собой разумеющееся. Религию они унаследовали от отцов, политику также. Ян Гус и ему подобные могли не соглашаться с церковью, но в Домреми это ни у кого не подрывало веры; и когда начался раскол - мне было тогда четырнадцать лет - и у нас появилось трое пап сразу {Прим. стр.28}, в Домреми никто даже не задумался над тем, кого из них выбрать: папу в Риме мы считали настоящим, а папу вне Рима мы вообще не считали папой. Каждый житель села был арманьяком-патриотом, и мы, дети, страстно ненавидели англичан и бургундцев вместе с их политикой.

Глава III

В ту отдаленную эпоху наше Домреми было такой же скромной, глухой деревушкой, как и многие другие. Своими узенькими, кривыми улочками и переулками, окаймленными нависшими соломенными крышами крестьянских дворов, она напоминала лабиринт. Дома тускло освещались крохотными окошками, с деревянными ставнями, а вернее - дырами в стенах вместо окон. Полы земляные, а мебели почти не было. Население занималось главным образом скотоводством, и вся молодежь пасла скот.

Деревня была расположена в живописном месте. В одном ее конце вплоть до реки Маас простирался широкий цветущий луг; в другом - отлогий травянистый холм, на вершине которого зеленел дубовый лес, густой, темный, дремучий, полный таинственной прелести для пас, ребятишек, так как в давние времена там было совершено разбойниками немало убийств, а еще раньше там нашли себе приют чудовищные драконы, изрыгающие пламя и яд из своих ноздрей. И в самом деле, там жил один из таких драконов и в наше время. Он был ростом с высокое дерево, толстый, как бочка, весь покрытый чешуей, похожей на огромные черепицы, у него были выпуклые рубиновые глаза величиной с человеческую голову и такое якореобразное раздвоение на хвосте, что даже передать невозможно, слишком большое даже для драконов - это утверждал каждый, кто имел представление о подобных чудовищах. Думали, что этот дракон был ярко-голубого цвета с золотыми крапинками, но никто никогда его не видел, а поэтому трудно доказать, что он был именно таким; все это только предположение. Но это не мое предположение: я считаю, что не следует делать предположений, когда для этого нет никаких данных. Если бы вы создали человека без костей, то на первый взгляд он бы не отличался от нормального человека, однако он никогда бы не встал на ноги. И я считаю, что этот пример вполне объясняет причины возникновения предположений. Но я подробнее коснусь этой темы в другое время и постараюсь привести более веские доказательства. Что же касается того дракона, то я всегда думал, что его цвет должен быть золотым, без примеси голубого, так как именно такого цвета и бывают обычно драконы. То, что этот дракон лежал одно время на опушке леса, подтверждается тем фактом, что Пьер Морель, как-то оказавшись там, слышал его запах, по которому и узнал его. Это наводит на страшную мысль: как близко может нам угрожать смертельная опасность, и мы даже не подозреваем об этом.

В былые времена сотни рыцарей из многих отдаленных уголков земли один за другим отправились бы туда, чтобы убить дракона и получить награду, но в наше время такой метод устарел, и за истребление драконов взялись священники. В данном случае это сделал отец Гильом Фронт. Он устроил процессию со свечами и хоругвями, которая, воскурив фимиам, прошла по опушке леса и заклинаниями изгнала дракона. О нем потом никто ничего не слышал, хотя многие все-таки придерживались мнения, что специфический запах дракона полностью никогда не исчезал. По сути, никто этого запаха никогда не чувствовал, это было всего лишь мнение, лишенное оснований, как видите. Я знаю, что чудовище до заклятия находилось в лесу, но осталось ли оно там и после - об этом я ничего определенного сказать не могу.

На плоскогорье вблизи Вокулера, на красивой открытой поляне, устланной зеленым травянистым ковром, стоял величественный, развесистый бук; он всегда бросал вокруг себя широкую тень, а под ним пробивался прозрачный, холодный родник. Летом туда приходили дети - таков уж был обычай на протяжении более пятисот лет, - целыми часами они пели песни и устраивали вокруг дерева пляски, освежаясь иногда ключевой водой. Им было так приятно, так весело. Они плели венки из цветов, развешивали их на дерево и раскладывали их около источника в угоду феям, жившим там; ведь феи, эти воздушные, невинные создания, любили все нежное и красивое, и, конечно, полевые цветы и венки из них. В ответ на такую внимательность феи старались отплатить детям не меньшей любезностью: они заботились о том, чтобы родник был всегда наполнен холодной, чистой водой, отгоняли змей и вредных насекомых. Таким образом, никогда не возникало ссор между феями и детьми на протяжении более пятисот лет - предание даже гласит, более тысячи лет; напротив, между ними всегда были любовь и взаимное доверие. Если кто-либо из детей умирал, феи оплакивали покойника не меньше, чем его сверстники, и это всегда можно было заметить: на рассвете того дня, в который должны были состояться пoxopoны, они вешали венок из бессмертников над тем местом под деревом, где ребенок обычно сидел при жизни. Я знаю, что это правда, так как сам был очевидцем; я не пользуюсь слухами, А думать, что это делали именно феи, заставляет то обстоятельство, что венки были всегда из черных цветов неизвестного во Франции вида.