Владимир Райцес - Жанна дАрк. Факты, легенды, гипотезы Страница 5

Вторично после грамоты аноблирования 1429 г. Жанна быта названа полным именем только через четверть века в официальном протоколе процесса реабилитации (1455 г.): «Жанна д'Арк, именуемая обычно Девой» (D, I, 1), Затем эта фамилия вновь надолго исчезает со страниц исторических сочинений; в течение целого столетия она встретится всего два-три раза — в неустойчивой транскрипции. Во второй половине XV — первой половине XVI в. Жанну по-прежнему именуют «Дева» или «Жанна-Дева», изредка уточняя «Жанна из Вокулера» (Антуан Дюфур, 1501 г.), «Жанна, дева из Лотарингии» (Павел Эмилий, 1539 г.), «Жанна-Дева, родом из Вокулера» (Гильом дю Белле, 1546 г.). Появилось любопытное выражение «Дева Франции» (Пьер де Ленодери, 1523 г.; Жан-Батист Энье, 1554 г.), свидетельствующее о восприятии Жанны как национальной героини, но оно не привилось. А в середине XVI в. она обретает новое прозвание, которое быстро становится очень популярным и вытесняет все другие имена. Жанну начинают называть «Орлеанской девой».

Это выражение встречается впервые в тексте 1555 г. (57, 151), а через двадцать лет, в 1576 г., можно было уже прочесть: «Жанна д'Арк, именуемая обычно Орлеанской девой» (67, 50). В то время во Франции говорили также о «знаменитой Орлеанской деве». Именно так назвал ее в 1580 г. Мишель Монтень, который, путешествуя в Германию и Италию, посетил родные места Жанны, В своем дневнике он отметил: «Домреми-сюр-Мез, в трех лье от Вокулера. Здесь родилась знаменитая Орлеанская дева, которую звали Жанна Дай или Даллис» (88, 89,501)

Монтень детально описывает герб, дарованный братьям Жанны после аноблирования (увенчанный короной меч на голубом фоне с цветками лилии по обеим сторонам), и замечает, что «домишко, в котором она родилась, весь расписан с фасада сценами ее подвигов, но время сильно испортило росписи». Видел он и «дерево Девы» (см. с. 43), но не нашел в нем «решительно ничего примечательного». {20}

Беглая запись в дневнике Монтеня является поистине драгоценным свидетельством. Она позволяет судить о том, кем была Жанна в глазах Монтеня, т. е. какой представлялась самая яркая фигура французского Средневековья самому глубокому и оригинальному уму французского Возрождения. Здесь прежде всего обращает па себя внимание многозначительная инверсия «имен»: Монтень сначала называет «прозвище», а уже затем собственное имя. По-видимому, до приезда в Домреми ему вообще была известна только «Орлеанская дева» и лишь, побывав на ее родине, он узнал, что ее звали «Жанна Дай или Даллис». Характерно, что Монтень воспроизводит фамилию Жанны не в существовавшей уже тогда «канонической» форме (Дарк или д'Арк), но так, как ее произносили в Домреми на местном лотарингском наречии: Дай. А загадочное «Даллис» — это искаженная лотарингским диалектом фамилия «дю Лис» («Лилия»), которую получили братья Жанны и их потомки после аноблирования, но которая к самой Жанне никогда не прилагалась. В целом создается впечатление, что Орлеанская дева представлялась Монтеню, особенно до того, как он побывал в Домреми, существом полулегендарным, и он с явным интересом отмечал все вещественные свидетельства ее реального существования: герб, роспись на фасаде дома, «дерево Девы». Парадоксальная на первый взгляд, но, в сущности, естественная для ренессансного исторического мышления ситуация: о своей знаменитой соотечественнице, которая отделена от него всего лишь полутора столетиями, Монтень знает намного меньше, чем о мало-мальски известном историческом деятеле античности или мифическом герое.

Следует заметить в этой связи, что эпоха Возрождения вообще плохо представляла себе Жанну д'Арк, которая казалась людям этой эпохи слишком «средневековой». Ее история в это время питает не столько ученую мысль, сколько массовое сознание. Не случайно в XVI в. Жанна становится излюбленным персонажем популярных исторических сочинений «для массового читателя», причем в этом персонаже обычно с трудом угадываются черты реального исторического лица.

И все же, как бы ни были подчас смутны представления об Орлеанской деве, само появление этого названия знаменовало важную веху в демифологизации образа {21} Жанны д'Арк. В самом деле, если в господствовавшее прежде понятие «Дева» вкладывался преимущественно мистический смысл, то с понятием «Орлеанская дева» уже в большей степени связывалось представление об историческом персонаже. Характерно, что до начала XVII в. мы вообще не обнаруживаем никаких попыток объяснить происхождение различных прозваний Жанны, и частности, почему она была прозвана «Девой». Современники Жанны и их ближайшие потомки не испытывали потребности в рациональном объяснении этого прозвания, поскольку в нем самым непосредственным образом отразилось их собственное отношение к «феномену Девы», прямое восприятие и переживание этого феномена как чуда. Потребность в таком объяснении пришла гораздо позже, когда само это прозвание и связанное с ним отношение отошли в прошлое.

В 1612 г. в Париже был напечатан «Краткий трактат об имени, гербе, происхождении и родне Орлеанской девы и ее братьев»; его второе издание появилось в 1628 г. Автором этого любопытного сочинения был крупный судейский чиновник, генеральный адвокат Палаты косвенных сборов (а в 1628 г. и королевский советник) Шарль дю Лис — праправнук младшего брата Жанны Пьера. Подробно разбирая генеалогию семьи д'Арк-дю Лис, он впервые коснулся вопроса о происхождении термина «Орлеанская дева».

Шарль дю Лис предложил следующую схему эволюции прозваний своей знаменитой прабабки. Сначала, сразу же после того как она была принята королем и получила разрешение носить оружие, ее прозвали «Девой-Жанной» или «Девой из Домреми» «в знак признания ее доблести и великого уважении к ее чистоте». «Но после се великих и чудесных ратных свершений, среди которых снятие осады с Орлеана, покорение Труа и многие другие, а также после коронации короля в Реймсе она была названа общим гласом „Девой Франции", как это явствует из многочисленных документов того времени. А затем историки, которые особенно подробно останавливались на осаде Орлеана, главная заслуга и честь в снятии которой приписывалась ей, отметили ее особым титулом „Орлеанской девы", каковой титул остается за ней и поныне» (49, 7). Намерения автора «Краткого трактата» ясны: глухо ссылаясь на мифические {22} документы, он хочет вернуть Жанне прежний громкий «титул» «Девы Франции», который она якобы получила еще при жизни со всеобщего одобрения взамен искусственно придуманного некими «историками» более позднего и узкого «титула» «Орлеанской девы». Однако в этом тексте для пас представляет интерес не столько конкретное объяснение того или иного «титула» Жанны, сколько самый принцип рационально-исторического объяснения. За этим принципом стоят отмеченные выше важные изменения в восприятии личности Жанны.

Немногочисленные исследователи, занимавшиеся вопросом о появлении термина «Орлеанская дева», связывают это понятие с местным культом Жанны в Орлеане (30; 57, 152). Известно, что сразу же после освобождения там стали ежегодно отмечать это событие торжественной процессией; эта традиция сохранилась до наших дней. В начале XVI в. на Орлеанском мосту был сооружен первый памятник Жанне д'Арк (31, 71–72). Орлеан был единственным городом, в котором память о Жанне постоянно поддерживалась и материально воплощалась; естественно, что и само представление о Деве все более ассоциировалось с тем местом, где она совершила свой первый подвиг.

Выше уже отмечалось, что мы не знаем достоверных изображений Жанны. Существует, однако, множество ее позднейших «портретов», которые обладают немалой ценностью с историко-психологической точки зрения, так как дают возможность судить о том, какое представление о героине доминировало в каждую данную эпоху. Особенно интересен в этом отношении так называемый «портрет эшевенов», хранящийся ныне в Историческом музее Орлеана. Его автор неизвестен. По одной версии, этот портрет подарил Орлеану в 1575 г. герцог Анжуйский, будущий король Генрих III, по другой — он был выполнен в 1581 г. по заказу самих эшевенов (членов магистрата). Эти даты, а также надпись на портрете («К портрету Жанны из Вокулера, Орлеанской девственницы») позволяют рассматривать «портрет эшевенов» как самую раннюю иконографическую интерпретацию Жанны в образе Орлеанской девы.

Первое, что обращает здесь на себя внимание, — это чисто светский характер образа. В изображении начисто отсутствуют какие бы то ни было атрибуты, указывающие на божественный источник миссии Девы или мистическую{23} природу изображаемого персонажа. И хотя латинская надпись внизу картины утверждала в самой категорической форме, что Дева была послана для спасения отечества богом, а не человеческим «ухищрением», эта мысль никак не раскрывалась художественными средствами.