Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории Страница 5

Все же остановимся на «откровении» Сталина, поставившего заключение пакта о ненападении с нацистской Германией в причинно-следственную связь с Мюнхеном. Ибо, как бы то ни было, это высказывание Сталина о советских мотивах при заключении пакта с нацистским агрессором наводит на вполне определенные суждения. Ясно, что это сталинское «откровение» выдает желание оправдать сделку с Гитлером в самый пик политико-дипломатического кризиса в Европе, переросшего через несколько дней в мировую войну. Но сопоставив Мюнхен и советско-германский пакт, Сталин, вольно или невольно, оттенил международные последствия пакта, его роль как одного из двух, наряду с Мюнхеном, рубежных событий на пути к мировой войне.

Однако одной такой общностью Мюнхена и пакта дело не ограничивается. И вот почему. Если по соглашению в Мюнхене речь шла об «уступке» нацистской Германии части территории одной страны — Чехословакии, то в Москве, помимо пакта, развязавшего руки Гитлеру для нападения на Польшу, стороны договорились «в строго конфиденциальном порядке» о разграничении сфер обоюдных интересов во всей Восточной Европе. Публичное обязательство взаимного ненападения было подкреплено тайной сделкой, достигнутой за счет сразу нескольких малых стран — от Финляндии на севере до Румынии на юге.

Кроме того, Мюнхен оставил окончательное решение вопроса о войне или мире открытым, а советско-германский пакт, подписанный в самом преддверии нацистского нападения на Польшу, подвел черту, означавшую неизбежность всеобщего европейского конфликта. Как в Мюнхене, так и в Москве заключенные с Гитлером соглашения вели к войне, но в первом случае скорее можно говорить о губительной ошибке лидеров Англии и Франции, а во втором — о явном сговоре, прежде всего против Польши. «Ведь мы вроде бы отдали Польшу на растерзание гитлеровской Германии и сами приняли в этом участие», — вспомнит впоследствии Н.С.Хрущев{30}.

Все это, конечно, крайне существенно, но для уяснения вопроса о предвоенном международном курсе сталинского руководства одной формулы, увязывающей воедино Мюнхен и пакт, явно недостаточно. Считать советско-германский пакт только ответом на Мюнхенское соглашение, отдавшее Гитлеру чешские Судеты, — значит совершенно не учитывать советскую внешнеполитическую стратегию с ее классово-имперскими критериями и целями. У Сталина были собственные амбиции во Второй мировой войне, заключавшиеся в том, чтобы максимально усиливать позиции социализма и СССР за счет и против капитализма{31}.

Так что в наших отечественных архивах есть что скрывать, если отталкиваться от таких определений, как признание распада Советской империи «крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века» (В.В. Путин). Публичные высказывания подобного рода питают ностальгию значительной части моих сограждан по советскому тоталитарному прошлому со всеми его ужасами и бедствиями. Хотя, казалось бы, долг людей из властвующей элиты и самим осознать, и, следовательно, неустанно пропагандировать идею закономерности распада империй прошлого как объективного проявления очередного, следующего этапа процесса эволюции человечества.

Беседы с работниками отечественных архивов убеждают: свою чиновничью задачу они видят в том, чтобы хранить, в их понимании, «государственные тайны». Парадокс в том, что они стоят на охране тайн советского тоталитарного режима. Правда, опасения просоветски мыслящих чиновников можно понять. Ведь новые архивные документы раскрыли глаза многим, особенно зарубежной общественности, для которой сила советского строя, по наблюдению эмигрировавшего в США поэта Н.М. Коржавина, состояла «в его неправдоподобии — никто не мог поверить, что это на самом деле так»{32}. Но и без новых архивных документов, сделавших иные тайны явными, можно и должно добиваться объективного, непредвзятого анализа предвоенной сталинской внешней политики. По результатам многолетних поисков смею утверждать, что и доступных сейчас материалов для этого хватает.

Описанные выше усилия по охране секретов сталинского режима дополняет живучая советская практика дозированных, усеченных тематически публикаций дипломатических документов. Историко-документальный департамент МИД России никак не желает пересмотреть однажды провозглашенный принцип: «огромные размеры дипломатической переписки делают невозможным опубликование всех (!?) документов, хранящихся в архивах СССР»{33}. «Выход» нашли такой: выпускать по одному тому за каждый календарный год. А чем можно объяснить тот вопиющий факт, что в двух книгах тома «Документов внешней политики [СССР]» за 1939 год, изданного уже в постсоветской России, не нашлось места для публикации выступления В.М. Молотова 31 августа 1939 г. на сессии Верховного Совета СССР при ратификации советско-германского пакта? Сильно подозреваю: по той причине, что в выступлении содержалась оправдавшая себя оценка пакта как «поворотного пункта в истории Европы, да и не только Европы». Про какой еще двусторонний межгосударственный договор того времени можно сказать, что он, подобно советско-германскому пакту, изменил ход европейской и мировой истории?! Вот, оказывается, с какой глобальной геополитической целью Сталин пошел на пакт с Гитлером!

Продолжающаяся во многих случаях секретность льет воду на мельницу тех наших историков, которые, вопреки логике причинно-следственной связи между внутренней и внешней политикой, продолжают утверждать, будто предвоенная сталинская внешняя политика (в кричащем отличии от внутренней) была реалистичной, рациональной, даже единственно возможной. Но дело в том, что если от критики сталинизма отсекается его внешняя политика, то многое в советском прошлом так или иначе оправдывается. Отсюда продолжающиеся усилия скрыть роль сталинского Советского Союза в возникновении Второй мировой войны, что сделало этот вопрос одним из строго охраняемых секретов сталинизма. Область внешней политики все еще остается его прибежищем. В интересах объективного анализа происхождения Второй мировой войны сталинская внешняя политика заслуживает самого пристального внимания. А именно — ее экспансионистская направленность, классово-имперские цели. Не это ли и пытаются скрыть приверженцы советских порядков, по-прежнему задающие тон в деле доступа к архивам советского времени?

Между тем, по свидетельству самих работников Архива внешней политики Российской Федерации, наш внешнеполитический архив, по сравнению, например, с американским, «несравнимо богаче». В нем, по их словам, накапливается до 80 процентов деловых бумаг, а весь архив МИДа на начало 1992 г. насчитывал 1626 фондов, расписанных в 44 тыс. описей{34}. Среди них 1300 тысяч дел с секретными документами — около пяти километров стеллажей{35}. В совокупности архивный фонд МИД России насчитывает около 2 млн. дел{36}.

А как обстоит дело с публикациями дипломатических документов в тех же Соединенных Штатах, «несравнимо» уступающих нам по архивному богатству? Сопоставимое (по тематике) американское издание документов по внешней политике Foreign Relations of the United States, Diplomatic Papers за 1934–1941 гг. насчитывает от 4 до 7 томов за каждый год. Соответствующее английское издание Documents on British Foreign Policy за 1919–1939 гг. вышло в 3-х сериях в 27, 21 и 10 томах каждая. Примерно то же самое можно сказать о публикации дипломатических документов во Франции, Германии, Италии, Японии. И, разумеется, никакого сравнения с нашим опытом доступа историков к архивным материалам.

Конечно, в томах, изданных в постсоветское время, можно обнаружить и достаточно интересные документы, тем более привлекающие внимание, что на протяжении стольких лет с публикацией архивных документов дело обстояло далеко не лучшим образом (чтобы не сказать просто — плохо). Таким образом, проблема издания полноценных документальных томов по истории внешней политики СССР все еще ждет своего решения.

Секретность сохраняет свою привлекательность для составителей очередных томов «Документов внешней политики СССР». Рецензент тома этой серии за 1939 г. Б.П. Софронов отмечал заметные «провалы и прерывность в подаче материалов»{37}, несмотря на то, что том был издан, в отличие от прежней практики, в двух книгах.

Не лучше обстоит дело с подбором документов для 23-го тома этой серии, охватывающего период между 1 января и 31 октября 1940 г., то есть период, когда продолжались внешнеполитические акции по реализации советско-германских тайных договоренностей. Составители же тома характеризуют публикуемые документы как отражающие меры, «направленные на обеспечение безопасности страны…»{38}. Значит ли это, что ими сознательно исключались документы, раскрывающие экспансионистские цели сталинского Советского Союза, в частности в отношении своих малых западных соседей, участь которых была предопределена секретным протоколом к советско-германскому пакту?