Глеб Морев - Диссиденты Страница 5

– Можно ли сказать, что действия КГБ по отношению к вам вас же и радикализовали?

– Да, конечно, бесспорно, на все сто процентов. Они мне показали, что я был не прав, что на самом деле надо было что-то делать, что моя лично совершенно свободная, но политически пассивная позиция была совершенно не верна. Больше того, у меня после ареста была большая обида, впрочем, на самого себя, что меня арестовали, в общем, ни за что.

– И чем кончился ваш первый арест?

– Тем, что я просидел пять лет от звонка до звонка. Меня все пять лет уговаривали, мать уговаривали и пугали, из последних трех лет я больше половины провел в карцерах и голодовках. И когда я вышел, я уже точно понимал, что я был не прав: необходимо что-то делать более решительное.

– Вы садились в одной обстановке: весной 1974 года публично назвала себя редакция «Хроники текущих событий», по всему миру победно идут переводы «Архипелага ГУЛАГ», наконец, 1975 год – год Нобелевской премии мира академику Сахарову. А вышли вы в 1980-м, в иной реальности: Сахаров выслан в Горький, начата афганская авантюра, репрессии почти добили «Хронику». Какой вы увидели Москву, в которую вернулись?

– На человеческом уровне помощью моим родным, детям занимался от Солженицынского фонда Юра Шиханович; то, что при этом Юра редактирует «Хронику», я знал, и в первый же день после моего освобождения я пошел его провожать и сказал, что хочу помогать «Хронике». В ответ он на меня посмотрел и сказал: «Погуляйте хотя бы пару месяцев» (смеется). Это действительно было время вполне ощутимого уничтожения демократического движения. Оно, с одной стороны, было уже вполне ясно для меня в своих симпатиях и антипатиях, своих группах, направлениях и так далее, но, с другой стороны, это были уже совершенно очевидно его остатки. Лара Богораз и Толя Марченко пытались мне найти дом в Александровском районе, рядом с ними.

– Вам было запрещено жить в Москве?

– Да, конечно. Мне установили надзор на три года, так что я все время жил под надзором, через три года меня вновь арестовали и дали месяца полтора на то, чтобы найти жилье где-то за пределами Московской области. В этом была довольно противная проблема – надо было обязательно купить дом, нельзя было ничего снимать. Потому что, если у тебя надзор, любые квартирные хозяйки, как это было с Марченко, которые, конечно, полностью зависят от милиции, тут же по требованию милиции сообщат, что ты пришел домой не вовремя, и ты получаешь следующий срок. Надо было купить дом, а дом мне продавать никак не хотели – в результате моей неуступчивости из тюрем я привез очень плохие характеристики. В Александровском районе председатель райисполкома (а мне как судимому надо было получить у него разрешение), когда я нашел все же дом, просто сказал: «В своем районе я вам дома не продам».

– Удалось как-то обойти это?

– Более-менее случайно. За мной следили, ездили… Было очень забавно – идешь по глухой, нищей деревне, а за тобой едет черная «Волга» с пятью антеннами (смеется). Но все же какой-то здравый смысл и минимальный опыт у меня были, ведь за мной следили уже года два и перед арестом. Я ведь не уверен, что им нужно было из меня сделать только стукача. Судя по тому, что потом они обо мне говорили и как они говорили со мной, наверное, у них были планы более крупные, поэтому они сначала долгое время за мной следили, последние девять месяцев к нам с женой перестали доходить письма. К омерзению всего нашего дома, скажем, полгода стукач стоял в телефонной будке около нашего подъезда. Это был большой девятиэтажный дом, и две телефонные будки на пятиподъездный дом были только около нашего подъезда. И он с утра до вечера занимал одну из будок и делал вид, что звонит по телефону. Представьте себе, как его ненавидели все жильцы!

Ну и поэтому я довольно легко, когда мне понадобилось, от слежки ушел. Мне кто-то сказал, что в Боровске на рынке висит объявление о продаже дома, я туда приехал, обманув слежку, пришел в этот дом… Ну, и там было несколько, в общем, удачных совпадений. С одной стороны, этот дом был оценен несколько дороже, чем продавались дома вокруг, поэтому его уже довольно давно не могли продать. С другой, родственник покойной владелицы дома, ее племянник, был заместителем начальника милиции в Боровске. Он видел мою справку об освобождении, в которой еще и была ошибка – вместо статьи 190-прим. и штампа «Подлежит документированию по месту прописки» (то есть надзору) стояла статья 191-я, а это «Нанесение телесных повреждений работнику милиции» (смеется). И он, здоровенный такой майор, посмотрел на меня после голодовок, когда я едва ходил вообще, и спросил с нескрываемым удивлением: «Ну что вы могли сделать работнику милиции?» А я ему честно сказал: «Да нет, это ошибка, на самом деле тут должно быть 190-прим.», то есть политическая статья. Он все понимал, но тем не менее, желая помочь родственникам, тут же поставил мне в паспорт штамп о прописке в этом доме. Дальше со мной уже районное КГБ боролось полгода… Я никак не мог оформить документы на дом. Нотариус мне не оформляла документы, какие-то люди приходили и предлагали хозяевам теперь гигантские деньги за дом, но у меня уже был паспорт с пропиской в нем, и поэтому я имел первоочередное право на его покупку. Этим пришлось заниматься, по-моему, [адвокату Софье] Каллистратовой, то есть только через суд мне удалось этот дом купить.

– А экономическая сторона дела? На какие деньги вы его покупали?

– Понимаете, я существенно отличаюсь от всех остальных людей в диссидентском мире. У нас в семье всегда были большие коллекции живописи и археологии. Я вырос с ними, но понимал (и когда меня сманивали еще до суда), что есть вещи важнее в жизни, чем коллекции, а в этом положении я без труда что-то мог продать, что спокойно и сделал. Это не было обязательным, потому что покупали вот так, вынужденно, как и я, дома довольно многие, вернувшись из лагерей и тюрем. Обычно на это собирали деньги.

– Насколько эффективной была работа солженицынского Фонда помощи политзаключенным?

– Фонд не финансировал покупку домов, насколько я помню. Я, по крайней мере, не знаю об этом. Может быть, частично только помогал. А просто пускалась шапка по кругу, деньги собирались, так же как собиралась и мебель. У меня, скажем, был письменный стол Володи Тольца, которого тогда как раз выпустили из Советского Союза. Собственно говоря, его вынужденный отъезд и создал довольно сложную проблему для правозащитного движения. Потому что, когда я то ли еще искал дом, то ли уже нашел, но все же приехал к Ларе и Толе Марченко в Карабаново, со мной вместе оттуда уезжали Таня Трусова и Федя Кизелов, которые мне сказали: «Бюллетень В» придется закрывать, а это последнее, что есть, потому что Ивана Ковалева арестовали раньше, а тут арестовали Лешу Смирнова, а Володю Тольца выслали». Ну и я сказал, что подумаю, но, вероятно, буду редактировать бюллетень. То есть делать то, что делал Володя последнее время, а перед этим Иван Ковалев. Но сказал, что бюллетень будет делаться иначе, чем делали это они, что мне нужно несколько дней на то, чтобы подумать. Там было человек семь.

– Редакционной команды?

– Да. Была вполне внятная редакционная команда, у каждого из этих семи была своя корреспондентская сеть. Я сказал, что теперь это будут не просто отдельные листы, как это было у Ивана и Володи, выходящие как бог на душу положит. Будет совершенно жесткая периодичность – раз в 10 дней, три раза в месяц. Будут титульный лист, оглавление, в бюллетене будут постоянные разделы. И главное, что будет совершенно другая система сбора и редактирования материалов и что сам я ни с кем из сотрудников видеться не буду.

– Как же вы обменивались материалами?

– У Лены Кулинской был первый муж, с которым она давно уже была разведена, Володя; он был абсолютно приличным человеком, но у него никогда никаких конфликтов с КГБ не было, о нем никто никогда не спрашивал, нигде он замечен не был. Я встретился с Володей, и он согласился быть курьером. И дальше он раз в 10 дней объезжал сотрудников, собирал все материалы, после чего все это мне привозил в Боровск, а я купил себе пишущую машинку в магазине, купил большой запас бумаги; в Боровске в магазине была почему-то папиросная бумага, очень дешевая и очень противная, но тогда труднодоставаемая.

Я нашел сочувствующего всему этому делу человека, которого никто из редакции не знал. Он работал в научно-исследовательском, по-моему, биологическом институте в трех километрах от Боровска по течению Протвы. Он у меня иногда бывал, мы с ним познакомились в Боровске. И дальше это происходило довольно просто. Я разбирал все привезенные мне материалы, собирал их в разделы, редактировал, чаще всего переписывал заново, а вот этот человек, Виктор Бессмертных, перепечатывал мой текст уже на своей машинке в семи экземплярах, и это был готовый для размножения и отправки за границу вариант. Бессмертных не знал никого из сотрудников «Бюллетеня В», и его никто не знал.