Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 Страница 5

В отличие от него, Джордж Вашингтон, хотя и не являлся военным гением, оказался великим лидером. Этот высокий человек в узнаваемом мундире цвета буйволовой кожи держался величественно и с достоинством. У него было вытянутое бледное лицо, на котором выделялся большой нос, крупный рот и глаза стального серо-голубого цвета. Он даже внешне подходил на роль вождя. И эту роль он выполнял смело, благоразумно и осмотрительно.

Вашингтон был очень выдержанным и хладнокровным, безжалостным и целеустремленным, невероятно упорным. Он добивался малых побед и избегал больших потерь, откладывая поражение до тех пор, пока не удастся добиться победы.

До Йорктауна, после шести лет войны, этот исход все еще казался отдаленным, хотя американцы получили поддержку Испании и Голландии, а также Франции. Граф Чатем назвал этот исход «стервятником, маячившим над Британской империей»[38].

Штыки «красных мундиров» господствовали на поле брани, а Британия все еще правила морями. Генерал Клинтон железно держал Нью-Йорк. Оттуда он написал Корнуоллису в марте 1781 г.: «Недовольство в Коннектикуте усиливается. Если вкратце, сударь, создается впечатление, что не имеется особого желания нанести смертельный удар восстанию. Необходимо должное подкрепление, а также постоянное превосходство на море для следующей кампании. Без этого любое предприятие, основанное на передвижениях по воде, наверняка окажется очень рискованным»[39].

Сам Корнуоллис покорял юг. Ему помогал полковник Бэнастр Тарлтон, который хвастался тем, что «убил больше мужчин и спал с большим количеством женщин, чем кто-либо». Ему следовало бы сказать «изнасиловал», как заметил драматург Шеридан, поскольку «насилие — это расслабление после убийства»[40].

Войска Вашингтона едва ли восстановили силы после мучительной зимы в долине Фордж и Морристауне. Там, как написал один солдат, «было поразительно холодно, причем в такой степени, что даже я, который никогда не боялся старого Борея, на днях отморозил уши, и они теперь напоминают сосновую кору»[41]. Весной 1781 г. Вашингтон написал следующее: «Наши солдаты вскоре останутся голыми… Нам не во что их одеть… В наших госпиталях нет лекарств, нам нечем кормить больных. Все наши общественные работы прекратились, мы дошли до предела… Наше избавление должно произойти или сейчас, или никогда»[42].

Оно началось с прибытием французских военных кораблей.

В августе Джордж Вашингтон узнал, что адмирал де Грасс плывет с флотом из двадцати восьми кораблей и везет с собой еще три тысячи солдат регулярной армии для усиления тех пяти тысяч, которыми командовал граф де Рошамбо.

Джордж Вашингтон ухватился за эту возможность. Соблюдая секретность, он ушел от Клинтона и повел свою армию на юг через Нью-Джерси. Когда командующий выяснил, что де Грасс добрался до Чесапикского залива, отрезав Корнуоллиса от помощи извне, то отказался от своей обычной сдержанности. Вашингтон прыгал по набережной в Честере, размахивая шляпой и носовым платком, он обнял прибывшего Рошамбо.

Молодой маркиз де Лафайет радовался еще сильнее, когда встретился с Вашингтоном в Уильямсбурге. «Он спрыгнул с лошади, обнял генерала и прижал к себе так крепко, как только мог, расцеловал его»[43].

Новость стала тонизирующим средством для всей армии, она даже вылечила подагру генерала Штойбена. Все, за исключением британцев, верили, что Корнуоллису «никогда не выбраться»[44]. «Он у нас похож на созревающий пудинг, - писал генерал Бидон. — Я сгораю от возбуждения. Клянусь великим богом войны, думаю, что мы все сможем повесить мечи на стену к концу года. Установится идеальный мир и безопасность!»[45]

Вашингтон лично обеспечил захлопывание «мышеловки»[46]. Он очень тщательно готовился, даже заплатил (французским золотом) войскам. Командующий осматривал оборонительные сооружения Йорктауна с открытой позиции: «Казалось, что снаряды летят кучно, будто град»[47]. Взяв в руки кирку, будущий президент лично стал рубить землю для первой траншеи, потом поднес запал к первому орудию, начиная артподготовку.

Вашингтон стал быстро продвигаться вперед, его удивляла медлительность и вялость противника. Хотя Корнуоллис был несколько сумасбродным и рассеянным, но считался способным командующим. Он отличался храбростью, прекрасно разбирался в тактике, его обожали подчиненные, с которыми делил все трудности. Но он только застрелил голодающих лошадей и изгнал голодных рабов (многие из которых болели малярией, оспой и дизентерией). Кроме этого, Корнуоллис мало что сделал в Йорктуане. Это произошло оттого, что его армия могла быть спасена только в результате успешной акции военно-морского флота. Так британский командующий и заявил Клинтону.

Де Грасс видел отход британского флота после не имеющего решающего значения сражения 5 сентября, однако Вашингтон убедил его оставаться начеку. К концу месяца Клинтон сообщил Корнуоллису: «Я делаю все, что в моих силах, чтобы спасти вас прямым ударом. У меня есть основания надеяться: возможно, мы достигнем цели к 12 октября, если ветер окажется благоприятным, и ничего непредвиденного не случится. По крайней мере, сегодня меня в этом уверял адмирал Грейвс»[48].

Но Королевский Флот был не в состоянии прогнать французов, удерживавших Чесапикский залив.

Флотом неудачно командовал лорд Сэндвич, Первый Лорд Адмиралтейства. Как сетовал философ Дэвид Юм, адмирал провел несколько недель на рыбалке в Ньюбери, где «ловил форель вместе с двумя или тремя дамами легкого поведения… А в это время решалась судьба Британской империи, причем все зависело от него»[49].

У Королевского ВМФ отсутствовало многое из необходимых вещей. Адмиралу Джеку Байрону в Вест-Индии пришлось «оснащать флот без средств оснащения, снабжать продовольствием без припасов, заполнять матросами, не имея людей»[50].

Суда пострадали и от менее очевидных недостатков. Например — в результате борьбы с червоточинами. Использовалась новая система покрытия днища деревянных судов медью. Это помогало избежать обрастания днища ракушками и водорослями, которые замедляли движение кораблей. Медное покрытие предохраняло и от корабельного червя-древоточца, который в тропических водах сильно разрушал дубовые кили. Но до того времени, как удалось найти техническое решение проблемы (это было сделано вовремя для отражения французов в 1790-х гг.), происходила быстрая коррозия меди под железными креплениями. Это иногда приводило к внезапным трагедиям. Просто выстрелив из семидесяти четырех орудий во время операции против де Грасса, «Террибл» чуть не развалился на куски. На следующий день его пришлось затопить, открыв кингстоны и проделав отверстия в обшивке.

Поэтому на какое-то время Англия оказалась свергнутой с «трона Нептуна»[51].

Ситуация с военно-морским флотом определила и судьбу тринадцати колоний, и форму Британской империи. Если бы Корнуоллиса эвакуировали, то французы и даже американцы, может быть, и согласились бы на условия мира, предложенные Георгом III. Но при сложившемся положении дел, королевский премьер-министр лорд Норт высказал мнение почти всех британцев (за исключением самого упрямого монарха), когда воскликнул после новостей из Йорктауна: «О Боже! Все закончилось!» Он много раз повторял эти слова, размахивая руками и вышагивая по кабинету на Даунинг-стрит, «охваченный сильнейшим возбуждением и душевным страданием»[52].

Если рассматривать Йорктаун относительно других сражений, то он принес мелкое поражение. Но это поражение получило очень важное развитие. Оно угрожало привести к затмению «империи, в которой никогда не садится солнце»[53]. Знаменитую фразу очевидно первым произнес сэр Джордж Маккартни в 1773 г. На протяжении многих лет она произносилась в различных вариациях, часто — с мрачным упором на последнюю стадию солнечной траектории. Лорд Шелбёрн, давний и яростный противник удерживания колоний, опасался, что их независимость положит конец величию империи. «Тогда можно будет сказать, что солнце Англии зашло»[54].

Когда он в первый раз комментировал разгром Корнуоллиса, то еще усилил этот образ. Шелбёрн сказал Парламенту, что король «проследил за тем, как его империя с пика поразительной славы и ослепительного величия полетела вниз — к позору и разрушению. Параллели этому в истории просто нет»[55].

* * *

Но на самом-то деле ветхое здание империи никогда не было надежно укреплено. С самого начала, когда англичане стали необдуманно и наудачу основывать колонии и устанавливать торговые посты за морями в XVI—XVII вв., бросался вызов власти, господству и влиянию метрополии. Очевидно, что поселенцы, торговцы, завоеватели, раскольники, диссиденты, проповедники, охотники, исследователи, пираты, искатели сокровищ, преступники и все прочие, кто отправился за границу, жаждали независимости. Более того, они несли с собой зерно этой идеи. По крайней мере, эти люди лелеяли и ценили идеал «английской свободы»[56] не меньше, чем их оставшиеся дома родственники. И в защиту свободы они цитировали законы природы, Священное писание, древние прецеденты и современную философию (особенно, Джеймса Харрингтона, Джона Локка и Дэвида Юма). Они трудились ради этого, избирали собрания для контроля за финансовыми ресурсами и конкуренции с главным Парламентом в Лондоне.