Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920 Страница 5

В разных частях города были основаны мастерские, где юные революционеры учились кузнечному, плотницкому или сапожному ремеслу. Некоторые из них попадали в обычные мастерские. Все они очень гордились своими успехами. Молодые женщины, особенно курсистки, искали работу на фабриках. Они радостно рассказывали нам о своих достижениях, о новых знакомствах, о любопытных сторонах жизни в новой среде. Тогда была зима. Они же летом готовились идти «в народ», хотя некоторым приходилось оставаться в городах, чтобы обеспечивать связь между разбросанными по всей стране товарищами и сообщать в несколько центральных организаций о том, что происходит в России.

Подготовка шла быстрыми темпами. Среди нас были те, кто вполне понимал, какую большую цену придется заплатить за то, чтобы вывести народ из тьмы, но в наших рядах царили спокойствие и собранность. Мои ровесники – их в массе молодежи было очень немного – знали от своих родителей, каким наказаниям Николай Павлович подверг героев-декабристов. Мы рассказывали нашим юным товарищам, как помещики-«вольтерьянцы» неожиданно исчезали и больше не возвращались, как вольнодумцев бросали в Неву, привязав им на шею камень. За закрытыми дверями мы читали либеральные стихи графини Ростопчиной, Шевченко, Пушкина и других поэтов. Мы описывали наказания, практиковавшиеся Третьим отделением.[16]

То, каким образом царь расправлялся со своими врагами, не имело значения. Значение имело то глубокое впечатление, которое эти рассказы производили на молодежь, укрепляя ее волю, и желание сражаться с деспотом не слабело, а только крепло. Я считала своим долгом предостеречь юных соратников от неизбежных опасностей, так как армия, готовая идти «в народ», действительно была очень молода. Большинство ее участников имело от 16 до 20 лет, остальные – от 20 до 25. Последних называли «стариками».

Все российское общество было возбуждено радикальными реформами, которые последовали за Крымской войной. Кроме того, большое влияние оказывали такие писатели, как Чернышевский, Добролюбов, Лавров и Писарев, сочинения которых воздействовали на читателей так же, как рассвет – на путника, заблудившегося в темноте. Молодые люди более или менее подсознательно устали от несправедливости и от безделья, и им не терпелось принять активное участие в социальных преобразованиях. Вследствие отсутствия должного руководства их воображение часто шло в неверном направлении и они растрачивали свою энергию на незначительные цели и поступки. Но вдруг перед ними открылось новое широкое поле деятельности, а вместе с ним – возможность максимально раскрыть свои силы. По крайней мере, на это они возлагали чрезмерные надежды и поэтому прикладывали всю энергию к ускорению работы, к тому, чтобы она принесла как можно больше плодов. Чайковцы за последние десять лет переводили и издавали все сочинения лучших европейских писателей, разрешенных в России в то либеральное время. По этим книгам учились группы молодежи как из гражданских, так и военных школ. Учащиеся Михайловского военного училища для своих занятий сняли комнату, где происходили оживленные дискуссии на исторические и политические темы. Изучалась также теория Дарвина. Позже из этих групп вышло много хороших ученых и общественных деятелей, но не все они могли спокойно работать в России, так как преследования день ото дня росли. Однако в то время, о котором я говорю, зимой 1873 г., маленькие группы разрастались в большие собрания, состоявшие не из единиц и десятков, а из сотен молодых людей, встречавшихся, как обычно, втайне. Комнаты для собраний больше не снимались: обычно они предоставлялись сочувствующими или группами товарищей.

Лично я не ощущала нужды в этих собраниях. Я полагала, что уже раз и навсегда нашла ответ на те вопросы, которые там поднимались. Я не любила произносить речи, отчасти из-за застенчивости, отчасти из-за того, что мои взгляды на революционную работу отличались от взглядов большинства. Чайковский, глубоко укоренившийся в Петербурге, основывал свою деятельность и пропаганду на учении Лаврова. Придавая большое значение образованию отдельных лиц, чайковцы направляли своих сторонников в колею самообразования и выступали за просвещение масс в политических и общественных вопросах. Их методы были разумными, но чересчур медленными. Я, независимо от них, придерживалась этих методов в течение многих лет, так как жила в деревне и поддерживала постоянные контакты с крестьянами, как в их частной жизни, так и в связи с работой земства. Я хорошо разбиралась в обычаях и взглядах крестьян и понимала их психологию. Поэтому мне не нужно было идти к ним, чтобы изучать их образ жизни. Кроме того, я знала, насколько это трудно – почти невозможно – вести систематическую просветительскую работу в массах. Мои закрытые школы и неудачи моих сотрудников, высланных в северные губернии, служили красноречивым доказательством враждебности правительства по отношению к такой работе.

После многих размышлений и после того, как полиция пресекла мои последние попытки наладить обучение, я решила отказаться от своего призвания – от любимой мной созидательной работы, – чтобы посвятить свою энергию чисто революционным целям, а в случае необходимости и террористической деятельности, и попытаться преодолеть те препятствия, которые коренились в историческом прошлом русского народа. Так или иначе, я отчасти уже находилась вне закона, так как по приказу Третьего отделения я сама и моя переписка состояли под надзором полиции.

Таким образом, мои мысли и намерения отличались от теорий Чайковского. Я склонялась к бакунистам, которые шли «в народ», пытаясь поднимать восстания в тех местах, где почва уже была подготовлена. За исключением немногих старших товарищей, молодежь не была настолько уверена в себе, чтобы взвалить на себя подобный долг, но Ковалик, мой друг детства, соглашался со мной, и мы начали подыскивать подходящих соратников. Однако, покоряясь срочному приглашению Веры Рогачевой, я отправилась на встречу, которую организовали чайковцы и бакунисты, намереваясь дать друг другу последний решающий бой. Вера Рогачева, или Вера Павловна Карпова, была семнадцатилетней девушкой, которая вступила в фиктивный брак с Дмитрием Рогачевым,[17] артиллерийским офицером и сыном богатого помещика в Орловской губернии, чтобы освободиться из-под власти своего сурового отца. Она была склонна к опрометчивым поступкам, но отличалась щедрой и благородной душой.

Войдя в комнату, мы с трудом пробрались через плотную толпу молодежи. В середину комнаты нам не удалось протиснуться, пришлось остановиться неподалеку от входа. Комната была набита битком, как церковь на Пасху. Пришедшие едва вмещались в две довольно большие комнаты. Над толпой вился синий дым и медленно уходил в окно. Женщин было мало. Я решила молчать, но, когда Аполлон Арушин, ближайший друг Чайковского, начал энергично обличать планы «бунтарей», я пылко вмешалась и выразила свое мнение в резких словах. Мое выступление оказалось таким коротким и жестким, что больше говорить было не о чем.

Недовольная собой, я присоединилась к маленькой группе женщин. Вера поздоровалась со мной и сказала: «В первый раз женщина берет речь на наших собраниях». Я мысленно добавила: «И так опозорилась!»

Сразу же после меня заговорил Каблиц. Он тоже находился в сильном возбуждении. Лед был сломан; речи следовали одна за другой до поздней ночи. Толпа внимательно слушала. Никто не шумел. Табачный дым сгустился в плотные тучи. Молодежь уделяла ораторам пристальное внимание и напряженно думала. Расходились молча, так как требовалась большая осторожность.

Больше не приходя на крупные собрания, я стала бывать у молодых людей, которые жили и работали вместе, как и слушательницы Камынинских курсов – единственных курсов для женщин в Петербурге того времени. Меня в свою маленькую коммуну пригласила Евгения Судзиловская – высокая, серьезная девушка. Она была сестрой Николая Судзиловского и жила вместе с несколькими другими девушками на небольшой квартире. Я застала их за обедом, который состоял из соленых огурцов и каравая черного хлеба. Кипел жестяной самовар. На блюдце лежало несколько кусочков сахара. Такой обед удивил меня, так как я знала, что у этих девушек есть средства, чтобы питаться более прилично. Я привыкла к аскетичному образу жизни, который вели молодые люди, собиравшиеся идти «в народ», и сама его практиковала, однако, увидев большие желтые огурцы и грубый хлеб, внимательно осмотрела лица девушек; но они не носили следов лишений и даже были веселыми. Каждая из девушек уже выбрала, отправится ли она в деревню или пойдет работать на фабрику, и их разговор касался в основном этой темы. После обеда они собрали книги и ушли по своим делам – на занятия или на работу.

Кроме того, я посещала студентов в их мастерских. В одной из них работало несколько студентов и артиллерийских офицеров. Среди них выделялся благодаря своему облику и энергии Александр Осипович Лукашевич. У него были черные глаза, черные жесткие волосы, рыжая борода и крепкая мускулистая фигура. Неизменно серьезный и трудолюбивый, он производил впечатление человека, обладающего огромной физической и моральной силой, и таким оставался всю жизнь, хотя та была безжалостна к нему и наносила жестокие удары его принципам и этическим стандартам.