Вадим Нестеров - Герои вчерашних дней Страница 5

Но и Афанасий Иванович, и Алексей Ларионович прекрасно понимали, что все это — не более чем разведка, прощупывание противника. И оба они знали, что впереди главный бой, который решит все, и оба ждали этого боя.

Долго ждать не пришлось. О том, что русские вернулись на Амур, Канси доложили еще феврале 1686 года. Император отреагировал недвусмысленно: «Ныне русские снова вернулись в Албазин, отстроили город и поселились в нем. Если не поспешить их немедленно уничтожить, они непременно создадут запасы провианта, будут упорно обороняться, и тогда одержать над ними победу будет нелегко. Следует приказать Сабсу … отправится для взятия Албазина».[6]

Кто может оспорить волю императора? Маньчжурское войско выступило к Албазину двумя группами — трехтысячная конница шла сушей, а 4500 пеших солдат и артиллерию в сорок голландских пушек отправили, как и прошлый раз, на судах по реке.

Как мы видим, на сей раз китайцев было вдвое меньше — семь с половиной тысяч человек. Дело не только в том, что сыны Поднебесной наконец уяснили истинную численность русских на Амуре. Были тому и другие причины.

Так случилось, что возвращение русских на Амур совпало с резким обострением отношений между Китаем и молодым и агрессивным Джунгарским ханством — вот-вот должна была начаться война. А накануне серьезной войны лишних солдат не бывает. Кроме того, если первая осада Албазина была тщательно спланированной акцией, то «второе пришествие» китайских войск было, по сути, импровизацией. Войско собирали в пожарном порядке, и набиралось оно, если честно, с бору по сосенке.

Вот что пишет о составе цинской армии известный китаевед Г. В. Мелихов:

«Помимо подразделений маньчжурских «восьмизнаменных» войск и отряда китайских феодалов-изменников, с самого начала завоевания Цинами Китая перекинувшихся на сторону маньчжуров, под командованием Линь Синчжу оно включало также солдат и офицеров «мятежников» — разбитых маньчжурами в Юго-Западном Китае китайских войск «трех вассальных князей», китайских военнопленных, захваченных Цинами в Фуцзяни и на Тайване, с бесчеловечной жестокостью переброшенных маньчжурами из привычных субтропиков в тайгу Приамурья с ее суровыми морозами. Далее список цинского воинства пополняют уголовные и политические преступники из числа китайцев, сосланные за различные преступления на Северо-Восток и занятые на обслуживании речного флота, почтовых станций и пр. Наконец, в состав маньчжуро-китайских войск были включены жестоко эксплуатируемые, доведенные маньчжурами до полного обнищания «братские народности» — солоны и дауры»[7]

Меж тем русские были готовы много лучше, чем в прошлый раз. В активе у них была только что построенная усиленная крепость; пушек было уже не три, а одиннадцать; не в пример лучше было с запасами пороха и зарядов. С продовольственными запасами было так даже хорошо — спасибо собранному осенью хлебу, к тому же Толбузин, готовясь к долгому «сидению», той же осенью заставил казачков сеять озимые. Ну и с людьми стало получше — в крепости заперлись 826 казаков, а с учетом вернувшихся на обжитые места жителей Албазина количество защитников города переваливало за тысячу.

Козыри, что и говорить, слабенькие. Тысяча сабель против семи с половиной и одиннадцать пушек против сорока — расклад, как ни верти, хреновый.

Но в отличие от прошлого года, на сей раз можно было играть. Или хотя бы попытаться…

6

Зубы русские показали сразу же. 7 июля 1686 года маньчжурская флотилия подошла к Албазину. На свою беду — раньше конного войска. Но не успели они начать высадку, как ворота крепости открылись, пропустив отряд во главе с Бейтоном. Не ожидавшие вылазки маньчжуры, остолбенев, смотрели как на них сверху, набирая разгон, летит ватага казаков. Удар был столь страшен, что среди маньчжур началась паника, и командующему Лантаню пришлось лично наводить порядок в своих войсках. Пока собрались-опомнились, было уже поздно — казачки, обильно напоив амурский берег кровушкой, уходили назад, в крепость.

Первый ход остался за русскими.

Так началась вторая осада Албазина. Через день, 9 июля, толбузинский гарнизон повторил вылазку, хотя и с меньшим успехом, потом подошла маньчжурская конница и уже 11 июля китайцы пошли на штурм, надеясь, как год назад, сразу же рассчитаться за все, разом.

Бой был жестоким, но штурм оказался неудачным, ни взять крепость, ни даже существенно ее повредить сынам Поднебесной не удалось. Запомнился же этот день совсем другим — защитники Албазина остались без командира.

Не судьба, видать, была воеводе Толбузину поквитаться со своими обидчиками. Все кончилось, не начавшись — почти сразу же, на пятый же день осады, при том памятном штурме ему ядром «отшибло правую ногу по колено». Через четыре дня после ранения первый и последний албазинский воевода принял честную солдатскую смерть.

Которая, как издавна заведено на Руси, все искупает, после которой «сраму не имут» даже самые отпетые негодяи вроде Григория Лукьяныча Бельского, более известного как Малюта Скуратов. Тот всю жизнь жил упырем, но хоть умереть ему посчастливилось по-человечески — погиб цепной пес Грозного-царя не на плахе, которую вполне заслужил, не от яда, не от кинжала, а честно лег в землю на войне, во время осады русскими войсками ливонской крепости Пайда.

Что уж говорить про нашего Алексея Ларионовича? Пенять ему, думаю, ни у кого язык не повернется. Все, что мог, для своего воеводства он сделал, действительно, «кровью искупил», заплатил полной мерой. Вот только чашу испытаний, как выяснилось, он едва-едва пригубил, а испить ее до самого донышка довелось Афанасию Ивановичу Бейтону, который после смерти Толбузина и принял командование крепостью и албазинским гарнизоном.

После этого неудачного штурма китайцам стало понятно, что наскоком Албазин не взять. Началась долгая правильная осада. Я не буду ее подробно описывать, замечу лишь, что именно здесь, на Амуре, пришлось крещеному немцу Афанасию Ивановичу вспомнить всю воинскую науку, которой обучила его бурная жизнь наемника, выложиться полностью, до предела. Впрочем, пусть скажет сам: «И против воинских неприятельских вымыслах и жестокого приступа за помочью Божиею вашим, великих государей, счастием с теми ратными людми стояли и бились не щедя голов своих подкопами и всякими боями и часто на выласку и на приступ к ним к роскатом ходили и языков имали и нужу и всякой голод и холод терпели и на их ласковые слова и прелестные листы не здавались».[8]

Русские и впрямь не только «не здавались», но и, без громких слов, геройствовали. При многократном преимуществе противника албазинцы не только держали крепость, отбив еще два масштабных штурма — в сентябре и октябре, но и умудрялись огрызаться.

Маньчжуры были воинами не из последних, и во время завоевания Китая брать города вполне себе научились. Осаду они вели по всем правилам, Албазин был обнесен насыпанным земляным валом, с которого осаждающие обстреливали город из пушек, построив для удобства обстрела башню. Но и Бейтон, как мы помним, с принципами осады был знаком не понаслышке. Однажды ночью прогремел взрыв — албазинцы разрушили башню подкопом. Не чурались казаки и прямых столкновений с противником, где глаза в глаза и сталь на сталь. В первые месяцы осады крепостные сидельцы провели еще пять вылазок. Самой удачной оказалась последняя, 16 августа, когда казаки уничтожили северную батарею противника.

Однако, как бы не успешно действовали осажденные, против них был страшный в своей безжалостности закон больших чисел. Закончился июль, в боях пролетел август. Началась тоскливая дальневосточная осень, обильно сдобренная низким свинцовым небом и унылыми дождями.

Стычки не прекращались, а при затяжной войне русские неизбежно проигрывали. Несмотря на весь урон, что албазинцы наносили китайцам, те могли себе позволить менять даже пять на одного — русские и при таком раскладе проигрывали первыми. Гарнизон крепости, несмотря на все усилия Бейтона, быстро и неумолимо таял. В довершение, осажденные не обереглись от самого страшного, что только может случиться при осаде — в крепости началась цинга.

Бейтон прекрасно понимал, что оставшимися силами крепость не удержать, и в бессилии своем не раз и не два просил у нерчинского воеводы Власова помощи: «Дай, государь, помощи и прибавочных людей, буде возможно». Это «буде возможно» очень показательно. На самом деле эти просьбы были просто актом отчаяния, надеждой на чудо. Бейтон прекрасно знал, что людей у Власова нет. И без того Иван Евстафьевич что мог, то отдал, практически оголив Нерчинск. Да что говорить, вот вам полная роспись «малолюдства» Нерчинского воеводства еще в довоенном, 1683 году. В Иргенском остроге служило России 5 человек, в Итанцинском зимовье — 12, в Еравнинском и Аргунском острогах по 20 человек, в Телембинском — 40, в «столичном» Нерчинском — 103 человека. Как прозорливо жаловался в своей «отписке» предшественник Власова, тогдашний нерчинский воевода Федор Воейков: «служилых людей малолюдство, толко двести два человека, и те служилые люди живут в разных острогах, а не в одном в Нерчинском остроге; а великого государя в казне в Нерчинском остроге пушек и пороху и свинцу мало; а которое мелкое ружье осталось от воеводы Афонасья Пашкова, и то ружье все перержавело, а иное попорчено и рваное и к стрелбе то ружье не годитца, и от приходу Китайских воинских людей мне великого государя Нерчинских и Албазинских острогов оборонить, за малолюдством, будет некем».[9]