Джон Бирман - Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста Страница 5

Эйхман проглотил обиду насколько мог; он испытывал сожаление по поводу смерти Гейдриха («Никогда не знал более хладнокровного пса», — с восхищением говорил он), но все же, несомненно, чувствовал некоторое удовлетворение: теперь, после кончины босса, за работу по «окончательному решению» он отвечал непосредственно перед Гиммлером. Ныне Эйхман смахивал на главу гигантского панъевропейского туристического агентства, работавшего с бесплатными путевками в один конец. Из своей конторы в штаб-квартире гестапо на берлинской улице Курфюрстендамм он наблюдал за деятельностью членов своей команды во всех частях континента. Время от времени он срывался с места и совершал молниеносные инспекторские поездки в некоторые столицы, и, где бы он в это время ни появлялся, работа по сосредоточению евреев в лагерях и депортации шла быстрее.

Тем не менее, несмотря на все служебное рвение Эйхмана и его несомненную эффективность, общее число депортированных, начиная с совещания в Ванзее и кончая мартом 1944 года, не превысило трех четвертей миллиона — то есть поставленные совещанием цели оставались далекими. И хотя эта цифра внушает ужас, она составляет лишь часть общего итога, которым позже Эйхман хвастался перед знакомым: «Я смеясь прыгну в свою могилу — на моей совести смерть пяти миллионов евреев, и это приносит мне чрезвычайное удовлетворение». Жертвы Эйхмана исчисляются следующими цифрами:

Бельгия — 25 000. «Скудные результаты», — говорил Эйхман своему доверенному лицу после войны. Население Бельгии оказало заметное сопротивление репрессиям, что позволило многим евреям избежать нацистских сетей; кроме того, немецкие военные власти в этой стране отнеслись к регистрации евреев весьма небрежно.

Болгария — 12 000. Еще одно разочарование для Эйхмана. Ненадежная союзница, страна с сильными либеральными традициями, Болгария упорно сопротивлялась депортации евреев со своей территории.

Чехословакия — 120 000. Нацисты полностью, особенно после жестоких репрессий, последовавших за убийством Гейдриха в Праге, контролировали население этой страны.

Франция — 65 000. Из нацистских сетей ускользнуло почти 200 000 евреев. Их выживанию способствовали: отказ главы правительства в Виши маршала Анри Петена подписать указ о депортации; отказ властей в итальянской зоне оккупации от участия в «окончательном решении»; активная деятельность французского Сопротивления и растущее неприятие нацистских методов даже со стороны французских антисемитов.

Великий рейх: Германия — 180 000, Австрия — 60 000. У себя на родине Эйхман не встретил сколь-либо значительного сопротивления депортации остатков двух еврейских общин.

Греция — 60 000. Большинство евреев этой страны проживало в портовом городе Салоники, где компактная еврейская община существовала на протяжении почти 2500 лет. Таким образом, выявить и депортировать их не представило труда.

Нидерланды — 120 000. Германия контролировала Голландию почти тотально; были вывезены и уничтожены практически все голландские евреи.

Италия — 10 000. Главная союзница Германии, Италия во всем, что касалось политики в отношении евреев, сотрудничать с ней отказывалась. Страна не позволила депортировать евреев не только с итальянской территории, но также из оккупированных ей районов Франции, Югославии и Греции. Преследование евреев началось только после оккупации Германией Северной Италии, которая последовала за высадкой союзников на Апеннинском полуострове и падением Муссолини.

Польша. В немецкой зоне Польши два больших гетто, в Литцманштадте (немецкое название Лодзи во время Второй мировой войны) и в Белостоке, находились вне юрисдикции Ганса Франка, эйхмановского haine [6]. Но и здесь Эйхмана ожидало разочарование. Ему удалось депортировать из Белостока в Освенцим не более 10 000 евреев — депортациям препятствовали протесты местных властей, утверждавших, что евреи им нужны для военных работ. В Литцманштадте Эйхман столкнулся с еще более ожесточенным сопротивлением местных чиновников, извлекавших из рабского труда жителей гетто огромную выгоду. В конце концов, он договорился с ними о «постепенном сокращении» численности обитателей гетто.

Румыния — 75 000. Из большой еврейской общины на территории Румынии приблизительно половина, 400 000, пережила войну. Несмотря на прежние варварские действия, даже отличавшийся ярым антисемитизмом режим маршала Иона Антонеску, союзника Гитлера, отказался от участия в «окончательном решении». Тем не менее, десятки тысяч румынских евреев были депортированы за границу и расстреляны.

Скандинавия: Дания — 425; Норвегия — 700. Еврейские общины этих стран были относительно немногочисленны, и нееврейское население помогало соотечественникам бежать в нейтральную Швецию.

Югославия — 10 000. По «техническим причинам» большинство евреев Сербии и Хорватии (две самые большие зоны расчлененной Югославии) были расстреляны или отравлены газом на месте, а не депортированы. Тем не менее, тысячам евреев удалось бежать в зону, находившуюся под властью Тито, где они присоединились к партизанам, и еще тысячи нашли прибежище в Италии, стране-союзнице Гитлера.

Эйхман не только не выполнил установленных планов, он чувствовал, что не отвечает собственным представлениям о компетентности. Во время одной из пьяных вечеринок он говорил своему другу Гессу, что обязан убить любого еврея, какого только мог заполучить в свои руки. «За любое, даже малейшее сомнение когда-нибудь придется заплатить дорого».

У многих высокопоставленных нацистов были среди евреев свои «любимчики»: им помогали бежать за границу или обеспечивали лучшее, чем с другими, обращение. Кроме того, некоторые нацисты охотно брали взятки и без всякого стеснения торговались с евреями, обещая им за деньги свободу. Эйхман на подобное никогда не шел. Он был убежден, что исключений быть не должно, и никакие причины: политические, сентиментальные или корыстные — на решения о депортации влиять не могут. Как вспоминал Генрих Карл Грубер, немецкий протестантский священник, выступавший на процессе Эйхмана в Иерусалиме, всякий раз, когда он просил Эйхмана за какого-нибудь человека, ответ того неизменно был отрицательным. «Он был холоден, как кусок льда или мрамора, — говорил Грубер. — Ничто не трогало его сердца». Или, может быть, ничто не могло поколебать его здравый смысл? Однажды один из помощников Эйхмана стал настаивать, чтобы для еврея по имени Авраам Вейс было сделано исключение. Вейс изобрел способ электрического освещения, неразличимого с высоты: использование его во время ночных бомбежек сулило большую выгоду. Наверное, столь изощренный ум можно было использовать и для других ценных для рейха изобретений? Вейс был полезен чисто с военной точки зрения. Эйхман, однако, решил по-своему: «Поскольку изобретение уже передано в Патентное бюро рейха, этот человек нас более не интересует». Во власти Эйхмана находились сотни тысяч человек, но его всевидящее око не упускало ни одного. Услышав, например, что некий французский еврей по имени Макс Голуб должен получить в ближайшее время паспорт одной из южноамериканских стран, он приказал захватить Голуба в индивидуальном порядке и отправить его в Освенцим с первым же железнодорожным составом.

И все-таки ничто так ярко не иллюстрирует тщательного внимания Эйхмана к мелочам и его решимости не упускать ни единого человека, как случай с Дженни Коцци, уроженкой Латвии и вдовой старшего офицера итальянской армии, еврейкой, которую задержали во время одной из облав, проведенных нацистами, когда они захватили Латвию. В Риме товарищи покойного мужа г-жи Коцци потребовали от итальянского Министерства иностранных дел, чтобы оно добилось ее освобождения. МИД Италии вручил соответствующее представление МИДу Германии, а оттуда, в свою очередь, запрос передали в штаб-квартиру Эйхмана. Итальянцы натолкнулись на резкий отказ. Тогда они сделали еще одну попытку — спасти вдову известного офицера, к тому же гражданку Италии, было для них делом чести. Но Эйхман отказал снова. Он счел запрос, как он выразился в ответе своему Министерству иностранных дел, «неоправданным» и просил министерство, чтобы оно убедило итальянского посла оставить попытки защитить «еврейку Коцци». Тем не менее, итальянцы продолжали настаивать, и вскоре штаб-квартира фашистской партии в Риме направила письмо с просьбой об освобождении синьоры Коцци руководству нацистской партии в Берлине. Но Эйхман опять ответил отказом, и вдова итальянского офицера навсегда сгинула в рижском концентрационном лагере. Как однажды объяснил Эйхман своим коллегам: «Любое исключение создает прецедент, препятствующий делу очищения от евреев».

Что лежало в основе столь целеустремленного и безжалостного преследования любого, даже самого последнего еврея: личная ненависть к еврейскому народу, фанатическая приверженность нацистской идеологии, патологическая верность служебному долгу или все три фактора сразу — сказать трудно. Скрываясь потом, через несколько лет, в Аргентине от правосудия, Эйхман говорил пронацистски настроенному нидерландскому журналисту Вилему Сассену: «Лично мне евреи не сделали ничего дурного… Мы не преследовали противника в индивидуальном порядке. Это было политическое решение, на которое я стопроцентно работал». Конечно, эти слова, как и заявление о том, что на его совести 5 миллионов евреев, могли быть сказаны просто ради эффекта.