Михаил Садовяну - Жизнь Штефана Великого Страница 5

Духовные светильники, возжженные христианским Римом и питаемые драгоценным маслом античности, теплились и в монастырях материка — священных приютах эпохи варварства. Казалось, готические храмы империи Карла Великого вздымаются, словно огромные цветы или языки пламени, к самому небесному творцу. Но вне этих островков, где над свитками склонялись бледноликие книжники, владыки мира признавали только оскалившегося, узколобого бога Силы, и многие бароны почитали для себя зазорным искусство чтения и письма.

Воителя того времени, мывшегося каждодневно, сочли бы неженкой. Рубаха была ему ненадобна. Узнать его можно было издали по собственному рыцарскому духу. Сражаясь на востоке, крестоносец мечтал игриво, но без особого волнения, о даме сердца, дожидавшейся его в каменной башне и огражденной от соблазнов крепким поясом с замком. Герцогини при королевских дворах справляли малую нужду вокруг парадного крыльца.

Эти маркизы, грабившие на дорогах честных купцов, сюзерены, бравшие взаймы у вассалов три тысячи злотых, для оплаты наемной рати, эти владыки Священной империи, спокойно взиравшие на то, как рубят, зорят и жгут друг друга подвластные им князья, епископы и бароны, как утверждали некоторые, все же были охвачены великой верой. В ней они должны были обрести свое спасение.

Однако вот что сказывали молдаване о благочестивом схимнике Иоанне Ветхопещернике, покинувшем уединенную Афонскую обитель. Спустившись к Царьграду, увидел он великое бесчестье и упадок греческою царства и услышал бранные словопрения ученых теологов; и поспешил уйти, надеясь где-нибудь встретить истинных братьев во Христе. Ходил он пешком, изнемогая от усталости и пыли. И пришел в большой город Священной империи, со многими церквами. Но прежде чем вступить во храм, увидел он людей, висевших на деревьях. А в котле, принадлежащем магистрату, варился фальшивомонетчик. И глашатаи перечисляли но всеуслышание провинности казненных. Был воскресный день, и схимник Иоанн, войдя на литургию, увидел коленопреклоненных мирян, из которых иные плакали; а поп с амвона кричал им грозные слова о светопреставлении. Взглянув на попа, благочестивый Иоанн увидел его в истинном обличии, узнал козлиный лик, о коем сказано в Писании. И поспешил он к выходу и снова стал скитаться, уповая на лучшие дни. На краю дубравы накинулись на него станичники, избили и нищую суму отняли. И встал он, смыл кровь у родника и побрел к другому городу. Там в храме с великой пышностью служил молебен сам епископ, и обличье его было волчье, а у коленопреклоненных мирян — овечье. Так, бродя от места к месту, познал он всю глубину падения человеческого сердца. Изведав все, что можно было изведать, увидев все, что можно было увидеть, взял он свой посох и пересек великие горы. Спустившись в цветущие долины, дошел до Рима. Девять дней и девять ночей простоял он на коленях у входа в обитель святого Петра, покуда сжалившиеся слуги не повели его к его святейшеству.

Вступив в богатые покои, уставленные драгоценностями, афонский схимник земно поклонился и заплакал.

— Кто ты и откуда путь держишь? — спросил святой отец.

— Святейший владыка, я бедный инок. Хотел спознать мирскую веру и возрадоваться. Просил у христиан твоих приюта — и не приняли они меня; пищи алкал я — и они не дали мне есть; жаждал — и не напоили; в доме Господа моего нашел я меняльные лавки, торговлю оружием и женками. Я незлобиво укорил их в жестокости — они избили меня. Когда я усомнился, христиане ли они, — они вздернули меня на крючья. Козлы и волки володеют паствой. А здесь, во граде Отца моего Господа Бога вижу льва рыкающего, алчущего мирской добычи.

Кровь застыла в жилах святого отца: небесное сияние венчало голову монаха. Смиренно поклонившись, папа повернулся и, хлопнув в ладоши, позвал слуг и поручил им позаботиться о госте.

— Узнаю тебя, владыко, — проговорил он сладко. — И я пронзен твоим страданием. Ты прав. Не пристало очам твоим видеть убожество мира.

И повелел служителям отвести схимника в самую отдаленную келью темницы святого Петра. С тех пор никто его уж не видел.

Сочинители всех этих племен поочередно учили нас преклоняться перед их правителями — величайшими князьями и царями мира. Возможно, они просто заблуждались; возможно, старались хлеба насущного ради, а то просто из трусости. Свободных людей очень мало.

Кто знает, быть, может, известная в античном мире фермопильская битва всего лишь слово звучное, а троянская война — одни лишь рифмованные строки да поэтические тропы. Сила эллинов заключалась в проявлениях духа и творениях искусства. А европейских королей и кесарей славили за каждый жест и каждую улыбку, за все их слабое, за выигранные и проигранные битвы, выставляя напоказ, словно на подмостках театра. Между тем, владения Чингис-хана были в двадцать раз обширней империи Карла Великого. Правда, татары пронеслись и исчезли, как пыльный смерч, но Карл тоже не был рыцарем бессмертного духа и ума. Ни он, ни прочие властители — потомки варваров, процарствовавшие в средние века. Поколения учеников заучивали имена их под страхом розги и отмечали их годовщины, словно это были некие небесные светила; а Венеция, ставшая с помощью дипломатии и золота истинной владычицей средневековья, держава, оказавшаяся сильнее Фредерика, и Матвея Корвина, и Казимира польского, всеобщий кредитор, вечный интриган — Венеция удостоилась немногих слов в трудах историков.

Не худо — что немногих; худо, что о других чересчур много сказано. В сравнении со сфинксом, обозревающим на краю ливийской пустыни неведомые дали, властители эти — всего лишь пыль, взметаемая ветром. Сокровищница человечества состоит из невесомых ценностей. Ни ливни не страшны им, ни снега, и бури не в силах их развеять. Семена их зачастую дают неожиданные и странные на первый взгляд ростки. Таким образом, в цветах сегодняшней Молдавии я угадываю сокровенную сущность давней жертвы.

Итак, величие императора, кумира простолюдинов, было в сущности пустым звуком. Немецкие княжества и города не составляли единой силы. Граф-паладин[53] был в ссоре с архиепископом Майенцы. Король Богемии и герцог Бургундский воевали из-за Люцельбургской земли. С тем же богемским королем враждовали и саксонские герцоги. Швейцарцы оставались упорными противниками австрийских герцогов.

У королей Венгрии и Польши — соседей раздираемой усобицей империи были тоже свои великие и малые заботы. Как только на венгерский престол вступил Матвей Корвин, он первым делом стал готовиться к войне с соседями. У Казимира польского тоже были свои особые дела: продолжалась война с тевтонским орденом на рубежах королевства, другую — еще того опаснее — он вел внутри страны с духовенством за право назначения епископов, третью — со шляхетством, которое на сеймах выступало против его величества.

В 1459 году Пий II вернулся в Рим с Мантуанского собора, удрученный земными и политическими неурядицами. Послав на виселицу некоего возмутителя толпы по имени Тибурцио, он несколько пришёл в себя и милостиво принял посланцев персидского шаха Узуна, царя Трапезунда и армян, пришедших просить помощи могучего властителя земли против Магомета.

Случайно оказались тут же послы Венеции. Такой поднялся стон по поводу падения Византии и кровавого антихристова мира, что святой владыка прослезился и именем Христа обещал помочь.

Послы святого престола поспешно обратились к кесарю, к английскому и французскому королям, добиваясь, как в 1346 и 1444 годах, ратной помощи против врага всего христианства. Но их величества повели окольные речи, что срок-де неподходящий, казна пуста, людей одолевают иные заботы, и что Европе грозит опасность пострашнее в лице так называемых ученых, твердивших, что земля кругла, как шар. Тогда его святейшество лично приступил к делу. В послании султану Магомету он убеждал его оставить западному миру Царьград и Средиземноморье и ограничиться Востоком. Тут же он давал понять султану, что запах крови и весть о страшных злодеяниях дошли до самого Господа.

Магомет-султан был вправе усмехнуться при чтении сего литературного творения, ибо греки-осведомители, к которым он охотно прибегал, поведали ему немало занятного о милосердии христианском. Последователи Христа отлично владели искусством разнообразнейших казней и смертей: дробления костей на колесах, четвертования, сажанья на кол и сжигания на кострах. Его янычары, попавшие в полон, не удостаивались христианского милосердия. Янош Корвин Семиградский, знаменитый полководец, не раз повергавший в прах османский полумесяц, доказал самому султану Магомету в 1456 году под Белградом, что у победителей много выдумки и мало выдержки при казнях побежденных. Валашский воевода Влад, прозванный Цепешем[54], мог бы служить султану наставником по части азиатского искусства пыток и убийств. Около Тырговиште он посадил на кол Гамзу-пашу со всеми его ратниками, дабы вороны заживо выклевали у них глаза. Одноруким, одноногим отрубал он беспричинно равновесия ради — вторую руку или ногу. Священная инквизиция и святая Вера ведали утонченнейшими средствами убийства, ибо человек именно на этом поприще проявлял наибольшее рвение и, словно дикий зверь, всегда предпочитал кроволитие мирным занятиям. И если тому причиной были неестественные наклонности и жестокий дух, то обязанность карать строптивых и дух соперничества призывали к кроволитию. Борьба эпохи за торжество кротких законов непорочного Агнца выглядела по меньшей мере странно.