Тадеуш Квятковский - Семь смертных грехов Страница 5

- Не таких я отправлял на тот свет, - издевался в свою очередь пан Гемба, отбивая удар.

Пан Топор свободной рукой подкрутил ус, который он в горячке закусил, из-за чего это украшение

мужчины несколько потеряло вид. Пан Гемба выпучил налившиеся кровью глаза и пищал тоненьким голоском:

- Ах ты, болван турецкий!

- Вот я тебя, вот я тебя!.. - повторял пан Топор, не отличавшийся такой находчивостью, как его противник.

Лязг сабель заглушал скрежет зубов. Пан Гемба крутил клинком, стремясь обмануть пана Топора, и упорно наступал. Пан Топор наносил удары медленно и обдуманно.

- Лентяй вонючий!

- Вот я тебя, вот я тебя!..

Вдруг пан Гемба воинственно крикнул, сделал выпад и - раз! - нанес удар в плечо противнику. Пан Топор уронил саблю и схватился за рану. Кунтуш его покрылся кровью.

- Вот, получил, собачий сын, - торжествовал пан Гемба.

Пан Топор повторил еще раз свое "вот я тебя!", но зашатался, привалился к стене, побледнел. Пан Гемба приставил ему саблю к груди.

- Отлаивайся, ваша милость, а то конец тебе.

- О, святой Ян, - застонал пан Топор.

- Отлаивайся, а не то проколю насквозь! - грозил пан Гемба, задыхаясь от злости.

- Как же мне отлаиваться, если... если я даже забыл, из-за чего у нас спор вышел?

- Отлаивайся как положено, что я - ясновельможный пан Гемба - являюсь паном Гемба и насмехаться над своей фамилией никому не позволю.

Пан Топор приблизился к столу и, опустившись на колени, залез под него. Пан Гемба, подбоченясь, обвел гордым взглядом комнату.

Пан Топор громко из-под стола провозгласил:

- Я набрехал, как собака, и отлаиваюсь. Пан Гемба не имеет ничего общего ни с какой губой, и никто не имеет права делать по этому поводу никаких намеков.

Пан Топор пролаял три раза, как пес, выбрался из-под стола, затем поднял кубок с вином и чокнулся с паном Гембой.

- Губа это губа, а шляхтич это шляхтич. Одно к другому отношения не имеет.

- В таком случае дело улажено, - успокоился пан Гемба, и противники звучно расцеловались. - Пан Литера, скажи что-нибудь по этому поводу.

Секретарь торопливо вскочил, но никак не мог сохранить равновесия и шатался из стороны в сторону.

- Honesta mors turpi vita potior! - крикнул он на всю избу. - Почетная смерть лучше позорной жизни!

- Вот именно, - проворчал пан Гемба и приказал пану Литере сесть.

Тот не шевелясь опустился на скамью и сидел, неестественно выпрямившись, словно шест проглотил.

Брат Макарий смочил в вине кусок полотна, оторванный от рубахи пана Топора, и перевязал рану громкая стонавшему от боли шляхтичу.

Тем временем корчмарь принес объемистый жбан и поставил его перед гостями. У брата Макария загорелись глаза. Еще издали уловил он этот запах. Содержимое жбана было столь прекрасным, о таком напитке он не смел даже и думать, начиная сегодняшний день. Когда сидевшие за столом сделали первый глоток, у всех внезапно прояснились лица. А хозяин, подбоченясь, с гордым видом смотрел на гостей, багровея от радости.

- Значит, угодил я вам, ясновельможные паны, - повторял он, расплываясь в улыбке.

Шляхтичи и брат Макарий с шумом прихлёбывали, причмокивали, облизывались, в общем проделывали все то, что и полагается делать с таким прекрасным напитком; они не спеша потягивали его, прикрыв глаза, выпятив животы, чтобы помочь процессу поглощения.

- Nullum vinum nisi hungaricum, - изрек брат Макарий, подмигнув пану Литере, который сидел печальный и пристыженный, так как его обошли вином. Да, нет вина лучше венгерского.

- Верно! - выкрикнули в один голос оба шляхтича. Тут квестарь, распустив немного веревку, которой был подпоясан, громко запел:

Пока жив, я пью,

А умру - сгнию.

Душа смело к богу явится:

Не суди ты, скажет, пьяницу.

- Ух! Ах! - зычно подхватили пан Топор с паном Гембой, притопывая при этом во всю мочь.

Квестарь налил тщедушному секретарю вина из жбана так ловко, что никто не заметил, и вновь запел:

Сам господь развеселился, Купил вина бочку; Он святых всех угостил, Прогулял всю ночку.

- Ух! Ах! - подхватили шляхтичи, а один из крестьян, сидевших в углу, несмело, но довольно громко стал подыгрывать на волынке.

Шляхтичи хлопали в ладоши в такт песне. Брат Макарий выбрался из-за стола, поднял рясу чуть не до колен и, залихватски топая, стал потешно кружиться и припевать:

Ой, пил я, пил, Разных баб топил, Триста штук побросал. Глядь, бежит моя краса.

Волынка заиграла смелее, все начали подпевать и притопывать.

- Вот забавник, будь ты проклят, - разинул в изумлении рот пан Топор. Он от радости хлопал себя по коленям и блеял, как ощипанная коза. - Слово шляхтича, такого я еще не видывал.

- Пусть мне татарин лоб обреет, если этот поп не заслуживает кубка самой лучшей мальвазии.

- Хе-хе-хе! - тряс брюхом корчмарь.

Только пан Литера, мрачно насупившись и подняв палец кверху, сидел и что-то бормотал, но так как в корчме стоял дикий шум и гам, никто не расслышал ни единого его слова. Брат Макарий, дыша, как кузнечные меха, и блаженно охая, уселся на краешек скамейки и продолжал перебирать ногами в такт волынке, ревевшей во всю мочь.

(К сожалению, вырваны 3 страницы)

_ Ноги моей здесь больше не будет, - выкрикнул на прощанье пан Топор, швыряя горсть монет на стол. - Пойду к еврею, не будь я Топор, герба Топор!

Корчмарь выбежал за ним, раздирая на груди рубаху в доказательство того, что он совершенно бессилен против столь знатного пана, решившего провести ночь в его корчме.

Брат Макарий потянулся было за своим мешком, но вельможа дал ему знак остаться. Квестарь сообразил, что здесь ему перепадет куда больше, чем у Мойше, поэтому уселся в углу и стал наблюдать за беготней челяди. Когда все приготовления были закончены и комната, устланная персидским ковром и завешанная турецкими тканями, приняла вид, достойный такого высокопоставленного лица, слуги внесли сверкающий оловянный таз, наполненный розовой водой, и льняное полотенце, которое два гайдука держали осторожно, словно ребенка на крестинах. Вельможа смочил пальцы и тщательно вытер их. Можно было приступать к ужину. Матеуш, склонив голову, стоял в углу и, вероятно, про себя уже подсчитывал барыши, которые останутся от посещения его корчмы столь знатной особой. На каждый знак пальцем он срывался, как заяц с межи, и бежал сломя голову, не забывая, однако, покрикивать на слуг. Магнат уселся поудобнее на специально положенных сафьяновых подушках и вытянул нош. Двое слуг опустились на колени и осторожно сняли с него сапоги.

- Что это ты, святой отец, смелость потерял? - спросил вельможа дружеским тоном.

- Я смелость теряю только при виде полного бочонка, содержимое которого старше меня, - ответил брат Макарий.

- Определение точное, - сказал магнат, - только не подходящее для данного случая. Ты, отец, молчишь, словно в первый раз человека увидел. Признайся, тебе, наверное, не приходилось встречать таких, как я? Добродетель монахов заключается в послушании и правдивости.

- Напротив, добродетель монашеских орденов - это логика и диалектика. А что касается высоких господ, то я знал одного видного магната.

- Кто же был этот высокий пан? - зевая во весь рот, спросил вельможа.

- Заучить его титулы мне было трудно - такие они были длинные и запутанные. Однако я его хорошо запомнил.

- Что же ты можешь мне о нем, сказать?

- Ничего не скрою из того, что я о нем знаю, - продолжал брат Макарий. Он был, скажу я вам, так же глуп, как и богат.

При этих словах один из стоявших рядом слуг бросился на квестаря. Это был, судя по поведению, шляхтич, но, видно, из захудалых: и одежда у него была заношенная, и своего хозяина он охранял, как цепной пес.

- Оставь его, пан Тшаска, - жестом успокоил вельможа своего прислужника. Продолжай, отец.

- Так вот, я и говорю, - еще раз повторил с особым ударением брат Макарий, - пан этот был так же богат, как и глуп, а так как богатства его никто не подсчитывал - такое оно было большое, - то и величину его глупости трудно было постигнуть.

Вельможа улыбнулся, словно догадываясь, кого квестарь имел в виду. Наверное, он считал героем рассказа одного из своих недругов, и это доставляло ему удовольствие.

- Ну, и что же дальше, отец?

- А больше я не запомнил, прошу прощения у вашей ясновельможной милости.

- От тебя, смотрю я, толку мало, преподобный. Ну, а как ты исполняешь монашеский обет? Брат Макарий ударил себя в грудь.

- Я мирянин и никаких монашеских обетов не давал. Хожу собираю милостыню, пользуюсь людской добротой и врожденным стремлением к благим делам.

- Да ты хоть "Pater noster" знаешь?

- Знаю благодаря моей матушке, которая эту науку вбивала мне палкой в спину, повторяя вслух молитву для укрепления своих собственных сил перед недремлющим оком божьим.

Магнат, потянувшись, расправил конечности и приказал подать вина. Брат Макарий заерзал на скамейке. Он сразу учуял, каким вином угостит Матеуш такого благородного гостя, и уж теперь никакая сила не смогла бы вытащить его из комнаты, старайся тут хоть тысяча слуг.