Тит Ливий - Война с Ганнибалом Страница 50

Все сходились на том, что товарищем Гая Нерона по консульству должен быть Марк Ливий, и только один в целом Риме был с этим не согласен – сам Ливий. Он говорил:

– Вы не сжалились надо мною, когда в траурном платье я молил вас о сострадании[84], а теперь, против моей воли, хотите облечь меня в белую тогу консула. Если вы считаете меня человеком достойным и честным, то почему осудили как последнего негодяя? А если нашли виновным, зачем доверяете новое консульство тому, кто и в первый раз не оправдал вашего доверия?

Так он укорял и обличал сенаторов, а они возражали ему, что перед суровостью отечества, даже несправедливою, надо смиряться, как смиряется сын перед суровостью отца, и, уступая общим просьбам и уговорам, Ливий сдался.

Консулами были избраны Гай Клавдий Нерон и Марк Ливий.

Надвигающийся год обещал быть тяжелым, а государство по-прежнему сиротело[85], и сенат просил вновь избранных консулов заранее, не дожидаясь вступления в должность, поделить меж собою провинции, чтобы они заранее знали, кому с каким неприятелем придется иметь дело. Смущала сенаторов и вражда между Ливием и Клавдием. Она была давней и всем хорошо известной, и Ливий, ожесточившийся в несчастье, слышать не хотел о примирении. Мало того, он утверждал, что примиряться и не надо: каждый из консулов будет действовать тем энергичнее и храбрее, что любой его промах принесет радость и прибавит славы другому консулу. Но сенат поставил на своем: противники согласились забыть старый раздор и во всем соблюдать единодушие.

Провинции им достались в противоположных концах Италии: Гай Клавдий получил юг, то есть Бруттий и Лука-нию, где уже который год шла Зорьба с самим Ганнибалом, Марк Ливии – север, то есть галльские земли вдоль реки Пада, где со дня на день должен был появиться Гасдрубал, по слухам уже подступивший к Альпам.

Слухи эти становились все тревожнее. Сперва прибыли послы из Массилии и сообщили, что Гасдрубал перевалил через Пиренеи и что все галлы взбудоражены его приходом:, от племени к племени бежала молва, будто он привез с собою очень много золота и собирается вербовать наемников. Потом в Массилию отправились римские послы, чтобы все разузнать на месте. Они донесли в Рим, что их люди вместе с массильцами ездили к галльским вождям – друзьям и гостеприимцам этих массильцев. Вожди уверяют – и не верить им никаких оснований нет, – что Гасдрубал с огромным войском стоит у подножия Альп и с началом весны двинется дальше. Он бы, верно, не дожидался и весны, но зимою альпийские перевалы закрыты и неприступны, и это единственное, что его удерживает.

В заключение надо заметить, что в том же году цензоры произвели перепись, и в списки граждан было внесено сто тридцать семь тысяч сто восемь человек – намного меньше, чем перед началом войны[86].

Двенадцатый год войны – от основания Рима 547 (207 до н. э.)

Консулы проводили набор с большим усердием и большою строгостью, ибо на границе был новый враг, Гасдрубал, но вместе с тем и с большими трудностями, ибо число молодежи резко сократилось. Ливий предложил снова призвать рабов-добровольцев, и сенат дал на это свое согласие. Публий Сципион прислал на помощь Италии целое войско – восемь тысяч испанцев и галлов, две тысячи легионеров и тысячу восемьсот нумидийских и испанских конников.

Гасдрубал в Италии.

В разгар набора пришли вести из Галлии[87]: Гасдрубал снялся с зимних квартир и уже перевалил через Альпы. Эти вести заставили консулов поспешно закончить набор и выступить в свои провинции, чтобы задержать неприятелей и не дать им соединиться.

Важную и добрую службу сослужил римлянам ошибочный расчет Ганнибала. Он знал, что брат должен быть в Италии этим летом, но, вспоминая, какие трудности встретил на пути он сам, как целые пять месяцев боролся с Роданом и с Альпами, с людьми и с природой, не ожидал Гасдрубала раньше чем к середине лета и потому задержался на зимних квартирах.

Но у Гасдрубала все сложилось на редкость удачно. Галльские и альпийские племена не только встретили его приветливо и дружелюбно, но даже двинулись следом, на войну против римлян. Он шел по пути, который открыл и протоптал его брат, и за истекшие одиннадцать лет нравы тамошних обитателей смягчились, стали гораздо менее дикими. Прежде они никогда не видели в своих краях чужеземцев и относились с хмурою подозрительностью ко всякому пришельцу. Не зная, куда направляется Ганнибал, они полагали сначала, что пунийцы явились покорить их скалы и крепости, угнать скот и людей. Но молва о войне, которая, не утихая, год за годом пылает в Италии, успокоила их и убедила, что Альпы – всего лишь дорога между двумя могущественными государствами, оспаривающими друг у друга власть над миром.

Вот что расчистило Гасдрубалу дорогу через Альпы. Но весь – неожиданный даже для себя – выигрыш во времени он потерял у стен Плацентии. Он решил, что легко возьмет штурмом этот город на равнине, а разрушив его, приведет в трепет остальные римские колонии в Галлии. Штурм, однако же, не удался, и Гасдрубал начал правильную осаду, которая не только его задержала надолго, но остановила и Ганнибала, уже готового выйти с зимних квартир. Ганнибал подумал о том, какое нескорое дело осада городов, а главное – как безуспешно осаждал ту же колонию он сам после победы при Требии.

Когда консулы выступили из Рима двумя разными дорогами, словно на две разные войны, тревога сжала сердца римлян: будут ли боги настолько благосклонны к их городу, чтобы даровать ему две победы в одно время? До сих пор успех всегда уравновешивался неудачей, а неудача – успехом: в Италии кровавые разгромы при Тразименском озере и при Каннах – зато счастливые события в Испании, гибель в Испании двух замечательных полководцев и двух армий – зато милости судьбы в Италии и Сицилии. А теперь Рим окружен: с юга грозит Ганнибал, с севера Гасдрубал, и стоит одному из них взять в сражении верх, как он тут же удвоит силы другого.

С такими-то тяжелыми и тревожными чувствами провожали римляне своих консулов, один из которых был все еще полон гнева против сограждан.

Сохранился рассказ, что когда Квинт Фабий Максим, расставаясь с Ливием, в последний раз просил его не торопиться с битвою, но сперва выяснить характер и повадку врага, тот отвечал:

– Нет, я дам бой Гасдрубалу сразу же, как только с ним повстречаюсь.

А когда Фабий осведомился, к чему такая поспешность, Ливий сказал с ожесточением:

– Я буду в прибыли в любом случае: победа над врагом даст мне громкую славу, а поражение сограждан – злую и, может быть, бесчестную, но поистине заслуженную радость!

Ганнибал слабеет: битва у Грумента.

Ганнибал находился в Бруттии: он собирал войско, выводя солдат с зимних квартир. Консул Клавдий с сорока тысячами пехоты и двумя с половиною тысячами конницы задержался у Венусии, выжидая. Закончив все приготовления, пуниец направился в Луканию, чтобы вернуть под свою власть города, снова отошедшие к римлянам. Он остановился у Грумёнта, и туда же подошел римский консул.

Неприятельские лагери стояли не больше чем в двух километрах один от другого, разделенные открытым полем. Слева от карфагенян (и, стало быть, от римлян направо) поднимались холмы, по-видимому, совершенно непригодные для засады – нагие, без единого дерева, без пещер и расселин. Первые дни все ограничивалось незначительными стычками пехотинцев с передовых постов, но было ясно, что Ганнибал согласен и на большое сражение, лишь бы вырваться из этих мест, а Гай Клавдий Нерон приложит все усилия, чтобы его не выпустить.

Подражая врагу, консул решился на хитрую уловку: пять союзнических когорт с пятью манипулами легионеров в придачу[88] получают приказ ночью скрытно пересечь гряду холмов и засесть на противоположном склоне. На рассвете Гай Клавдий вывел и построил к бою всю свою пехоту и конницу. Немного спустя поднял сигнал битвы и Ганнибал. В карфагенском лагере зазвучали крики воинов, спешивших к оружию, и все наперебой мчались к воротам и дальше, в поле, навстречу неприятелю. Видя этот беспорядок, консул велит коннице одного из легионов ударить на пунийцев со всею возможною стремительностью.

– Они разбрелись, словно овцы, – сказал Клавдий, – и вы сомнете и размечете их в один миг!

Ганнибал не успел еще выйти из лагеря, как услышал шум сражения. Самых горячих, которые забежали дальше остальных, уже гнала назад римская конница. Вступила в бой и пехота – легионеры и союзники. Пунийцы отбивались как придется, каждый в одиночку. Но битва разрасталась – из лагеря подходили всё новые бойцы, – и опытность Ганнибала в военном искусстве помогла бы ему построить своих даже в этих отчаянных обстоятельствах, если бы не римская засада. Когда на гребне, а потом на склонах холмов показались римские пехотинцы, пунийцы, страшась, как бы их не отрезали от лагеря, ринулись назад все до последнего. Но всадники врага были у них на плечах, а пехотинцы, спустившись по отлогому склону с такою же легкостью, как по мощеной дороге, врезались и врубились в открытый, ничем не защищенный фланг. Только близость лагерного вала спасла карфагенян от поголовного истребления. Убитыми они потеряли свыше восьми тысяч, пленных было захвачено семьсот, военных знамен – девять. Слоны в этом внезапном и таком коротком сражении не пригодились – четверых римляне убили, двух взяли живьем.