Джеффри Хоскинг - Россия и русские. Книга 1 Страница 50

Таким образом, религиозный раскол повлек за собой и раскол в обществе: большое количество консервативно и патриотически настроенных людей отдалились от имперского государства и Православной церкви и решили вести духовную жизнь в общинах, расположенных как можно дальше от власти, вне установленных ею рамок. Эсхатологическая идея о Руси как «новом Израиле», «пророческой земле» с «избранным народом» осталась мощным субстратом в русской культуре и политике, возродившимся двумя веками позже в совершенно иной форме.

4. Петр Великий и европеизация

Поворот к Западной Европе

К концу XVII в. Россия представляла собой евразийскую империю, наследницу земель Золотой Орды и многих других государств. Но для поддержания этого статуса было необходимо стать и великой европейской державой. Да и геополитическое положение России не оставляло ей иного выхода. В отличие от Испании, которая примерно в то же время стала огромной империей, Россия не имела Пиренеев, способных защитить ее от европейских войск. Все непосредственные соседи являлись сильными державами. Швеция господствовала на большей части восточного берега Балтики, включая Финский залив, а граница с Польшей проходила между Двиной и Днепром, практически у стен Смоленска и Киева. Османская империя правила всеми Балканами и значительной частью Кавказа, в то время как Крымское ханство доминировало на северном берегу Черного моря и постоянно угрожало обширным южным степям.

Для того чтобы противостоять всем этим государствам, Россия в XVII в. реформировала свою армию в соответствии с теми уроками, которые дала Тридцатилетняя война. Кроме того, были переняты европейские административные модели, в особенности прусские и шведские. Как и Россия, Швеция и Пруссия в свое время столкнулись с проблемой создания мощных вооруженных сил, обладая при этом ограниченными ресурсами.

Однако реформы в этих странах проводились в совершенно иной ситуации. В первую очередь необходимо отметить эффективное функционирование их государственных институтов, вызванное во многом тем, что служившие там люди были исполнены духом пиетизма (набожности) и неостоицизма. Эти веяния способствовали формированию рациональной системы управления, а также чувства самоотречения у чиновников, воспринимавших свое служение в интересах коллектива как религиозный долг. Следует принять во внимание и то, что в Пруссии и Швеции административная реформа органично сочеталась с реформами в области культуры и образования1.

Русское государство, стремясь мобилизовать скудные ресурсы и не обладая при этом подобным религиозным менталитетом, вынуждено было прибегать к принудительным мерам. Но их применение грозило России разрушением или в лучшем случае ослаблением и так едва заметных гражданских институтов — юстиции, местного управления, религии, филантропии и т. д., которые могли бы поддерживать определенные общественные настроения в соответствии со шведской и прусской моделями. Результатом их ослабления стало укрепление феодально-крепостнических связей, занявших место едва наметившихся институтов гражданского общества. Модернизация усиливала архаичность; повышенный государственный контроль означал упрочение влияния самовластия. С подобного рода парадоксом Россия начала сталкиваться именно с конца XVII в. Он проявлялся в тенденции проведения радикальных всеобъемлющих реформ, отрицавших предыдущие пути развития страны как абсолютно неверные.

В это время не существовало единой и общей модели европейской культуры, которую можно было бы перенять. Сохранялся выбор между двумя альтернативами, имевшими много общего. Первая, проникавшая в Россию через Украину и Польшу, сложилась в результате посттридентского союза (От Тридентского собора Католической церкви XVI в. — Примеч. пер.) Католической церкви и иезуитов: вторая же, идущая из стран Балтики, Скандинавии, Нидерландов и Англии, была пиетической и неостоической по своему существу. У них имелись общие черты: обе модели опирались на веру в способность человека осмыслить природу благодаря силе разума и изменить ее посредством самодисциплины, преодоления своего греховного начала и направления своей энергии в соответствии с наукой. В этом аспекте они радикально отличались от традиционной русской культуры. С другой стороны, оба европейских направления расходились в важных деталях. Католическое течение требовало повиновения церковной власти, в то время как протестантское делало упор на самодисциплину и развитие набожности через изучение Писания.

Личный опыт царя Алексея Михайловича, всю жизнь проявлявшего интерес к привлекательным сторонам общественной жизни Европы, ее культурным течениям и техническим достижениям, склонял его к выбору католического варианта. При этом следует учесть, что его мировоззрение испытало на себе влияние польской религиозной культуры середины XVII в. Кроме того, он читал работы западных мыслителей, ученых эпохи Ренессанса и более поздних периодов. Особенно много он узнал о западной культуре в ходе польской кампании. Его доктор — англичанин Сэмюэл Коллинз отмечал, что когда царь «побывал в Польше и увидел нравы и порядки княжеских домов… он начал делать свой двор и сооружения более величественными, украшать залы гобеленами и устраивать развлекательные дома». Еще в большей степени царь увлекся сельским хозяйством и промышленностью, уделяя особое внимание развитию многочисленных отраслей экономики, в которых он держал монополию2.

В XVII в. в Москве было предпринято несколько попыток учредить православную коллегию, подобную той, которую в Киеве создал Петр Могила. Фаворит Алексея Михайловича, боярин Федор Ртищев пригласил, например, киевских ученых, для того чтобы те поселились в Москве и учили русских «свободным наукам». В их числе приехал и белорусский поэт и ученый Симеон Полоцкий, будущий наставник царевича Федора. Однако лишь в 1685 г. (В 1687 г. — Примеч. пер) была открыта Славяно-греколатинская академия. Ее основали в Заиконоспасском монастыре в Москве на базе проекта, разработанного Полоцким и воплощенного его учеником Сильвестром Медведевым. Учебный план академии включал латынь и греческий язык, а также грамматику, риторику, поэзию, физику и теологию.

Патриарх Московский Иоаким выступал против католических веяний, и академия на ранней стадии своего существования подыскивала греческих учителей. Однако вскоре выяснилось, что под правлением османов греческая наука зачахла, а большинство лучших ученых получили образование в Италии или во Франции. Вопреки намерениям основателя занятия в академии вскоре стали вестись в основном на латыни, а в учебной программе отразилось влияние иезуитов. В результате первые руководители академии из-за чрезмерного пристрастия к латыни были отстранены от исполнения своих обязанностей. Но их последователи не изменили избранного курса, такое упорство объяснялось тем, что преподавать современную программу по теологии или гуманитарным предметам на греческом языке оказалось невозможно3.

В то же самое время, когда создавалась академия, Москва с согласия Константинополя окончательно переняла киевскую митрополичью кафедру. Таким образом, православные верующие на территории Руси подпадали под юрисдикцию единого патриарха — впервые за более чем два века4.

К середине XVII в. духовное содержание политики московских царей стало меняться: личный и моральный контекст постепенно вытеснялся безличным, апеллирующим к закону. В 1682 г. был сделан еще один важный шаг в этом направлении — местничество, распределение официальных должностей на основе родства, отменялось, а подкреплявшие его родословные записи оказались сожжены. Следует подчеркнуть, что основным обоснованием необходимости проведения реформы отмены местничества послужила идея «общего блага». Этот типично пиетический и неостоический мотив впервые упоминался в официальных российских документах. Согласно новому правилу традиционный принцип родства как решающий фактор в кадровой политике двора предполагалось заменить официальной, определенной законом процедурой. На деле же, хотя указ об отмене местничества и внес некоторые изменения в соотношение сил боярских группировок, их главенство не исчезло. Вместе с тем этот закон должен был стать первым шагом на пути серьезного реформирования армии. Однако смерть царя Федора Алексеевича в 1682 г. воспрепятствовала дальнейшей реализации его планов5.

Военное дело и международная торговля привлекли в Москву невиданное ранее число иностранцев, в первую очередь из стран Западной и Центральной Европы. Многие из них прибыли в качестве военных советников для подготовки новых полков или офицеров для осуществления командных функций в армии. Другие же приезжали, чтобы вести торговлю. Большинство иностранцев селилось в самой Москве, наиболее богатом и влиятельном центре. Особенно многочисленными были представители морских наций Северной Европы: Англии, Голландии, Дании и Швеции. Они торговали в Гостином дворе в Китай-городе, изначально квартале иностранцев, расположенном недалеко от Кремля. Голландцы создали особую сотню со своим сотником, признанным властями. Некоторые из них десятилетиями жили в Москве, становились полурусскими и даже принимали православие.