Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге Страница 51

Реакция самого Зорге на это событие бросает некоторый свет на необычайную твердость его собственных убеждений.

«Я считал, что Лушков стал перебежчиком не только потому, что был недоволен отношением к себе со стороны советских властей и из-за какой-то обиды или оскорбления, пережитых им в Сибири, но просто потому, что в то время чистки коснулись уже непосредственно рядов ГПУ и он боялся, что может оказаться в числе жертв. Я пришел к выводу, что Лушков выставил политическую причину своего побега лишь потому, что у него были друзья в оппозиционных группах в Сибири.

Утверждения предателя и его поступки всегда стереотипны, и потому сам Лушков меня не очень интересовал».

Однако, увидев первые откровения «предателя» из ГПУ, высказанные им в японском генеральном штабе, Зорге мгновенно понял, какое действие они окажут на правительственные круги Японии и Германии.

Поначалу его весьма встревожила реакция японцев. Германскому посольству, по-видимому, было сказано, что «Советский Союз находится на грани развала». Зорге всегда считал, что его особый престиж в посольских кругах следует использовать в политических целях и в пропагандистском смысле, несмотря на холодное равнодушие, проявляемое Москвой по отношению к этому самоназначению и дополнительной роли, взятой на себя Зорге, и потому в этом случае он спорил с японскими аргументами, указывая, что «Лушков был ненадежной и второстепенной фигурой».

«Опасно судить о внутренней ситуации в России по показаниям человека, подобного Лушкову. Его высказывания, говорил я, того сорта, какие можно почерпнуть в любой антинацистской книге, написанной немецкими беженцами. Они часто предсказывают, что нацистский режим ждет неминуемый крах».

Лушков, возможно, и вел речь о чистках, проводившихся ГПУ в советской Дальневосточной армии, находившейся под командованием маршала Блюхера, который под псевдонимом «Гален» был ведущим советским военным специалистом в штабе Бородина в Китае в 1923 году и советником многообещающего китайского генерала Чан Кайши[83].

В промежутке между июнем 1938 года, когда перебежал Лушков, и концом года, когда Зорге передал в Москву результаты изучения в Токио обширных показаний первого, Блюхер исчез без следа. Его исчезновение и массовое искоренение оппозиции в рядах советской армии, которое совпало с тайной казнью Блюхера, вполне может быть соотнесено непосредственно с побегом Лушкова и светом, который сумел пролить на это дело Зорге[84].

Благодаря Зорге японские оценки советских вооруженных сил на сибирской границе на случай японского нападения стали известны в Москве.

Не существует прямых свидетельств оценки материалов по делу Лушкова японскими и германскими экспертами, однако на следующий год на границах Маньчжурии и Внешней Монголии была предпринята крупномасштабная проба сил в районе Номонхана — с катастрофическими для Квантунской армии последствиями. Есть некоторый намек в более поздних показаниях ведущего прокурора по делу Зорге, Йосикавы Митсусада, что существовала связь между провалом этой операции, основанной на полученной от Лушкова информации, и передачей Зорге в Россию японской оценки советских вооруженных сил. Описав переданный Зорге микрофильм о лушковскими материалами, этот чиновник продолжал: «А потом случился Номон-ханский инцидент».

Деятельность Зорге в связи с делом Лушкова была одной из величайших услуг, оказанных им 4-му Управлению за все время его японской миссии[85].

Остальные члены группы Зорге также смогли в этот период обеспечить его ценной информацией о японских намерениях, а также и чисто военной информацией.

Примерно через месяц после побега Лушкова произошла резкая стычка между японцами и русскими на холмах, известных как Чанкуфенг, к юго-западу от Владивостока, на границе с Кореей, Маньчжурией и советским Дальним Востоком. Бои продолжались в течение месяца. Но на основании информации, полученной от Одзаки, ныне консультанта Кабинета, и Мияги, заставлявшего своих субагентов узнавать все, что можно о передвижении войск, Зорге смог заверить Москву, что ни японское правительство, ни японская армия не позволят этим стычкам перерасти в настоящую войну.

Во время более серьезных и длительных враждебных действий у Номонхана Одзаки не общался ни с кем из секретариата Кабинета, поскольку в январе 1939 года принца Коноэ сменил на посту премьер-министра барон Хиранума. Однако уже с начала июня 1939 Одзаки работал в качестве консультанта Исследовательского отдела токийского филиала ЮМЖД и на новом месте он получил прекрасную возможность получать разведданные обо всем, что касалось Маньчжурии. И он еще раз заверил Зорге, что японское правительство не желает идти на риск полномасштабной войны о Россией.

Мияги, со своей стороны, снабжал Зорге информацией о военных причинах поражения японцев у Номонхана, о типах оружия и другого снаряжения, используемого в боях, о настроении умов и боевом духе в армии.

Вукелича, ныне работавшего корреспондентом Французского агентства новостей Гавас, пригласили вместе с другими журналистами посетить места сражений, и он сумел передать Зорге весьма специфическую информацию о японской артиллерии и военном снаряжении. Но, похоже, что Зорге предупредил его быть осторожнее и не делать ничего, что могло бы привлечь к себе внимание, поскольку в качестве официального спонсора поездки выступала японская армия[86].

В разговоре с Оттом Зорге сделал самый подробный анализ разгрома у Номонхана:

«Я указал, что утверждения Лушкова и других о предполагаемой слабости Красной Армии теперь прямо уже можно назвать ложью. Если японская армия хотела изгнать Красную Армию с ее нынешних позиций, то потребовалось бы 400–500 танков, а это превышало возможности военной промышленности Японии. Германии следует более глубоко изучить Номонханский инцидент и отказаться от старой идеи, что Красная Армия якобы не в состоянии оказать серьезного сопротивления».

После чего Зорге заметил: «Однако я полагаю, Германия скорее согласилась с идеями Лушкова, нежели с моими».

Глава 12. ТЕХНИКА ДЕЛА

Шесть опасных лет прошли без происшествий.

Рихард Зорге был в высшей степени опытным сотрудником советской разведки, имевшим за плечами долгие годы нелегальной работы в Германии, Москве, Скандинавии и недолго в Англии. Безупречная «крыша» была прекрасной предпосылкой для успешного выполнения его миссии. Еще до приезда в Японию Зорге с типичной немецкой тщательностью и педантичностью, хотя и с некоторым риском для себя лично, устроил себе журналистскую «крышу» во время тайного визита в Берлин в июне 1933 года. Во время своего пребывания в Японии именно как корреспондент газеты «Франкфуртер Цайтунг» он завоевал себе репутацию газетчика — специалиста по дальневосточным делам, и именно это его легальное занятие как нельзя более способствовало установлению дружеских отношений с сотрудниками германского посольства в Токио, что и обеспечивало Зорге настоящую «крышу».

Когда немцы, проводя в ноябре 1941 года официальное расследование, копались в прошлом Зорге, германский МИД пытался найти факты, которые помогли бы прояснить, как именно удалось Зорге стать сотрудником «Франкфуртер Цайтунг». Редактор газеты был тверд в своих заявлениях и в категорической форме отверг любые предположения, что Зорге имел какие-либо дела с газетой до своего отъезда в Японию.

«До марта 1936 года мы совершенно ничего не знали о жизни г-на Зорге в Токио. В марте мы получили от него письмо, датированное 4 февраля 1936 года и адресованное главному редактору д-ру Кирхнеру в Берлин. В этом письме г-н Зорге сообщал, что некоторые люди в германском посольстве в Токио обращали его внимание на тот факт, что у нашей газеты нет своего корреспондента в Японии, и потому он взял на себя смелость спросить, не будем ли мы заинтересованы в том, чтобы время от времени получать от него материалы по вопросам политики, экономики и общих тем, касающихся Японии и Маньчжурии. В случае если нам необходимы личные рекомендации, он перечислил следующих людей, готовых предоставить их нам: посол Дирксен и полковник Отт — военный атташе германского посольства в Токио. К письму была приложена статья.

4 марта г-н Зорге, до сих пор не получивший ответа, отправил нам другую статью с кратким пояснительным письмом к ней. В своем ответе, датированном 4 апреля 1936 года, газета утверждала, что была бы рада, если бы г-н Зорге продолжил работу на нее, но просила высылать как можно больше статей описательного характера о Японии, если это возможно. Никаких других договоренностей больше не было. Время от времени г-н Зорге присылал свои статьи на разные темы, включая и некоторые весьма специфические, что высоко ценилось нашей редакцией. В письме, датированном 7 октября 1936 года, г-н Зорге сообщил, что подпись, которую мы выбрали для его статей — «от нашего корреспондента», его не устраивает и что он просит нас или отказаться от подписи вообще, или же выбрать какую-то другую, более обычную ссылку. Тогда газета ответила, что согласна была бы считать его своим корреспондентом, но сможет сделать это только в том случае, если будет уверена, что он состоит в Германской Ассоциации прессы. Позднее, 4 марта 1937 года, газета узнала от г-на Зорге, что он обратился с просьбой о приеме его в члены Ассоциации прессы, но что это дело долгое и требует времени. Здесь не было никаких трудностей объективного характера, и потому до окончания всех формальностей было бы разумно считать его сотрудником, а не корреспондентом. 28 марта 1937 года г-н Зорге сообщил, что для того чтобы ускорить свое вступление в Ассоциацию прессы, он обратился в германское посольство в Токио с просьбой помочь ему, снабдив некоторыми бумагами (он считался немцем, живущим за пределами Германии), и что посольство любезно обещало ему свою поддержку. Много времени спустя, 14 марта 1940 года, газета узнала, что г-н Зорге принят в Германскую Ассоциацию прессы в качестве журналиста.