Жоффруа Виллардуэн - Завоевание Константинополя Страница 52

Почему же и каким образом крестоносцы, которым, как истинным рыцарям, надлежало быть верными слову во что бы то ни стало, попали в такую безвыходную зависимость от Венеции? Почему случилось так, что для того, чтобы сдержать слово, они вынуждены были пойти навстречу требованию дожа и двинуться на Задар? Это произошло, как объясняет хронист, по-своему логично выстраивая факты, в силу стечения многих неблагоприятных случайностей. Первая неудача, постигшая «пилигримов», состояла в том, что внезапно скончались сеньоры, на чье участие (вкупе с их вассалами) можно было сначала рассчитывать. Теперь с их смертью многие отказались от крестоносного обета. При этом самым большим несчастьем была кончина графа Тибо III Шампанского, которого Виллардуэн, вернувшись из посольства в Венецию, уже застал тяжко больным (§ 35). Смерть его вызвала глубокую скорбь — и не у одних только родственников и вассалов, горячо его любивших, но и у всех остальных (§ 37). Если при жизни граф мог их вести за собой, куда хотел, и каждый вассал, согласно завещанию графа, поклялся на Евангелии, «что отправится в войске Венеции в соответствии с тем, как он [Тибо] ей обещал» (§ 36), то после его смерти многие позабыли о своем долге: они «плохо сдержали» принесенную ими клятву и изменили обету (§ 36). Безвременная смерть Тибо III, не устает повторять хронист, стремясь убедить в этом слушателей, была поистине огромной утратой. Располагавший множеством вассалов («никто в те дни не имел стольких» — § 36), граф к тому же, будучи человеком благочестивым и преданным делу крестового похода, завещал на его нужды большие суммы денег (§ 36). Короче, он сделал все, чтобы обеспечить торжество крестоносцев, но... с его кончиной верность долгу и клятвам многими была предана забвению: в этом Виллардуэн видит отправной пункт и, если угодно, корень всех последующих злоключений крестоносцев.

Если даже хронист, что вполне вероятно, искренне сокрушался о смерти своего молодого сеньора, то нельзя все же не признать впечатляющей искусности всего этого, казалось бы чисто фактологического, построения[93]. Само по себе, взятое изолированно, оно поначалу может и не вызвать сомнений в правдивости повествователя. Сомнения возникнут только при сопоставлении этого факта с последующими, когда станет ясной «выстроенность» схемы в целом, «пригнанность» всех ее деталей!

Действительно, как выясняется далее, перед Великим постом (27 февраля — 7 апреля) 1202 г., т. е. накануне отправления в Венецию, у «пилигримов» приключилась еще одна «большая беда»: заболел и умер граф Жоффруа Першский, доблестный рыцарь, а главное, человек знатный и досточтимый. Свое состояние, а также предводительство над вассалами он оставил брату Этьену Першскому, но тот, что станет очевидным из последующего рассказа (§ 79), худо распорядился деньгами (подтекст: этими деньгами могли бы воспользоваться «пилигримы», разумеется, если бы того пожелал Господь) — из Венеции, где Этьен Першский задержался по причине болезни, он отбыл со многими людьми в Сирию (§ 79). Это тоже нанесло немалый ущерб главному войску.

Однако самым пагубным для него явилось отступничество, или «измена» рыцарей, отплывших с фламандским флотом. Его капитаны поклялись на святых мощах, что, проплыв через Гибралтар, присоединятся к венецианскому войску и к своему сеньору Бодуэну Фландрскому там, где им будет велено, но и они не сдержали клятву, а из Марселя направили флот прямо в Сирию (§ 103). Это была третья серьезная потеря для войска — и в людях, и в материальных ресурсах, поскольку на фламандских кораблях находилось множество рыцарей с их оруженосцами и там же везли одеяния, припасы и «прочие вещи» (надо полагать, ценности). Фламандцы, по Виллардуэну, убоялись «великой опасности» дела, которой подвергались те, кто отправлялся с венецианским флотом (§ 49). Иначе говоря, трусость — вот что (так рисует ситуацию хронист!) отвело их от Венеции. Эта формула («убоялись великой опасности», douterent le grant peril) неоднократно повторяется в хронике, когда речь заходит об «отступниках», стремившихся «избежать опасности» (§ 50, 67). Не прибыли в Венецию и французы, имена некоторых хронист называет, хотя в отношении их численности довольствуется неопределенным выражением «многие другие» (§ 50).

Отступничество одних, «измена» других, уход из войска третьих — фактор, оказавшийся, с точки зрения Виллардуэна или, во всяком случае, в его версии, тем более ощутимым для «пилигримов», что отказавшиеся плыть с венецианцами ничем не возместили пагубности своего своеволия, действуя в тех краях, куда отправились вопреки общим обязательствам, — они либо совершили мало каких-либо доблестных деяний, либо и вовсе стали жертвою неудач (§ 50). Поэтому-то все в главном войске корили их за такое поведение (там же).

Между тем «отступничество» не прекращалось и позже: перед «пилигримами», собравшимися в Венеции, явно вырисовывалась перспектива распада их армии и провала всего дела, не успевшего даже начаться (ведь они «не смогли бы выполнить свои обязательства и уплатить венецианцам деньги, которые были им должны» — § 51).

Жоффруа де Виллардуэн тонко, но последовательно нагнетает «чувство страха» на читателей (слушателей), рассказывая о складывавшейся ситуации. Опасность для войска, подчеркивает он, была настолько велика, что подстерегала даже одного из его предводителей — графа Луи Блуаского, тоже собиравшегося миновать Венецию: самому Виллардуэну едва удалось уговорить графа, в ставку которого (близ Павии в Ломбардии) маршал Шампанский выехал вместе с графом Гюгом де Сен-Полем (§ 53), «проникнуться жалостью к Заморской земле» (§ 52); но оба посланца не смогли добиться такого же успеха по отношению к другим «раскольникам» — «очень многие добрые люди» все же отправились из Пьяченцы другими дорогами в Апулию (§ 54).

Важность всех «измен» такого рода выразительно и по-своему умело оттенена в § 54. Она начинается с формулы восхваления указанных «многих добрых людей»; далее приводится перечень некоторых могущественных сеньоров из их числа: кое-кто тут характеризуется с присовокуплением льстивых эпитетов («Вилэн де Нюлли, один из доблестнейших рыцарей на свете»), кое-кто — критически (Жиль де Трасиньи, присвоивший 500 ливров, выданных ему сюзереном (Бодуэном Фландрским), чтобы обеспечить участие в походе). Существеннее же всего другое: главный довод в системе осуждения хронистом «изменников», действия которых вызвали непредвиденный поворот войска на Задар, состоит в том, что линия сеньоров-отступников повлияла на поведение массы простых рыцарей и оруженосцев, «чьи имена здесь не записаны», — все они двинулись за своими предводителями, а это «нанесло весьма большой ущерб тем, кто отправился в Венецию, и было причиной большого для них несчастья» (§ 54). Во многих других местах хроники Виллардуэн не устает корить «отступников», из-за которых не удалось «возвысить христианство и унизить землю турок» (§ 57).

Выстраивая свою схему роковых случайностей, стараясь отыскать «виновников» того, что «пилигримы» по необходимости уступили домогательствам дожа и подняли меч против христианского Задара, хронист, впрочем, не ограничивается попреками в адрес одних только «отступников», миновавших Венецию. По представлениям Виллардуэна, внушаемым им аудитории, и в самом войске «пилигримов» действовала влиятельная партия злокозненных лиц, которая постоянно добивалась его раскола (§ 60—61). Эти бароны и простые рыцари не только отказались произвести дополнительную выплату венецианцам, когда обнаружилось, что собранные суммы не покрывают задолженности, но и активно мешали великодушному меньшинству, готовому «отдать все свое достояние», чтобы покрыть общий долг, лишь бы поход состоялся. «Раскольники» в отличие от них не пожелали платить ничего сверх уже уплаченного: они «приберегли свое добро» (§ 61), ибо, по Виллардуэну, больше всего якобы жаждали, чтобы войско распалось и рассеялось (§ 61).

Эта партия «злонамеренных» всплывает в повествовании всякий раз в решающие моменты событий, дабы сеять несогласия и вносить раздоры в войско. Сперва она противится предложениям дожа о походе на Задар (§ 63), затем она же побуждает жителей Задара оказать вооруженное сопротивление «пилигримам» (§ 81) и тем самым неизбежно ведет дело к жестокой войне против него. Эти люди, считает Виллардуэн, в ответе за все: они отказались платить, хотя могли бы помочь рассчитаться с Венецией; своим поведением они, собственно, и повернули поход в направлении к Задару; а, поощряя задарцев к отпору, «отступники» придали войне весьма суровый характер, между тем как все можно было, внушает хронист слушателям, уладить без такого напряжения сил (§ 85).

Продолжая нанизывать факты на канву «схемы случайностей», хронист одновременно — и это тоже важная сторона его концепции, неотделимая от названной «схемы», — вполне откровенно оправдывает самый захват Задара. Воспроизводя события осени 1202 г., он выступает прямым панегиристом разгрома христианского города. Виллардуэн отнюдь не склонен изображать его завоевание какой-то несправедливостью. Совсем напротив: ведь если бы оно было несправедливым, то Бог вмешался бы на стороне Задара и город оказалось бы невозможным взять (§ 77). Когда после его захвата между «пилигримами» и венецианцами вспыхнула ожесточенная распря (§ 88—89), Бог вторично вмешался — и снова на стороне завоевателей: он «не захотел», чтобы войско было загублено, не допустил его распада, сохранил его в единении. Мысль, многократно повторяемая хронистом, ясна: «если бы Бог не возлюбил это войско, оно не могло бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ему зло» (§ 104). Не случайно и папа дал отпущение «пилигримам», признав обоснованным завоевание Задара. Виллардуэн дважды повторяет доводы в пользу того, что необходимо было во что бы то ни стало сохранить целостность войска: он вкладывает эти доводы в уста послов, направленных к «апостолику» (§ 106), и в собственные уста Иннокентия III (§ 107). Аргументы хрониста во всех случаях согласуются с провиденциалистскими установками.