Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе Страница 53

Эти выводы современных лингвистов, А.И.Попова, Г.А.Хабургаева, подытожившие труд многих поколений исследователей, буквально дословно подтверждает «Повесть временных лет»: «И беша у него варяги и словени и прочи прозвашася русью» — так завершает она рассказ о походе Олега на Киев [ПВЛ, 882 г.]. Сложные построения, с помощью которых историки (нелингвисты) пытаются дезавуировать более раннее летописное сообщение: «И от тех варяг прозвася Руская земля, новугородьци» [186, с. 302–303], не учитывают, пожалуй, главного: в летописи мы имеем дело не только с историческими фактами, но и с тем, что «наивно-мифологическим является осмысление этих фактов… А факты эти сводятся к тому, что летописному утверждению о появлении руси на севере и о ее связи с норманнскими поселениями Приладожья соответствуют многочисленные данные ономастики» [229, с. 219–220]. При этом здесь, на севере Руси, славяно-скандинавские лингвистические отношения подчинены особым, специфически восточноевропейским законам [141, с. 206], проявившимся и в необычной продуктивности модели «X-gardr», и в переогласовке северного farimaðr в новгородско-летописное «Поромон, Паромон», и в различных кальках типа «Холопий городок» — trelleborg. Именно в контексте этих языковых отношений термин «русь», родившийся на славяно-финско-скандинавской этносоциальной почве, утратил (никогда, впрочем, ему особенно не свойственную) адресованную норманнам этническую окраску, и превратился в самоназвание не только новгородцев, «прозвавшихся русью», но и варяжских послов «хакана росов», а затем посланцев Олега и Игоря, диктовавших грекам «Мы от рода рускаго». Языковый процесс был лишь одной из граней славяно-варяжских отношений, и его внутренняя динамика подчинялась динамике социальных и политических процессов, развернувшихся не только в Верхней Руси, но и далеко за ее пределами, на магистральных общегосударственных путях Восточной Европы, в ее центрах, перераставших из племенных столиц и межплеменных торжищ в города Древнерусского государства. Именно эти центры и магистрали стали основными каналами развития русско-скандинавских связей в IX–XI вв.

4. Путь из варяг в греки

Волховско-Днепровская магистраль, протяженностью около 1500 км, начиналась в восточной оконечности Финского залива, и проходила по Неве («устье озера Нево»), юго-западной части Ладожского озера, Волхову, оз. Ильмень, Ловати, с переходом из Балтийского бассейна в Черноморский, по речкам Усвяче, Каспле, Лучесе, верхнему течению Западной Двины (где открывался еще один выход на Балтику) и системе волоков на Днепр в районе Смоленска. Отсюда начинался путь по Днепру, с важным перекрестком в районе Киева, труднопроходимым участком днепровских порогов и выходом на простор Черного моря в непосредственной близости от Херсонеса (Корсуни) и других византийских владений в Крыму [239, с. 45; 25, с. 210–247; 20, с. 239–270; 249, с. 105; 10, с. 159–169; 107, с. 37–43; 186, с. 125–128, 294].

Эта магистраль входила в IX–X вв. в разветвленную систему трансъевропейских водных путей. Ее основу составляли расположенные в меридиональном направлении реки Волхов, Днепр и — в значительной мере — Волга. Связи в направлении с востока на запад осуществлялись по Оке, верхнему течению Волги, Западной Двине, Неману, Десне, Дону и сложным водным системам из небольших рек Приильменья (Пола, Полнеть, Мета), Приладожья (Сясь, Тихвинка), Верхнего Поволжья (Чагода, Молога и др.).

Волхов вместе с реками восточного Приильменья уже на исходе VIII в. был включен в систему международных коммуникаций [157, с. 100–103]. По мере развития северной части Волжско-Балтийского пути, начинали функционировать и отдельные звенья Пути из варяг в греки. В его становлении можно выделить несколько этапов.

Первый этап (800–833 гг.) фиксируется по 25 кладам «первого периода обращения дирхема» (конец VIII в. — 833 г.) 12 из них составляют раннюю группу (786–817 гг.). Они известны как на Волховско-Днепровском, так и на Волжском пути. Клады этого времени распространяются по «северославянской культурно-исторической зоне», достигая Поморья и Мекленбурга, а также появляются в бассейне Верхнего и Среднего Днепра. На пространстве от Киева до Ладоги они образуют компактный ареал [98, с. 132] и свидетельствуют, видимо, о начале социально-экономических процессов, наиболее ярко проявившихся в стабилизации денежного обращения в пределах нового политического образования — «каганата росов», «Руской земли» рубежа 830-840-х годов.

Установившее (судя по кладам Готланда и западной Балтики) тесные внешние связи [249, с. 80; 230, с. 193] восточноевропейское государство, пытавшееся противопоставить Хазарии как политическую мощь Византии, так и военную активность «свеев», в середине IX в. переживает определенный кризис, подвергаясь на юге давлению хазар [240, с. 203–205], а на севере — варягов. Стабилизация славяно-скандинавских отношений после «изгнания варягов» и «призвания князей» во главе с Рюриком привела после 850-х годов к возобновлению и расширению балтийской торговли.

Второй этап (825–900 гг.) развития Пути из варяг в греки прослеживается по серии находок скандинавских вещей, как правило, включенных в местный культурный контекст, связанный со славянским, а то и дославянским населением [81, с. 244].

Возникает ряд небольших, локальных центров на Волховско-Днепровском пути, таких, как селище и могильник «культуры длинных курганов» в Торопце (бассейн Западной Двины); селище и могильник близ более раннего городища у д. Рокот, селище, могильник и более раннее городище у д. Кислая, курганы и городище у д. Новоселки — в Днепре-Двинском междуречье [119, с. 166–170]. В кладе у д. Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю (ок. 825 г.), поступивший, видимо, по Двинскому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений [29, с. 102; 329, с. 125]. Остальные находки — второй половины IX в. В курганах у д. Новоселки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтских племен [241, с. 114–123]. К этому времени относятся и наиболее ранние комплексы Гнездова, нового центра на выходе с волоков двинской системы на Днепр. Гнездовский курган № 15 (10) из раскопок первого исследователя гиеэдовских древностей М.Ф.Кусцинского содержал набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копье с «готическим» орнаментом (VIII–IX вв.), гривна с «молоточками Тора» и другие веши, позволяющие датировать комплекс второй половиной IX в. [32, с. 16].

Система «широтных путей» (Волхов — Новгород — Мета — Верхняя Волга; Западная Двина — Днепр (Смоленск-Гнездово) — Ока) обеспечивала выходы к непосредственным источникам арабского серебра на Волжском пути, а активное участие в создании этой системы местного населения обеспечило дальнейший рост магистральных водных путей и центров.

Третий этап (850–950 гг.) ознаменован превращением в крупнейший узел связей по Пути из варяг в греки Гнездовского поселения, отождествляемого с первоначальным Смоленском [127, с. 33–37; 14, с. 135–146].

Гнездовский комплект памятников на правом берегу Днепра включает Большое (Центральное) городище, селище и курганный могильник, а также обособленный Ольшанский комплект и несколько кладов. Материалы курганов и поселений свидетельствуют об их одновременности [126, с. 43–44; 8, с. 241–242].

Хронология гнездовского комплекта памятников по периодизации, разработанной В.А.Булкиным, охватывает три стадии: для ранней (время сложения поселения и могильника) характерны мечи IX — первой половины Х в. (типы D, Е, Я), фибулы IX в., монеты IX — начала X в., преимущественно лепная керамика. Вторая стадия (время расцвета Гнездова) представлена мечами типов V, X, Y (X — начало XI в.), монетами X в. (начиная с 920-х годов), фибулами X в. (в основном, второй половины столетия — начала XI в.); к этому же времени относится большинство из найденных в Гнездове кладов (не менее 7). Третья стадия в курганных комплексах представлена гончарной керамикой с клеймами мастеров, наиболее поздними монетами, распространением погребений по обряду трупоположения [30, с. 38]. Таким образом, зародившись во второй половине IX — начале X в., «гнездовский Смоленск» пережил расцвет в X в., во второй половине столетия намечается его упадок (проявившийся в появлении обособленного Ольшанского комплекта памятников), который и завершается в конце X — первой половине XI в., одновременно с появлением «княжеского Смоленска» на его современном месте, с центром на Соборной горе [14, с. 145–148].

Те же три стадии выделяются и по материалам поселения. Гнездовское селище И.И.Ляпушкин (по данным раскопок 1967 г.) датировал началом IX в., и к этому времени он отнес наиболее сохранные, не потревоженные распашкой участки культурного слоя с лепной славянской керамикой в углубленных постройках производственного назначения [127, с. 33–37]. Большое городище выделилось из состава открытого поселения не ранее начала X в., когда были сооружены земляные укрепления [1,2, с. 49; 175. с, 82–83]. Во второй половине X в. обособляется Ольшанский комплект памятников, а в первой половине XI в. жизнь в Гнездове замирает.