Владимир Миронов - Народы и личности в истории. Том 1 Страница 53

Он предупреждал, что враги разума и справедливости охотно готовы приобрести «патент», скрепленный печатью разума, чтобы скрыть собственные тайные и эгоистичные цели… «Всё может произвести всё». Это утверждение философа в высшей степени справедливо, если, конечно, не возводить его в принцип построения цивилизации. Вместе с тем легко убедиться, что никакой научный патент, никакой академический титул не спасет от краха политэкономическую или идейную доктрину, если та эгоистична и индивидуалистична, противореча интересам абсолютного большинства. Если личный интерес есть «первичный мотив справедливости», то еще важнее симпатия к общественному интересу. Общественный интерес должен быть источником морального одобрения и оплотом любой политики. Главная обязанность политиков, как и системы воспитания – поддержание в обществе «уважения к справедливости и отвращения к несправедливости». Нужно так строить общественную систему, чтобы чувство чести смогло «пустить корни в нежных душах детей» и обрести нужные твердость и крепость. Общество, лишенное равенства, справедливости и порядочности, не спасут и права собственности, ибо в стране утвердится власть негодяев.[232]

Юм и Смит – бойцы на поле битвы за культуру (эстетический смит-и-вессон, что был приставлен к виску бессовестной и хамоватой буржуазии). Их слова образны и доходчивы. Они дают программу «краткого курса» в сфере эстетики. Нормы времени вырабатываются путем сравнений. Все сравнивается со всем. Ныне могут быть иные нравы, вкусы, понятия, критерии. Когда-то славили иных поэтов, писателей, ученых. Сегодня их время ушло. Мы «никоим образом не в состоянии» наслаждаться их произведениями. Возьмем хотя бы Гомера. Какое впечатление остается от него, если взглянуть на него глазами современников. Сплошные марши и сражения, грохот щитов, непонятные и напыщенные речи. Жестокость и кровь. Нет, с Гомером нынче как-то неуютно. Но это не значит, что нужно выбрасывать его из библиотек. Как было бы преступлением и глупостью «выбросить портреты наших предков из-за того, что они изображены на них в рюшах и кринолинах» (или, скажем, даже в комиссарских тужурках!).

Затрагивает он и стороны эстетического опыта. Говоря о духовных вкусах, мы порой рассуждаем, подобно поварам или парфюмерам. Ведь так оно и есть. Духовная пища – то же блюдо, только посложнее. Философия и культура не одобряют однообразных «диет». Считающий себя воспитанным человеком не стал бы доказывать итальянцу, что шотландская мелодия звучит приятнее итальянской оперной арии. «Если вы умны, то каждый из вас допустит, что вы оба правы» (Юм). Это же можно сказать и в отношении того, что мы говорили о культуре и цивилизации. У каждого народа – свои привычки. То, что считается этичным и прекрасным у одного народа, в одну эпоху, вызывает недоумение, страх, даже отвращение у других (в другие времена). А. Смит приводит пример: тонкие черты, белый цвет лица в Гвинее считается уродством и, напротив, черный цвет, толстые губы и сплюснутый нос – красотой. Некоторые аборигены в Америке имели обыкновение сжимать головы детям дощечками, сдавливая их почти до квадратной формы. Однако ведь и европейские женщины до недавнего времени заключали в жутчайшие тиски корсетов «прекрасные естественные формы своего тела». И этот обычай был принят «среди самых цивилизованных народов мира». В период царствования Карла II распутство считалось среди знати Англии знаком светского воспитания (как и во Франции). Столь же различна манера проявления чувств у народов: «Живость и чувствительность, которые французы и итальянцы, два самых культурных европейских народа, проявляют по всякому поводу, удивляют прежде всего тех общающихся с ними иноземцев, которые воспитывались среди людей, обладающих более слабой чувствительностью. Эти иноземцы не могли приобщиться к столь бурной манере себя держать, какую им никогда не приходилось наблюдать у себя в стране. Молодой французский аристократ, которому отказали в получении полка, в состоянии плакать в присутствии всего двора. Итальянец…проявляет больше волнения, когда его штрафуют на двадцать шиллингов, нежели англичанин, которому читают смертный приговор» (А. Смит).[233]

В XVIII в. возросло значение университетов. Если Исаак Ньютон читал лекции при полупустых аудиториях, то на лекции Ф. Хатчесона, А. Смита, других известных преподавателей собираются толпы студентов. Фрэнсис Хатчесон (1694–1746), primus inter pares (лат. «первый среди равных»), стал читать лекции на английском, а не на мертвой латыни. Под влиянием его идей формируются взгляды Д. Юма, Э. Берка, А. Смита. Следы его мысли вспыхивают, словно ночные звезды, в работах великих умов (Лессинга, Канта, Дидро, Гердера). Он – один из тех «виртуозов мысли», которых Шефтсбери называл «тонко и изящно образованными людьми». Хатчесон верил в существование врожденных (генетических) способностей человека. В его представлении они – наиважнейший исходный материал. Образование, культура, воспитание суть лишь инструменты. С их помощью, конечно, можно увеличить способности ума, полнее раскрыть, то что заложено природой. Но если люди лишены способностей или вообще склонны к лени и безделью, тут «никакое образование не поможет». Хатчесон пишет: «Образование может заставить невнимательного гота вообразить, что его соотечественники достигли совершенства в архитектуре; а отвращение к его врагам, римлянам, может соединить определенные неприятные идеи даже с их зданиями и поднять его на их разрушение; но он никогда бы не образовал этих предрассудков, если бы был лишен чувства красоты. Разве слепые когда-либо спорят о том, какой цвет более тонкий, пурпурный или алый? И разве может какое бы то ни было образование расположить их в пользу какого-либо из этих цветов?»[234]

Наука, образование, искусства пользовались в Англии, Шотландии, Ирландии почетом и уважением. Правящий класс этих стран проявил изрядную долю здравого смысла, мудрости и прозорливости. Идеологи реформ (не чета нашим, российским) всячески холили и лелеяли отечественную науку… Таков был и лорд Шефтсбери (1671–1713), аристократ, живший в Италии и посвятивший себя философии. Это – один из наиболее ярких представителей века Просвещения. Британия сравнивается им с Древним Римом… Шефтсбери призывал правителей и аристократов «по своей доброй воле» оказывать помощь искусствам и наукам, дабы облегчить их «счастливые роды». Нации нужны поэты, рапсоды, историографы, хранители древностей всяческого рода. Художества и науки не могут быть оставлены без попечения в передовой стране мира. Он приучал английскую буржуазию к мысли о необходимости и важности выполнения роли domina omnimum scientarium! («властительницы над всеми науками»).

Без мощной поддержки духовной элиты власть не может работать. Пренебреги она людьми острого ума, вырази свое презрение свободному гению – и она обречена. Времена Кромвеля давно миновали. В Великобритании это поняли. Теперь, если власть и обратится к силе оружия – её ждет полнейшее фиаско. Поэтому Шефтсбери и рекомендует сильным мира сего любить и привечать «заслуженных людей, с тем чтобы они благожелательно относились к правительству и были его друзьями». Перед нами программа действий разумного и, смею сказать, весьма просвещенного правительства, искренне заботящегося о благе страны, а не сборища Tom fools («невежественных дураков и шутов»).[235]

Почтенные профессора, благодарные государственным мужам и состоятельной верхушке за поддержку их творческих и научных усилий (приносящих прибыль и славу им и Англии), выступали в поддержку и имперских притязаний Альбиона. Профессор Эдинбургского университета В. Уэльвуд поддержал претензии Карла I на владычество английской короны над водами океана, омывающего страну с юга, а также над Северным морем (XVIII в.). Какую позицию мог занять Ньютон, если он получил кафедру математики в Кембридже, учрежденную на деньги крупного собственника Лукаса. Английских ученых и интеллектуалов можно заподозрить в чем угодно, но только не в разрушении основ своей страны, а также тех условий, которые, собственно, обеспечивали им их благополучие и успех. В России в последние годы все наоборот. Кучка вороватых бездарностей, ничем не прославивших себя ни в науке, ни в производстве стала «реформаторами» (архитекторами краха великой страны).

Баллиольский колледж в Оксфорде в начале XVIII века.

Поступь века Просвещения становится все увереннее… Значение английской мысли и культуры в деле укрепления свобод, новых веяний в Европе велико. Ф. Энгельс был прав, заметив (1847): «Если Франция подала в конце прошлого столетия славный пример всему миру, то мы не можем обойти молчанием тот факт, что Англия подала этот пример на 150 лет раньше и что в то время Франция еще совсем не была готова последовать ему. А что касается идей, которые французские философы XVIII века, Вольтер, Руссо, Дидро, Д`Аламбер и другие, сделали столь популярными, то где первоначально зародились эти идеи, как не в Англии! Никогда не следует допускать, чтобы Милтона, первого защитника цареубийства, Алджернона Сидни, Болингброка и Шефтсбери вытеснили из нашей памяти их более блестящие французские последователи!»[236]