Альберт Шпеер - Воспоминания Страница 53

В окружении Гитлера с тех пор имя Гесса почти не упоминалось. Только Борман еще долго возился с этим делом. Он тщательно копался в жизни своего предшественника, с особо придирчивой подлостью преследовал его жену. Ева Браун пробовала, хотя и безуспешно, заступиться за нее перед Гитлером, а впоследствии оказывала ей некоторую поддержку за его спиной. Через несколько недель от своего врача, профессора Каоуля я услышал, что отец Гесса лежит при смерти. Я послал ему букет цветов, правда, анонимно.

По моим тогдашним представлениям Гесса к этому шагу отчаяния подтолкнуло честолюбие Бормана. Гесс, тоже очень честолюбивый, видел, что постепенно его от Гитлер оттирают. Так, например, Гитлер говорил мне в 1940 г. после какого-то многочасового совещания с Гессом: «Когда я разговариваю с Герингом, то для меня это все равно, что железистая ванна. Я себя чувствую свежим. У рейхсмаршала захватывающая манера подачи вопросов. С Гессом же каждый разговор превращается в невыносимую муку. Он приходит всегда с неприятными вещами и не отстает». Возможно, Гесс своим перелетом попытался, после нескольких лет пребывания в тени, снова добиться всеобщего внимания и успеха. У него не было необходимых качеств для того, чтобы самоутвердиться в болоте интриг и борьбы за власть. Он был слишком для этого чувствителен, слишком открыт, слишком подвижен и нередко соглашался со всеми группировками по мере их возникновения. Как человеческий тип он вполне соответствовал большинству высших партийных руководителей, немногим из которых удавалось сохранить почву реальностей под ногами.

Гитлер связывал измену Гесса с разлагающим влиянием профессора Хаусхофера. Спустя четверть века Гесс со всей серьезностью уверял меня в тюрьме Шпандау, что идея надземных сил была ему ниспослана во сне. Он отнюдь не собирался выступить оппонентом Гитлера или хотя бы просто поставить его в трудное положение. «Мы гарантируем Англии ее мировую империю, а она за это дает нам свободу рук в Европе,»— таково было содержание послания, с которым он прибыл в Англию. Это была одна из дежурных формулировок Гитлера до, а иногда и во время войны.

Как я понимаю, Гитлер никогда не оправился от «нарушения верности» своим заместителем. Даже после покушения 20 июля 1944 г. он еще некоторое время в своих фантастических анализах ситуации среди своих мирных условий упоминал выдачу «предателя». Его следует повесить. Гесс, когда я ему позднее об этом рассказывал, заметил: "Он бы помирился со мной. Наверняка! А не полагаете ли Вы, что в 1945 г., когда приближался конец, он по временам думал: «А ведь Гесс-то был прав»?

Гитлер потребовал, чтобы во время войны не только форсировалось со всей настойчивостью возведение берлинских построек. Он кроме того, под влиянием своих гауляйтеров прямо-таки в инфляционных масштабах расширил круг городов, подлежащих коренной реконструкции. Поначалу это были только Берлин, Нюрнберг, Мюнхен и Линц, теперь же своими личными указами он объявил еще двадцать семь городов, — в том числе Ганновер, Аугсбург, Бремен и Веймар — так называемыми «городами перестройки» ( 2). Ни меня, ни кого-либо еще при этом никогда не спрашивали о целесообразности подобных решений. Я просто получал копию очередного указа, подписанного Гитлером после того или иного совещания. По моим тогдашним оценкам, как я писал об этом 26 ноября 1940 г. Борману, общая стоимость этих планов, и прежде всего замыслов партийных инстанций в «городах перестройки», должна была бы составить сумму в 22-25 миллиардов марок.

Мне казалось, что все эти заявки ставят под угрозу сроки моих строительных объектов. Сначала я попытался особым распоряжением Гитлера прибрать все эти градостроительные планы под свой контроль. Когда же это было сорвано Борманом, я после долгой болезни, которая дала мне возможность поразмышлять над многими проблемами, заявил 17 января 1940 г. Гитлеру, что будет лучше, если я сосредоточусь на доверенном мне строительстве в Берлине и Нюрнберге. Гитлер моментально согласился: «Вы правы. Было бы жалко, если бы Вы растворились в общей текучке. В крайнем случае разрешаю Вам от моего имени заявить, что я, фюрер, не желаю вашего подключения к этим планам с тем, чтобы Вас не слишком отвлекали от собственно художественных задач» ( 3).

Я очень широко воспользовался этим и уже в ближайшие же дни сложил с себя все партийные должности. Возможно, — если я сегодня верно оцениваю комплекс моих тогдашних мотивов, — мое решение было направлено и против Бормана, который с самого начала относился ко мне холодно. Впрочем, я чувствовал себя неуязвимым, поскольку Гитлер часто отзывался обо мне как о человеке незаменимом.

Бывало, я подставлялся, и Борман, конечно, к своему глубокому удовлетворению, давал мне из своей партийной штаб-квартиры резкие выговоры. Как, например, в случае, когда я согласовал с руководством евангелической и католической церквей вопрос о возведении храмов в наших новых берлинских районах ( 4). Он в резкой форме запретил отведение стройплощадок церквям.

После того, как 25 июня 1939 г. своим указом «об обеспечении необратимости победы» Гитлер распорядился о немедленном возобновлении работ на берлинских и нюрнбергских стройках, я спустя несколько дней поставил рейхсминистра д-ра Ламмерса в известность, что «я не намерен на основе указа фюрера еще во время войны снова приступить к практической реконструкции Берлина». Однако, Гитлер не согласился с таким толкованием и приказал продолжать строительные работы, даже если общественное мнение и было в основном негативным. Под его давлением было решено, что несмотря на военное время, берлинские и нюрнбергские объекты должны быть готовы к ранее установленным срокам, т.е. самое позднее в 1950 г. Под его нажимом я подготовил «Срочную программу фюрера» и Геринг сообщил мне затем, в середине апреля 1941 г., что ежегодная потребность в 84 млн т металлоконструкций будет обеспечена. Для маскировки от общественности эта программа шла под названием «Военная программа работ по развитию водных путей и рейхсбана Берлина». 18 апреля я обсуждал с Гитлером увязанные с этой программой сроки сдачи Дворца для собраний, зданий Верховного командования вермахта, Рейхсканцелярии, дворца фюрера — короче, средоточия его власти вокруг Адольф Гитлер-плац, к возможно более скорому завершению всего этого ансамбля он, несмотря на войну, сохранял пламенный интерес. Одновременно было основан трест для производства этих работ, в который были сведены семь наиболее мощных немецких строительных фирм.

Несмотря на предстоящий поход на Советский Союз, Гитлер с присущим ему упрямством продолжал лично отбирать полотна для художественной галереи в Линце. Он разослала своих торговцев предметами искусства в оккупированные области, чтобы обшарить там рынок живописи и развязал таким образом «картинную войну» между своими торговцами и людьми Геринга. Война эта начала быстро принимать все более острые формы, пока Гитлер не поставил своего маршала на место, чем и была отныне установлена строгая субординация и среди торговцев антиквариатом.

Большие, переплетенные в кожу каталоги прибыли в 1941 г. в Оберзальцберг; в них — сотни фотографий с полотен, которые Гитлер лично распределял между галереями Линца, Кенигсберга, Бреслау и других городов на Востоке. На Нюрнбергском процессе я снова увидел эти коричневые тома как улики обвинения; картины по большей части были изъяты парижским ведомством Розенберга из еврейского имущества. Гитлер пощадил знаменитые государственные художественные собрания Франции. Впрочем, действовал так он не без корыстного расчета, потому что он не раз подчеркивал, что по мирному договору лучшие произведения должны будут быть переданы Германии в счет репараций. Свою власть для личных целей Гитлер в данном случае не использовал. Из картин, купленных или конфискованных в оккупированных странах он ни одной не оставил у себя.

Для Геринга же хороши были любые средства, чтобы как раз во время войны пополнить свою художественную коллекцию. Теперь уже в три-четыре этажа в холлах и иных помещениях Каринхалле висели ценнейшие полотна. Когда же на стенах не осталось свободного места, он использовал для размещения картин потолок вестибюля. Даже на внутренней стороне полога над своим роскошным ложем он приказал укрепить изображение обнаженной женской фигуры в натуральную величину, изображавшей Европу.

Он и сам не чурался торговлей картинами. На верхнем этаже его обиталища стены большого холла были сплошь увешаны живописью. Они поступили из собственности одного известного голландского торговца антиквариатом, который вынужден был уступить Герингу свою коллекцию по смехотворной цене. Эти картины, как он сам рассказывал со смехом, он во много раз дороже продает гауляйтерам, требуя при этом еще наценку за честь приобретения картины в «знаменитой коллекции Геринга».