Отто Кифер - Сексуальная жизнь в Древнем Риме Страница 53

Другую любовницу Тибулла звали Немезида. Она находилась у смертного одра поэта (согласно Овидию, он умер в тридцатилетнем возрасте), но даже Тибулл не мог сказать о ней почти ничего хорошего. Она была еще более продажной, чем Делия, и ее единственной целью было получать ценные подарки от любовников (ii, 3, 49):

Горе! Я вижу, что дев богатые только пленяют;Будем же хищны, когда ищет Венера богатств.В роскоши плавает пусть моя Немезида, пусть ходитПо городу, чтобы всяк видел подарки мои.В тонких одеждах она пусть, тех, что женщина КосаВыткала и золотых рядом полос навела;Черные спутники с ней пусть ходят из Индии жгучей,Те, что окрасил коней солнца недальний проезд.

В четвертой элегии из той же книги он жалуется (ii, 4, 11):

Ныне же горек мой день, и тень еще горше ночная,Время то все для меня скорбною желчью полно.Не помогают элегии, даже с творцом Аполлоном;Вечно ведь просит она денег пригоршней руки.

Мы уже говорили, что Тибулл не был бесчувствен к красоте мальчиков. От него осталось несколько элегий, обращенных к Марату, которые всегда интерпретировались абсолютно однозначно. Вот отрывок из элегии i, 9:

К чему клясться богами, а затем отрекаться от клятв,Если ты собирался предать нашу любовь!О несчастный! Поступь фурий неслышна,Рано иль поздно, их месть лжесвидетелям неотвратима.Пощадите его, о богини: прелестным лжецамИх первая измена должна прощаться.

Насколько можно судить по этой элегии, Марат был не мальчиком, а юношей; соблазненный богатством другого человека, он изменил Тибуллу (i, 9, 11):

Мой мальчик был покорен дарами – о боги,Обратите вы все подарки в воду и пепел!

Поэт не раз предупреждал Марата (там же, 17):

«Злато да не совратит твоей красоты —Подчас позолочено то, что греховно»…Так говорил я; теперь же стыжусь, чтоУвещевал я, падая к твоим ногам.Ты же клялся мне, что золотые безделкиИ камни верность твою не купят.

Позже из этого примечательного стихотворения выясняется, что Марат сам влюбился в девушку. Тибулл, в жажде отмщения за свои страдания, желает, чтобы девушка изменяла Марату и чтобы соблазнителю Марата наставила рога собственная жена (там же, 57):

Да осквернят ложе твое чужие,Да будет ждать любовников открытая дверь!

Презрение поэта дает нам понять, что соблазнитель юноши – старик (там же, 67):

Для тебя ли она расчесывала кудри,Частым водя гребнем по своим волосам?Ради твоих ли красивых глазНадевала золотые броши, пурпурные платья?О нет – ради любовника,Которому продаст и тебя, и дом, и очаг.Ее вины в этом мало.Изящная дамаНенавидит иссохшие руки, объятья старика.

Тем более постыдно, что Марат предает себя и свою юность в эти старческие объятия (там же, 75):

А мой мальчик ложится с ним! Теперь-то мне ясно,Что мальчик мой любить бы мог и диких зверей.

В конце стихотворения Тибулл утешается мыслью, что в мире есть и другие красивые мальчики…

В другой элегии (i, 4) Приап, в качестве бога любителей мальчиков, советует своим почитателям, как добиться расположения красивых, но неприступных юношей:

Берегись юнцов! Берегись и беги их,Ибо каждый достоин твоей любви —Тот – за то, что умелый и храбрый возница,Тот – за то, что плещется в речке, бел и чист,Тот – опять же за безумную храбрость,Тот – за скромность краснеющих щек.Но пусть они отвергают твои подаянья —Смирись, скоро сдадутся они.

Влюбленный всегда должен уступать капризам мальчика (там же, 39):

Чего бы он ни пожелает, уступи:Покорность мостит дорогу любви.

В конце концов упрямец покорится (там же, 53):

Тогда сорвать поцелуй ты сумеешь —Упрямец будет бороться, потом же сладко ответит на них.Сперва ты получишь их силой, дальше сам их даритьтебе будет,И, наконец, повиснет на шее твоей.

Но мальчики уже научились тому, что за все их милости можно и нужно брать плату (там же, 57):

Увы, хитроумное поколение!С самых младых лет уж просят дары.

Было лучше, когда они восхищались поэзией (там же, 61):

Любите поэтов, мальчики, любите муз,Цените строки сильнее, чем золотые дары.Песни окрасили пурпуром волосы Низа,Песни покрыли глянцем Пелопса костяное плечо.Тот, кто живет в песнях, будет жить вечно,Пока на земле дубы растут, пока звезды горят в небесах.

Стихотворение заканчивается ссылкой на самого Тибулла (там же, 81):

Любовь к Марату съедает меня без остатка,Тщетны искусства и песни тщетны мои.Я для него лишь посмешище! Мальчик, пощады —А не то мой совет станет лишь словом пустым.

Элегия i, 8 также частично обращена к Марату, который страдает от безответной любви к Фолое, а частично к самой этой Фолое. Тибулл описывает преимущества любви юного Марата по сравнению с любовью старика. В поэме выражается и удовлетворение Тибулла: Марат отверг его, а теперь сам мучается от коварства любовницы.

Создается впечатление, что вся история с Маратом не соответствует натуре поэта, выраженной в других его сочинениях. Исследователи с поразительной готовностью делают вывод, что аналогичные стихотворения других авторов (например, Горация) представляют собой безобидные jeux d'esprit[81], а не подлинные откровения поэтической души. Но насколько нам известно, никто никогда не утверждал, что элегии, обращенные к Марату, – не более чем игривые упражнения на тему, имеющую много параллелей в греческой литературе. Мне же они представляются изящными безделушками, не имеющими реальной жизненной основы. Конечно, невозможно доказать это утверждение, поэтому оставляем окончательный вывод на усмотрение читателя.

В третьей книге[82] собрания стихотворений, приписываемых Тибуллу, присутствует несколько произведений, единство темы которых доказывает, что они написаны одним автором. Все они повествуют о любви женщины по имени Сульпиция к некоему Церинту. Обычно считается, что некоторые из этих очаровательных стихов сочинены реальной римской девушкой Сульпицией – возможно, дочерью Сервия Сульпиция Руфа, друга Горация, а дополнительные стихотворения написаны другим поэтом (возможно, хотя и не наверняка, Тибуллом). Процитируем несколько стихотворений из обеих групп.

Девушка с крайней неохотой отмечает свой день рождения с друзьями за городом. Она пишет (iv, 8):

Близится день ненавистный рожденья, его без ЦеринтаВ скучной деревне одной в грусти придется провесть.Что отраднее города? Кстати ли деве деревняИ в Арретинских полях речки холодной поток?Ты уж, Мессалла, уймись, обо мне ты безмерно хлопочешь,И перестань толковать про своевременный путь.Хоть увезешь меня, здесь я душу и чувства оставлю,Если уж ты не даешь жить, как желала бы я.

Но к счастью, поездка не состоялась. Сульпиция отмечает день рождения в Риме вместе с возлюбленным и пишет (iv, 9):

Знаешь ли, грустный наш путь с души у девы свалился?

В Риме возможно провесть день мне рождения твой[83],Пусть мы все этот день проведем с таким же весельем,Как нежданно к тебе волей судьбы он пришел.Во время болезни она пишет возлюбленному (iv, 11):Есть ли к деве своей, Церинт, в тебе состраданье,Что расслабляющий жар тело мне нынче томит?Ах! Не иначе бы я победить все недуги желала,Как при мысли, что ты хочешь того же и сам.А какая ж мне польза болезнь победить, если можешьТы со спокойной душой вынесть страданья мои?

В элегии iv, 12 она решается на открытое признание в очень изысканной форме:

Хоть бы не быть мне, мой свет, столь страстно тебевожделенной,Как за несколько дней я, мне казалось, была,Ежели я не скажу, что не делала в юности целойГлупости, в коей бы я каялась более той,Что я вчера одного тебя оставила ночью,Из желания скрыть только мой собственный жар.

Следующее стихотворение в очень смелых словах воспевает совершившееся наконец воссоединение влюбленных; но неизвестно, написала ли его сама Сульпиция или Тибулл. Оно гласит (iv, 7):

Вот и явилась любовь, которую меньше бы славноБыло скрывать, чем ее перед другим обнажать.Внявши моленьям моих Камен, его ЦитереяПривлекла и ко мне здесь положила на грудь.Все обещанье Венера исполнила; пусть мою радостьТот передаст, кто своей, как говорят, не имел.Я ничего посылать не хочу в запечатанных письмах,Я б не хотела, чтоб кто раньше его их прочел.Мне же приятен мой грех, противно носить мне личинуИз-за молвы; знай она, стою достойного я.

С другой стороны, следующее именинное стихотворение, безусловно, принадлежит перу Тибулла (iv, 6):