Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 54

Так и остается Хасан по сей день при Никитине. И хоть видит Афанасий старается его раб есть поменьше, и хоть мучает Афанасия эта своеобразная забота о его кармане, но деньги-то текут, текут...

- Давай, давай коня!.. Тпррр, черт. Ишь, гладкий, не нравится кладь везти? . Ништо, потер-р-рпишь, скотина безрогая... Не тычь мордой-то, не тычь... Балованный. Вот продам, так под ханскими задами еще тяжелей будет. Н-да, брат. И никуда не денешься. Да. Ханы уж на что сядут - сами не слезут. Вот и привыкай... Ну, Хасан, с богом!

Никитин снова шагал по индийской земле, неутомимый и настойчивый, внимательный и настороженный.

Начинался сентябрь. Еще перепадают в эту пору дожди, еще душно, но уже приближается благословенная холодная пора, близок декабрь с его ясным небом и легким ветром, дающим отдых после трудных месяцев жары и дождя.

Глядя на деканские пейзажи, он думал о том, что напоминают они, пожалуй, степь, и ласково улыбался здешним огромным тополям, словно родным.

На полях уже стояла высокая пшеничка, нежной блеклой зеленью отливала конопля, щетинилось просо, покачивала туго запеленатыми початками высокая кукуруза.

Он глядел и думал: "Одна земля, одно едим, об одном небось и печаль что у русского мужика, что у индийского: как бы не засуха, как бы уродили поля побольше..."

В одном селении увидел: индийский мужик возится над сохой, прилаживает ручку. Остановил коня и, к удивлению Хасана, стал помогать совсем оробевшему поначалу мужику. Наладил соху, присел. Достал листья бетеля,* протянул ему. Тот взял, стал что-то спрашивать, объяснять. Они друг друга не поняли. Но индиец еще долго стоял и, загородившись от солнца грубой, с набившейся в трещинки кожи грязью рукой, провожал Афанасия немного удивленным, теплым взглядом.

______________ * Бетель - ползучий кустарник. Листья бетеля, приготовленные с различными пряностями, считаются в Индии лакомством.

А Никитину почему-то взгрустнулось...

Огромное пространство вытоптанной людьми и животными земли гудело, колыхалось, пестрело белыми, синими, желтыми шатрами, поднимало в яркое небо серые хвосты кизячного дыма.

Вся Индия была здесь, в ста двадцати верстах от Бидара: скотоводы с запада, с берегов Нарбады, торговцы дешевыми джутовыми тканями с востока, из двуречья Ганга и Джамуны, продавцы табака из Малабара, купцы из богатой оружейниками Гульбарги, ювелиры из Дели и Виджаянагара, скупщики риса и хлопка из засушливых районов северо-запада, монахи-проповедники, пришедшие из Дакки и Бенареса, муллы из Нагпура и Хайдарабада, нищие отовсюду.

И все это сборище людей разных племен и языков, разных вер и обычаев предлагало, спорило, брало, отказывалось, выклянчивало, проповедовало, пело и плакало, бранилось и хохотало, чтобы через десять суток, отведенных для празднества, расползтись по стране, увозя товары и новости.

Хасан неотлучно сидел при коне, Афанасий же ходил по торгам. Продавать не спешил. К концу ярмарки цены могли повыситься.

Тончайшие щелка, редчайшая резьба по слоновой кости, ювелирные диковинки - все нашлось здесь. Жалеть о дальнем пути не приходилось.

Он высчитал, что, даже продав свои пряности и жеребца по средней цене, сможет купить десяток таких камней, о каких ему и не мечталось.

Дешевизна - по сравнению с русской ценой - поражала.

- Откуда камни? - спросил он в простоте тонколицего индуса, предлагавшего ему агат.

Индус ответил:

- Не знаю. Я сам их купил. - И улыбнулся. Видно было - не хочет говорить.

Афанасий призадумался. Он слыхал о султанских алмазных копях в Голконде и Райчоре, о месторождениях золота далеко на юге страны, в царстве виджаянагарского раджи. Но в копи, слышь, ходить никому не велено, а до золота не дойдешь, пожалуй. "Где же берутся камни? - в сотый раз спрашивал он себя. - Надо узнать. И если узнаю, сам туда пойду".

Он продал, наконец, перец и гвоздику, привезенные из Чаула, но на коня настоящего покупателя пока не находилось. Так, перекупщики.

На исходе пятого дня усталый Афанасий шел домой - в паршивую мазанку, где они спали с Хасаном, - уже впотьмах. Светились оконца и дверные проемы редких домов, колыхались пятна костров, вдали рокотал под зурну барабан: шло чье-то веселье. С легким шорохом крыльев пролетела большая ночная птица. Села где-то недалеко, зловеще закричала. Он узнал голос птицы гукук, предвестницы смерти. Как-то еще по дороге к Бидару он слышал ее крик. Биринджары беспокоились. Он спросил:

- Почему?

Ему втолковали:

- Эта птица садится на дом человека, который должен скоро умереть.

- А убить ее?

- Нельзя. У птицы изо рта выходит огонь, пожирает занесшего руку.

Он опасливо покосился в сторону крика. Не по его ли душу прилетела вещунья? Но птица умолкла и не кричала больше. Наверное, слетела куда то.

И все же он обеспокоился. Ночь обступала призраками, таинственными тенями, невнятными звуками, вызывала думы об одиночестве, пробуждала в сердце тоску по так и неизведанной большой любви, о спокойном доме, о неиспытанном за всю жизнь чувстве уверенности в завтрашнем дне. Когда, где жил он, зная, что наутро не стрясется какая-нибудь беда? Скоро сорок. Пора бы устояться, найти твердую опору, осесть на землю. Много теперь не наездишь. Вот в дожди уже болят ноги, застуженные при набеге на новгородские земли. На быстром ходу стал задыхаться. Прошла молодость, прошла.

Сумрачный, подходил он к костру, где сидел с каким-то человеком Хасан. Афанасий видел только спину человека, но по одеянию и еще по каким-то неуловимым признакам понял - это индус. Хасан и индус переговаривались, следя, как закипает в котле пшено. Афанасий ступил в круг света, Хасан обернулся, индус вскочил, поклонился, сложив ладони.

Что-то знакомое было в его облике. Афанасий собрал лоб в морщины.

- Да это Гуру, ходжа, - осклабясь, сказал Хасан, - Ну, тот погонщик... С Хусейном... Случайно набрел на меня.

Гуру рассказывал о своих злоключениях. После памятной ночи в Гхатах бедняга погонщик побрел куда глаза глядят. Возвратиться в Чаул он не мог: зачем голодной семье лишний рот? Все надеялись на него, думали, он привезет деньги. А он погубил быков - последнюю надежду семьи. Наверное, в их роду кто-то прогневал царя змей, иначе почему змеи испугали именно его быков?.. Гуру был в отчаянии. Он не знал, что ему делать. Три дня он пробирался горными тропами один, без пищи, к югу. Ночевал в расщелинах и на деревьях. Потом выбрался на равнину, где начинались деревеньки. Здесь его иногда кормили. Уже шли дожди, двигаться было трудно, но Гуру приходилось идти: кому он нужен был? Людям и так трудно жить, кто станет кормить бродягу? И он шел. Однажды, - это случилось недели через три, - он заночевал на сторожевом помосте возле небольшого селения. На рассвете на селение напали воины султана. Со своего помоста Гуру видел, как они связали жителей, согнали скотину и ушли, подпалив хижины.

Гуру сидел тихо, как мышь. Он боялся, что его заметят. Но торопившиеся воины его не заметили. Тогда он спрыгнул с помоста, намереваясь как можно быстрее уйти от ужасного места. Тут и услышал Гуру мычание. Видно, в переполохе часть скотины разбежалась, и из джунглей смотрели на погонщика скорбные глаза напуганного вола. Разве можно прогнать это животное, если оно само ищет у тебя защиты? Гуру стал звать. Вол подошел к человеку... Что оставалось делать? Несколько дней Гуру ютился возле пепелища, ожидая, что хозяин вола вернется. Но никто не пришел. Тогда, не зная, горевать или радоваться, он погнал вола перед собой... В первом же селении он все рассказал брамину. Он спрашивал, может ли оставить вола себе? Не будет ли это кражей? Брамин долго размышлял и ответил, что вола должно оставить ему. Боги послали вола к Гуру, а Гуру - к брамину. Значит, вол и должен жить у брамина. Это было ясное, мудрое решение, против которого Гуру ничего не мог возразить, хотя ему очень жалко было расставаться с волом. Индус исполнил волю богов и радовался этому, но по-прежнему не знал, что же ему делать.

Однако покорность Гуру умилостивила могучих Индр. Как раз в этот день проезжали через деревню купцы с юга. Одного постигла беда: его слугу ужалила кобра, и он умер тут же, в деревне.

У купца было три парные повозки, он не мог справиться с ними один. Вот и взял с собой Гуру, обещая кормить его.

С этим купцом Гуру сюда и пришел. Купец добр. Он сказал, что пойдет в Бидар и если его ждет удача, то он подарит Гуру одного быка.

- Да смилостивятся боги! - вздохнул погонщик. - Тогда бы я вернулся домой...

Вокруг уже стояла глухая ночь. Пшено сварилось. Хасан снял котелок, поставил перед Никитиным. От каши валил сытный дымок.

- Гуру-то дай, - тихо сказал Никитин.

- Ночь, - коротко возразил Хасан, - Индусы ночью не едят.

- А ты дай. Может, будет...

Но Гуру от еды отказался. Он даже не смотрел на пищу, и по его лицу Афанасий видел: погонщику неловко за людей, так поздно начавших трапезу, и только из уважения и деликатности Гуру молчит не осуждая.