Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины Страница 55

– Не стать тебе с нами говорить, и на глазах наших быть! – отвечала Софья, и приказала читать раскольничью челобитную.

Дочитали до того места, где говорилось, что Арсений-еретик и патриарх Никон поколебали душу царя Алексея.

Царевна Совья не могла этого вынести: слезы выступили у нее на глазах. Она опять вскочила с царского трона.

– Если Арсений и Никон патриарх еретики, – говорила она еще с сильнейшим негодованием: – то и отец наш и брат также еретики стали: выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи! Мы такой хулы не хотим слышать, будто отец наш и братья еретики – мы пойдем все из царства вон!

Она отошла от трона и остановилась поодаль.

Впечатление было потрясающее. Бояре и выборные заплакали.

– Зачем царям-государям из царства вон идти? Мы рады за них головы свои положить, – говорили они.

Но из толпы стрельцов послышались другие слова к царевне.

– Пора, государыня, давно вам в монастырь; полно царством-то мутить: нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет.

Но Софья обратилась сама на стрельцов:

– Все это оттого, что вас все боятся: в надежде на вас, эти раскольники-мужики так дерзко пришли сюда. Чего вы смотрите Хорошо ли таким мужикам-невеждам к нам бунтом приходить, творить нам всем досады и кричать? Неужели вы, верные слуги нашего деда, отца и брата, в единомыслии с раскольниками? Вы и нашими верными слугами зоветесь: зачем же таким невеждам попускаете? Ежели мы должны быть в таком порабощении, то царям и нам здесь больше жить нельзя: пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании, разорении.

Стрельцов сильно напугала эта речь: они видели, что останутся бунтовщиками в глазах всего государства.

– Мы, – отвечали они: – великим государям и вам, государыням, верно служить рады: за православную веру, за Церковь и за ваше царское величество готовы головы свои положить и по указу вашему все делать. Но сами вы, государыни, видите, что народ возмущен и у палат ваших стоит множество людей: только бы как-нибудь этот день проводить, чтобы нам от них не пострадать, а что великим государям и вам, государыням, идти из царствующего града – сохрани Боже! Зачем это?

Такие слова заставили Софью опять сесть на трон. При дальнейшем чтении челобитной она не раз схватывалась с раскольниками: она не могла победить своей возбужденности.

Когда раскольничьи коноводы-монахи были отпущены в том же озлоблении, в каком они и пришли, и, выйдя из Грановитой, хвастались перед народом на площадях, что переспорили всех и посрамили архиереев, Софья обратилась вновь к стрельцам:

– Не променяйте нас и все Российское государство на шестерых чернецов; не дайте на поругание святейшего патриарха и всего освященного собора!

– Нам до старой веры дела нет: это дело святейшего патриарха и всего священного собора, – отвечали выборные.

Но стрельцы уже шумели на площадях. Им выкатили по ушату водки на каждых десять человек – и они начали бить раскольников.

– Вы бунтовщики, возмутили всем царством! – кричали они. Раскольники разбежались. Никите отрубили голову. Других коноводов разослали по дальным местам.

После этого Софье оставалось только сломить самих стрельцов, которые подняли ее на трон, а могли и низвести с него.

Она сумела это сделать: она исполнила угрозу, что цари оставят Москву. Действительно, 19-го августа, во время крестного хода, государи не пошли в ход, испугавшись распущенных слухов, что их убьют, – и на другой день вся царская семья оставила Москву.

Напуганные, со своей стороны, стрельцы прислали в царевне и к царям выборных:

– Великим государям сказали, будто у нас, у надворной пехоты, учинилось смятение, на бояр и на ближних людей злой умысел, и будто у нас из полку в полк идут тайные пересылки, будто хотим приходить в Кремль с ружьем по-прежнему, и для того они, великие государи, изволили из Москвы выехать; но у нас во всех полках такого умысла нет и вперед не будет, – чтобы великие государи пожаловали, не велели таким ложным слухам верить и изволили бы прийти к Москве.

– Великим государям про ваш умысел неведомо: изволили великие государи из Москвы идти по своему государскому изволению, да и прежде в село Коломенское их государств походы бывали же, – был ответ стрельцам.

Оставалось Хованскому хитрить. Он вздумал пугать царевну и бояр слухами.

– Приходили ко мне новгородские дворяне и говорили, что их братья хотят приходить нынешним летом в Москву, бить челом о заслуженном жалованье, а на Москве сечь всех, без выбора и без остатка, – говорил «Тараруй».

Но Софью этим нельзя было напугать.

– Так надобно сказать об этом в Москве на постельном крыльце всяких чинов людям, а в Новгород, для подлинного свидетельства, послать великих государей грамоту, – отвечала царевна.

Приходилось Хованскому испугаться за последствия своей выдумки.

Но у Софьи на дороге недолго стоял этот беспокойный враг – стрелецкий атаман.

17-го сентября, в день именин Софьи, великим государям и сестре их царевне докладывано показание на Хованских:

– На нынешних неделях призывали они нас (доносителей) к себе в дом человек девять пехотного чина, да пять человек посадских, и говорили, чтобы помогали им достунать царства московского, и чтобы прийти большим собранием неожиданно в город и называть вас государей, еретическими детьми и убить вас, государей, обоих, царицу Наталью Кирилловну, царевну Софью Алексеевну, патриарха и властей, а на одной бы царевне князю Андрею жениться, а остальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри, да бояр побить: Одоевских троих, Черкаских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, которые старой веры не любят, а новую заводят. И как то злое дело учинять, послать смущать во все московское государство по городам и деревням, чтобы в городах посадские люди побили воевод и приказных людей, а крестьян подучать, чтобы побили бояр своих и людей боярских; а как государство замутится, и на московское бы царство выбрали царем его, князя Ивана, а патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые бы старые книги любили.

В тот же час государи и царевна Софья приговорили: «внновных казнить смертью».

В тот же день, в именины царевны Софьи, Хованские были схвачены, выслушали смертный приговор, и, за неимением на тот час палача, изменников Хованских «вершил на площади у большой московской дороги» тот, кто первый попался, умевший владеть топором.

Опасаясь такой же участи за свои «шумства», стрельцы засели в Москве, как в осаде. Царевна Софья поспешила вызвать войска из соседних городов. Стрельцы упали духом, – и покорились безмолвно,

Мало того, стрельцы раскаялись и в своих прежних делах: столб на Красной площади колол им глаза. Он сталь позорным пятном на их прошлом. Они вспомнили 15-е мая и страшное «побиение» невинных.

– Грех ради наших, – били челом раскаявшиеся стрельцы: – боярам, думным и всяких чинов людям учинилось побиение на Красной площади, и тем мы, холопы ваши, Бога и вас, великих государей, прогневали: по заводу вора и раскольщика Алешки Юдина с товарищи, по потачке всякому дурну названного отца их, князя Ивана Хованского и сына его князя Андрея, били челом все полки надворной пехоты, покрывая большие свои вины, чтобы вы, великие государи, пожаловали нас грамотами, чтоб нас ворами и бунтовщиками никто не называл, – и жалованные грамоты даны. По злоумышлению тех же Юдина и Хованских, били челом, чтобы на Красной площади сделать столп и написать на нем вины побитых – и столп сделан. И ныне мы, видя неправое свое челобитье, что тот столп учинен не к лицу, просим: пожалуйте нас, виноватых холопов ваших, велите тот столп с Красной площади сломать, чтобы от иных государств в царствующем граде Москве зазору никакого не было».

Столб сломали и стрельцов помиловали; дали им нового начальника, Шакловитого – и начали понемногу рассылать подальше от Москвы.

Царевна Софья продолжала почти единовластно заправлять Русской землей.

Началась война с турками, а там и знаменитые крымские походы любимца царевны, Василия Васильевича Голицына, походы неудачные, но давшие повод царевне обнаружить всю силу страсти к своему «Васеньке», «царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегателю» – звание Василия Васильевича Голицына.

«Свет мой, братец Васенька! здравствуй, батюшка мой, на многие лета! писала ему Софья по поводу известия об отражении им крымского хана: – и паки здравствуй, Божьею и Пречистые Богородицы милостью и твоим разумом и счастьем победив агаряне! Подай тебе, Господи, и впредь враги побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься: тогда поверю, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась, – будто я, верно, грешна пред Богом и недостойна; однако же, хотя и грешная, дерзаю надеяться на Его блогоутробие. Ей! всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. Посем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные»!