1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории - Коллектив авторов Страница 55

Весной 1968 г. главное внимание в советском лагере было переключено на события «Пражской весны». В Москве и ряде других столиц увидели в них куда большую опасность, чем в румынском национализме, осознав в чехословацких экспериментах угрозу подрыва властной монополии компартий, настоящий вызов для консервативного истеблишмента в соцстранах. Позиция румынской компартии в отношении «Пражской весны» закономерно вытекала из вышеупомянутой апрельской Декларации 1964 г., ставившей во главу угла национальную специфику построения социализма и требования суверенитета. В отличие от лидеров других стран-членов ОВД (за исключением до определенного времени Венгрии), Чаушеску и его окружение в течение весны и лета 1968 г. неустанно выражали свою солидарность с реформаторским руководством компартии Чехословакии (КПЧ) во главе с Александром Дубчеком. При этом румынские лидеры, не уделявшие в своей стране большого внимания реформам экономического механизма и мало озабоченные «человеческим лицом» чехословацкого, как и любого другого социализма, воспринимали все происходящее сквозь призму собственной национал-коммунистической доктрины[485]. Соответственно и в «Пражской весне» они предпочитали видеть прежде всего движение за расширение национального суверенитета, а в чехословацких коммунистах-реформаторах своих попутчиков в борьбе за самоутверждение Румынии на международной арене, еще большее освобождение ее от советского влияния. Как бы то ни было, занятие ими особой позиции и в неожиданно возникшем весной 1968 г. «чехословацком вопросе» было новым и очень отчетливым знаком их усиливавшегося расхождения с генеральной линией советского блока по широкому перечню пунктов. В силу этого своего внешнеполитического тренда представители Румынии даже и не приглашались на созывавшиеся начиная с 23 марта заседания (первое прошло в Дрездене) руководителей европейских социалистических стран-участниц ОВД, где обсуждались пути решения все более обострявшейся «чехословацкой проблемы».

В августе 1968 г. Румыния – вполне ожидаемо – бойкотировала, как известно, военную акцию стран ОВД в Чехословакии, и Чаушеску выступил с ее жесткой критикой[486].

Иной вектор развития возобладал в 1960-е гг. в соседней Венгрии. Казнь Имре Надя, преследования тысяч людей за участие в событиях 1956 г. легли на венгерского лидера Яноша Кадара несмываемым пятном позора. Однако с начала 1960-х гг. его режим, воспринимавшийся многими в мире как одиозный, претерпевает эволюцию. По мере консолидации политической обстановки менялась и тактика властей, стремившихся обрести внутренние опоры устойчивости, не зависящие от присутствия в стране советских войск. Предпринимаются попытки «наведения мостов» к венгерской нации. Было амнистировано большинство осужденных и переживших репрессии участников революции 1956 г., что вызвало позитивный отклик в мире: венгерский вопрос в 1963 г. был снят с повестки дня ООН, кадаровская Венгрия выходит из внешнеполитической изоляции. С каждым годом улучшалось экономическое положение в стране, рос жизненный уровень населения, во многом благодаря продуманной, учитывавшей материальную заинтересованность крестьян аграрной политике. Открытость контактам с Западом и некоторая либерализация проявились и в культурной политике, что способствовало оживлению духовной жизни.

На фоне оптимистических общественных ожиданий коммунист-прагматик Кадар выдвигает свой знаменитый программный лозунг «кто не против нас, тот с нами», провозглашавший национальное единство, согласие и примирение на определенной компромиссной платформе. Компромисс был взаимным – власти требовали от граждан минимума конформизма, отказа от политической активности (которая легко могла стать оппозиционной) и соблюдения ряда табу в обмен не только на гарантированный растущий достаток, но и право неплохо зарабатывать. Известный бухаринский лозунг 1920-х гг. «Обогащайтесь!» получил наиболее законченное воплощение в условиях реального социализма именно в кадаровской Венгрии. Венгерское общество, уставшее от материальных лишений и духовных травм минувших десятилетий, заинтересованное в стабильности и спокойствии, готово было принять эти правила игры: политическая активность сознательно приносилась большинством граждан в жертву растущему материальному благополучию.

Убеждаясь в прочности «социалистических завоеваний» в кадаровской Венгрии, Москва в свою очередь была готова предоставить лидеру Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП) чуть больше простора во внутренней политике. Воспользовавшись этим, Кадар приступил с начала 1968 г. к реформе экономического механизма в целях его рационализации. Реформа предполагала расширение самостоятельности предприятий, предоставление некоторого простора частной инициативе, более широкое применение материальных стимулов в экономике, которым Кадар и его команда всегда отдавали предпочтение перед любыми другими стимулами. Показательны в этой связи программные высказывания Кадара о «естественном праве людей завтра жить лучше, чем сегодня», и о том, что «народ существует не для того, чтобы опробовать на нем марксизм». Венгерский лидер надеялся, что реализация его реформаторских планов придаст свежие силы реальному социализму в его стране. Однако события «Пражской весны» поставили Кадара и его окружение перед серьезной дилеммой. Всецело поддерживая развернувшиеся в Чехословакии реформы в экономической сфере, они в то же время примерно с конца июня стали проявлять все больше озабоченности активизацией внесистемных политических и идейных движений, возможным выходом ситуации из-под контроля коммунистических властей[487]. «Пражская весна» дала повод главному идеологу режима Дьёрдю Ацелу уже весной 1968 г. в своих программных заявлениях более четко обозначить пределы толерантности культурной политики: при свободе творческих поисков и широте границ разрешенного нетерпимым объявлялось все то, что угрожало «устоям» (отрицание политической гегемонии правящей ВСРП, критика принадлежности Венгрии к советскому блоку и ее лояльности СССР, признание событий 1956 г. революцией, которое делегитимизировало бы право команды Кадара на власть). В отличие от Румынии, в Венгрии либерализация внутренней политики не означала отклонения от генеральной линии СССР и советского блока во внешнеполитическом плане. Кадар и его команда критически относились к румынской внешней политике, особенно к позиции Бухареста по вопросам экономической интеграции стран-членов СЭВ. Разногласия лидеров Венгрии и Румынии по общим вопросам мирового коммунистического движения и внешней политики советского блока (проблемы экономической кооперации, принципы функционирования ОВД, отношения с Китаем и т. д.) не могли, разумеется, не сказаться и на двусторонних венгеро-румынских отношениях.

После принятия с конца 1950-х гг. ряда мер по ограничению венгерского языка в общественной жизни и административной практике Трансильвании (закрытие в 1959 г. самостоятельного венгерского университета в Клуже, изменение границ ВАО в целях ослабления влияния венгерских функционеров) в общественном мнении Венгрии, включая не только интеллигенцию, но и партократию, резко усиливается недовольство политикой Бухареста. Оптимальная тактика Будапешта в этих условиях все чаще становилась предметом обсуждения на заседаниях Политбюро ЦК ВСРП[488]. Некоторые его члены, например Иштван Сирмаи, считали целесообразным открыто поднимать этот вопрос на переговорах с румынами. Иной позиции придерживался Кадар. Нарушение «ленинских принципов» национальной политики он считал не единственным, но одним из проявлений усиления националистических тенденций в политике восточных соседей и предлагал