Франк Коллар - История отравлений власть и яды от античности до наших дней Страница 56

Запад боялся и других угроз. Злобный враг — евреи и колдуны — вследствие своей природы не мог пользоваться силой и отвергал обычное оружие, но прибегал к яду и вел, как считалось, тайную сатанинскую войну. Страх перед прокаженными 1321 г. получил в 1348 г. психологическое продолжение. Началась страшная эпидемия чумы, и опасность, которой едва смогли избежать двадцать семь лет назад, была перенесена на универсальный уровень: происки «проклятого еврейства». Евреев стали обвинять, что это они сеют черную смерть, высыпая в источники и реки порошки, привезенные с островов Ява, Суматра и Борнео. В знаменитой «Книге чудес света», опубликованной в середине

XIV в. и полной небылиц о далеких землях, повествователь, Жан де Мандевиль, описывал острова, которые он якобы посетил. Он рассказывал о «деревьях, которые приносят муку, и деревьях, которые приносят яд». Именно туда, согласно «Книге», отправлялись евреи, чтобы добыть яд для отравления христиан и установления своего «господства над всеми». Катастрофа 1348 г. породила модель представлений, свидетельствовавшую о навязчивом страхе перед ядом. Она появилась раньше, чем восторжествовали естественные (зараженный воздух) или провиденциальные (Божья кара) объяснения эпидемии, и распространялась, несмотря на то что оспаривалась многими врачами и правителями государств. В этом отравлении колодцев материализовался великий антихристнанекий заговор, в котором коварные поборники Магомета уступили место внешне безоружным армиям «иудейской секты», с давних времен считавшейся пособником Дьявола. Так, в некоторых версиях знаменитого средневекового миракля «Чудо о Теофиле» XIII в. посредником между Теофилом и Сатаной служил еврей.

Тот же ментальный источник порождал заговоры колдунов и ведьм. Итальянский историк Карло Гинцбург в книге «Шабаш ведьм» (1992) провел параллель между обвинениями 1321 и 1348 гг., с одной стороны, и коллективными обвинениями в ведовстве, которые множились в XV в., с другой. На место прокаженных или приспешников султанов пришли ведьмы и колдуны, приспешники Сатаны, причем все они вели одну и ту же тайную войну за торжество Врага рода человеческого, т. е. Дьявола. Эта война не предполагала использования «нормального»' оружия. Таким образом, «колдовство заговора» (в отличие от того, что совершалось в личных целях) совершенно логично включало в себя яд.

Согласно не слишком надежному источнику, в 1335 г. неких пастухов в районе Каркассона обвиняли в отравлении воды. При этом их подозревали в том, что проклятые порошки они получили от падшего ангела. В 1390 г. следователи парижского суда Шатле высказывали серьезное подозрение, что отравители проводили на колодцах и источниках магические линии, которые заражали воду. Таким образом, они объявляли себя скорее при- елужниками Дьявола, чем англичан и фламандцев. В ведовских процессах XV в. достаточно часто фигурировали небольшие коробочки с порошками и мазями, изготовленные по наущению демонов или данные самим Дьяволом во время шабаша. Следователи искали такие коробочки, чтобы использовать их в качестве «улик». В сочинениях о «водериях в Аррасе»[7] также упоминалось, что Сатана предоставлял смертоносные порошки для колодцев и источников.

Возвращения чумы в XVI в. порождали новые приступы страха перед сатанинским заговором против христианского мира. Исследование распространения эпидемии в Альпийском регионе показало устойчивость суеверных представлений о подрывной деятельности Дьявола, занимавшегося отравлением добрых христиан. Кальвинистские власти Швейцарии развернули в 1530, 1545, а затем в 1567 и в 1572 гг. вокруг Женевы преследование так называемых «намазывателей». Преступники якобы обмазывали двери своих жертв содержавшей заразу мазью. Вначале злодеяния объясняли лишь корыстными мотивами: желанием присвоить имущество отравленных. Постепенно, и особенно с 1570 г., за ними стали усматривать дьявольские цели; Жак Гревен в «Трактате о яде» указывал именно на них.

В других местах приспешники Дьявола, травившие население, выглядели по-своему. В 15641577 гг. в Лионе обвиняли гугенотов, в 1575 г. в Граце— иезуитов. В 1564 г. правительница Нидерландов Маргарита Пармекая предупреждала города Дуэ, Лилль и Орши: какие-то лица планировали якобы «отравлять дома и людей некими ядами, с оной целью приготовляемыми».

Разумеется, существует большая разница между ядом, подсыпаемым полководцу, дабы без боя воспрепятствовать продвижению его войск, и дьявольскими порошками, призванными уничтожить христианский мир. Реальность и вымысел, искренняя убежденность и пропагандистские приемы причудливо перемешивались в пространстве между этими двумя пониманиями отравления. Так же как и во внутренней политике, токсические вещества, вероятно, совсем мало использовались в отношениях между странами. Однако в мире воображаемого складывалась своя геополитика, в которой яд играл куда более существенную роль.

В последний период Средневековья власти вели активную пропагандистскую деятельность ради укрепления своей легитимности. Конечно, вопрос об использовании яда не занимал центрального места в этом процессе. Однако он сыграл определенную роль, поскольку одним из краеугольных камней легитимации правителей становилось дискредитирование противника. Отравление представлялось оружием чужака, несовместимым с чистотой сообщества, к которому принадлежал тот, кто использовал данный аргумент. Таким образом, это понятие участвовало в складывании «национальной» идентичности. Когда хирург Ги де Шольяк в середине XIV в. утверждал, что на Западе «не принято применять друг против друга смертельные вещества», он пребывал еще в рамках глобального понимания европейского мира. Его суждение имело тенденцию к уточнению, по мере того как размежевание происходило уже внутри христианского мира и появлялись «нации-отравительницы и «добродетельные державы».

Предъявление другой державе обвинения в употреблении яда носило в XIII–XVI вв. скандальный характер и преследовало одновременно две цели. Практическая состояла в том, чтобы возбудить или возобновить конфликт. В 1254 г. папство обвинило Конрада IV в отравлении его юного брата Генриха, для того чтобы спровоцировать вмешательство родственника жертвы Ричарда Корнуоллского, которому Папа собирался передать Сицилийское королевство. Матье Пари, хронист бенедектин- екого монастыря в Сент-Элбане, сообщал, что в 1255 г. англичане (совершенно против истины) обвинили шотландских баронов, будто те отравили медика английского двора, приехавшего из Эдинбурга осмотреть дочь английских государей. Матье Пари писал, что свою роль в этом деле сыграло, по-видимому, искушение найти повод к войне с северным соседом.

В то же время существовала вторая цель подобных обвинений. Она состояла в диффамации врага, которому приписывали действия, недостойные христианского монарха. Судя по тому, что те, кого это касалось, изо всех сил старались оправдаться, прием действовал эффективно. В 1521 и в 1523 гг. немцы распространяли слухи, будто король Венгрии отравлен по наущению Светлейшей республики. Посланники «совершенно невинной» Венеции немедленно бросились их опровергать. В 1564 и в 1568 г. венецианские послы в Риме и в Испании снова получили распоряжения категорически отвергать подобные толки.

Особенно интенсивные пропагандистские кампании такого рода велись в момент противостояния Фридриха 11 и Рима. Коль скоро император и его наследники хорошо соответствовали стереотипному образу отравителя, наилучший способ подрыва их авторитета Папа видел в инкриминировании им использования яда. Во-первых, они представлялисьтиранами, во-вторых, все знали об их связях с мусульманами, контакты с которыми на Сицилии и за морем развращающе действовали на добрых христиан. Штауфены интересовались оккультными науками и могли, кроме того, обращаться за услугами к хранителям опасных тайн природы. Впервые Фридриха 11 обвинили 1227 г., после смерти в Бриндизи ландграфа Тюрингии Людвига IV. Скорее всего, ландграф стал жертвой той самой эпидемии, на которую ссылался император, откладывая поход на Святую землю. Людвиг умер в жестокой лихорадке, и уже на следующий день Папа распустил слух об отравлении, а императору пришлось отвечать на папские обвинения. Спустя двенадцать лет понтифик выпустил энциклику, где снова утверждал, что германский принц умер от яда и что крестоносца отравил Фридрих. При этом риторика текста была такова, будто Папе трудно поверить обличениям, о которых кричали все вокруг. В 1245 г. во время Лионского собора, решавшего вопрос о низложении императора, сторонник Рима клеймил «змеиную» природу монарха, который, как аспид, жалит свою мать-кормилицу Церковь. Затем он переходил к конкретным делам и разоблачал отравления жен Фридриха 11, погибших в результате смертоносных действий какого-то повара. Император, со своей стороны отвергая «ядовитые инсинуации» Папы, пользовался метафорой отравления. Однако слухи делали свое дело, и Матье Пари заключал, что все эти обвинения не имели другой цели, кроме возбуждения ненависти к императору.