Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов Страница 57

Жил, властвовал и умер. Умер вскоре после взятия Измаила Суворовым.

Бесспорно, для русской армии Потемкин сделал много.

Он так же, как Румянцев и Суворов, добивался улучшения в обмундировании, вооружении. Он понимал никчемность всех этих солдатских буклей, косичек, петличек и пряжек. Это он сказал:

- Если б можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет.

В этом Потемкин - великий человек. Но в делах человеческих он был только человек великий. Великий ростом. Завистливый, непостоянный.

Если бы он был жив, что сделал бы сейчас? Неужели и теперь противился бы тому, чтобы императрица пожаловала Суворову фельдмаршальство?

Вот он, долгожданный день!

После стольких лет унижения Суворов наконец - фельдмаршал.

Военная карьера Суворова развивалась туго. Все приходилось брать с бою, не так, как другим, к примеру, Репнину. Репнин в 28 лет был уже генерал-майором.

Как он надменен, Николай Васильевич Репнин! Отвратительно повелителен и без малейшей приятности. Еще так недавно, месяц назад, он придирался к Суворову, норовил приказывать, а теперь придется самому сноситься с фельдмаршалом Суворовым рапортами.

Суворов потер от удовольствия руки и вполголоса запел:

- Тебе бога хвалим...

И так за пением не приметил, как в самом деле под окном зазвенели бубенцы. Рванулся к двери.

- Прошка! Приехали!

Не дожидаясь мешковатого Прошки, сам, как был неодетый, так и проскочил через камердинерскую в сени, на крыльцо. Распахнул дверь.

У самого крыльца, мотая головами, стояла тройка лошадей. Шелестели бубенчики, говорили люди.

- Да скоро ли ты? - не выдержал, окликнул племянника Суворов.

- Иду, дяденька!

Из саней вылезал в шубе, точно медведь, племянник, сын старшей сестры Александра Васильевича Анны, Алеша Горчаков.

А Прошка, подошедший к Суворову сзади со свечою в руке, бубнил на ухо:

- Ступайте в комнаты, простудитесь. Как маленькие! Без вас внесут, никуда жезл энтот не денется...

Алеша шел уже, путаясь в длинных полах шубы. В руках он нес большой узел.

Суворов обнял его.

- Я с холоду, дядюшка!

Вошли в комнату. Горчаков положил узел на стол и вышел в камердинерскую снять шубу. Дуя в озябшие руки, вошел к Суворову в спальню.

Суворов осторожно разворачивал узел.

Мундир фельдмаршальский, шитый золотом.

- Это императрицын подарок. Маменька и Наташа мерку давали. Не знаем впору ли будет?

- Впору, впору! - улыбался Суворов, а руки нетерпеливо шарили в узле.

- Это алмазный бант на шляпу, - сказал Горчаков, когда Суворов вынул сверточек поменьше.

- А это - фельдмаршальский жезл.

Пятнадцать тысяч рублей стоит, дядюшка!

- Он мне пятнадцати миллионов дороже: в нем моя свобода! Орлу развязали крылья!

Суворов схватил стул, легко перепрыгнул через него, крикнул:

- Репнина обошел!

Поворотился, легко перепрыгнул стул снова.

- Салтыкова Николая - обошел!

- Салтыкова Ивана - обошел!

- Прозоровского - обошел!

- Долгорукого - обошел!

- Каменского - обошел!

- Каховского - обошел!

- Эльмпта - обошел!

- Мусина-Пушкина - обошел! - прыгал он через стул туда и обратно.

Племянник смеялся, глядя на шалости развеселившегося Александра Васильевича.

- Помилуй бог, легок стал: хорошо прыгаю! - улыбался Суворов, окончив свой счет.

Он раскрыл дверь в камердинерскую:

- Прошка, закусить полковнику! И к племяннику:

- Ну, Алешенька, рассказывай!

Горчаков вынул из-за пазухи бумаги:

- Вот рескрипт императрицы и письмо.

Суворов бережно взял обе бумаги. Поднес к свече.

На одной стояло:

Ура, фельдмаршал!

Екатерина.

На другой:

Вы знаете, что как я не произвожу никого чрез очередь и никогда не делаю обиды старшим, но Вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом.

- Вот письмо Наташи.

Суворов развернул, увидал милые сердцу строчки:

графиня Наталья Суворова-Рымникская

Не стал читать, спросил:

- Здорова? Мама, Груша, Димитрий Иваныч?

- Все слава богу...

- А это чье? - спросил Суворов, принимая толстый пакет.

- Гаврилы Романовича.

- А, посмотрим:

Милостивый государь!

Преисполнен будучи истинной любви к Отечеству, почтения ко всему тому, что называется мужество или доблесть, уважения к громкой славе Россиян, обожания к великому духу нашей Государыни, беру смелость поздравить Ваше Сиятельство и сотрудников Ваших с толико знаменитыми и быстрыми победами.

Ежели б я был пиит, обильный такими дарованиями, которые могут что-либо прибавлять к громкости дел и имени героев, то бы я Вас избрал моим и начал бы петь таким образом:

Пошел - и где тристаты злобы?

Чему коснулся, все сразил.

Поля и грады стали гробы.

Шагнул - и царства покорил.

(Тристат - военачальник.)

- Очень мило. Помилуй бог! Спасибо! Ну что ж ты одну водку тащишь? А закуска, редька где? - встретил он Прошку, который нес штоф и чарки,

- Да ведь с дороги-то первей всего - водка, - сказал, облизывая губы, Прошка.

- Тебе - что с дороги, что в дорогу - она первей всего! Сказывай, Алешенька, что же в столице говорят?

- Все только и говорят о ваших победах, дядюшка. Когда Исленьев приехал с ключами Варшавы и хлебом-солью, на другой день во дворце был выход при большом съезде. Безбородко читал объявление о причинах войны, потом служили молебен благодарственный с коленопреклонением и пушечной пальбой. Императрица отведала варшавского хлеба-соли и собственноручно поднесла его Наташеньке. Похвалила: "Хлеб в Варшаве хорош, вкусен!"

- Не обидим Варшаву! - вставил сиявший от радости Суворов.

- Потом был парадный обед во дворце. В середине его императрица объявила о возведении вас в звание фельдмаршала. Пили ваше здоровье при двухстах одном пушечном выстреле.

- Помилуй бог, сколько пороху истратили! Ну, Алешенька, давай выпьем и мы.

Дядя и племянник выпили.

- Ешь, закусывай!

Горчаков ел и рассказывал:

- Императрица лестно говорила о вас. При всех несколько раз напомнила мне: "Заботьтесь о здоровье фельдмаршала".

- Потемкин в гробу переворотился! - смеялся Суворов. - А что все эти придворные трутни? Как же они перенесли назначение Суворова фельдмаршалом?

- Императрица никому об этом заранее не говорила. Даже начальник военного департамента Николай Салтыков не знал.

- А что же Николай Салтыков говорил: чем бы меня наградить должно?

- Довольно, говорит, с него и генерал-адъютанта.

- Это его Марфуша, жена, говорит, а не он. Своего ума Николай Иванович не имеет...

- Долгорукий и Иван Салтыков, те так были обижены, что просились уволить их со службы.

Суворов расхохотался:

- От них обоих как с козла молока; Долгорукий известно: в поле - с полком; с поля - с батальоном. А Ивашка - ну, тот богом обижен.

Его тридцать лет назад надобно было бы уволить. Но это все военные, это товарищи. В одних ножнах, как сказано, двум шпагам не бывать. А что же говорят статские, иностранная часть?

- Страсть как довольны. Говорят: Суворов заставил Европу бояться России. За границей наконец увидали, поняли нашу силу!

- Еще не один раз Европа почувствует силу русских! - уверенно сказал Суворов.

В камердинерской все уже проснулись - суворовский день начался. Прошка пребывал в своем неизменном ворчливом настроении.

- Через стулья прыгает. Фитьмаршал. Смехота!

- Нет, с тобой водку на радостях станет пить? - подрезал Наум. - Да кабы тебе такой жезл, что пятнадцать тысяч стоит, так ты через этот шкаф сиганул бы, а не то что. И потом - понимать надо: одно слово - фитьмаршал. Ему, брат, теперь все дозволено!

IV

Александр Алексеевич Столыпин не без волнения подходил к усадьбе Тогневского у Лазенок, где жил фельдмаршал Суворов. Столыпин приехал в Варшаву из Петербурга к Суворову на службу.

Когда он уезжал из Петербурга, ему пришлось наслушаться разных рассказов о фельдмаршале: Суворов был притчей во языцех.

Одни хвалили его за доброту, за ум, превозносили его военные таланты. Другие, наоборот, говорили, что в военных делах Суворову просто везет, что угодить ему нелегко - человек он с большими странностями, - язвительно замечали, что "чин его по делам, но не по персоне".

И те и другие передавали многочисленные истории о фельдмаршале Суворове, которые ходили по Петербургу. Где в них правда, а где вымысел сказать невозможно.

Еще во время путешествия в Крым императрица, награждая генералов, будто бы спросила Суворова, нет ли и у него какой-либо просьбы.

- Матушка-царица, хозяин покою не дает; задолжал я ему.

- А много ль?

- Три с полтиной, матушка!

Рассказывали, как Суворов, встретив барабанщика, уступил ему дорогу:

- Барабанщик - важен, его слушается сам Румянцев. Ему повинуются наши ноги.

С улыбочкой шептали на ухо, будто бы у Суворова есть печать. На ней изображена скала, от которой отскакивают стрелы. А под скалой надпись: "Рази, рази, м. т.!" И, конечно, больше всего было разговоров о том, что фельдмаршал Суворов не терпит немогузнайства: солдат должен быть находчив, должен отвечать быстро и на всякий вопрос. Предупреждали Столыпина: Суворов требует, чтобы офицер читал книги, но не какую-либо "Пригожую повариху", а "Книгу Марсову" или Плутарха.