Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск Страница 57

Глава VII ЛОКАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ

I. Средиземноморский мир

А) Нашествия и разрушение единства Средиземноморья

Средиземное море обеспечивало римскому Западу сплоченность и единство. И отнюдь не по стратегическим или морским причинам: постоянные эскадры, базировавшиеся в Мисене и Равенне, исчезли еще при Северах. Дело было в основном в экономических мотивах. В государственной экономике Поздней Римской империи фундаментальную роль играли роды navicularii (привилегированных судовладельцев). Они тяготели к Италии, особенно к Риму, который не мог обойтись без ежегодных караванов судов, груженных пшеницей из Африки, Сицилии или Сардинии[359]. Таким образом, любые события, происходившие в средиземноморском мире, и особенно в его центральной части, больно били по Империи. С другой стороны, патримонии аристократии были разбросаны по всей средиземноморской области, точно так же, как чиновники администрации делали карьеру во всех уголках этого региона[360].

Зато варварскому Западу накануне исламских завоеваний чрезвычайно недоставало единства. Прекратили курсировать флоты, перевозившие годовые запасы продовольствия, а Рим перестал быть центром всеобщего притяжения. Товарообмен с Востоком, в том объеме, в каком он сохранился, велся напрямую (несмотря на государственный контроль над отбытием и прибытием) и носил частный характер.

За исключением профессиональных торговцев и дипломатов, больше никто не путешествовал из одной страны в другую, и под страхом обвинения в измене владеть землями теперь можно было только в каком-то одном секторе средиземноморского региона. Италия, Испания, Африка (и Галлия в ее средиземноморской части) действовали порознь. Нашествия ли повинны в этом разрыве? Вот в чем состоит главная проблема[361].

Первый серьезный контакт варваров со Средиземноморьем произошел в результате набега Алариха и разграбления Рима. Его следствием стало укрепление средиземноморского единства благодаря перемещению беженцев. Депопуляция Рима[362] должна была повлечь за собой количественное сокращение морских караванов с продовольствием {convois annonaire), но в момент, когда вандалы заняли Карфаген, они еще не утратили свое политическое и экономическое значение.

Заслугой Гензериха было то, что он ясно осознавал это положение. Главным рычагом его политики, по-видимому, стал хлебный шантаж. Чтобы он был эффективен, следовало удержать за собой три основных источника зерна: Гензерих владел Африкой с 439 г., на следующий год он напал на Сицилию, а к 455 г. захватил Сардинию. Нужен ли был еще и военный флот? Куртуа, который видит в этом короле основателя «хлебной империи», полагает, что реквизированных кораблей, перевозивших хлеб, было достаточно для любых нужд. Ф. Гиунта, для которого Гензерих не более чем пират, считает, что это ремесло требовало более солидного военно-морского оснащения[363]. Рассудить их не позволяет отсутствие текстов. Во всяком случае, при жизни Гензериха вандалам удавалось использовать свои корабли таким образом, чтобы причинять римлянам максимум беспокойства. С 437 по 477 г. о пиратах-вандалах идет молва почти по всему Средиземноморью[364]. Вершиной их деятельности стало взятие Рима в 455 г., принесшее колоссальную добычу в виде движимого имущества и рабов. При наследниках Гензериха вандальское мореходство ограничилось оборонительными задачами и поддержанием связей между Африкой и островами через центральную часть Средиземного моря[365].

Какая часть древних структур уцелела в этом ужасном кризисе? Одоакр сумел восстановить продовольственные перевозки с Сицилии, договорившись с Карфагеном, а Теодорих сохранил этот modus vivendi (способ сосуществования). Корпорации, отвечавшие за снабжение Рима, catabolenses и navicularii, не прекращали функционировать и в готскую эпоху; они поставляли зерно из Апулии. Но представляется, что караванов из Африки и с Сардинии больше не было — и это главное. Африканское сельское хозяйство было вынуждено функционировать в замкнутом круге, а Италия сумела обойтись без его услуг. Личные отношения, видимо, оказались практически разорванными. Разрушение Рима в ходе готских войн сделало тщетными всякие надежды на возврат к прошлому. Юстиниан не восстановил рухнувшего экономического и социального единства.

Таким образом, решительный поворот произошел несколько раньше падения Империи как института. Начиная с 440–460 гг. каждую страну средиземноморского Запада следует рассматривать как автономную единицу. Даже их отношение к византийской реконкисте, которая в большей или меньшей степени коснулась их всех, было различным.

Кое-кто доходит до того, что возлагает на Гензериха ответственность за конечное разрушение Империи[366]. Это слишком сильно сказано. Однако он положил начало той относительной изоляции, в которой отныне оказались Испания и Африка по отношению к Италии и, в меньшей степени, Галлии. Из одной страны в другую теперь перемещались лишь единицы.

Следствием этой раздробленности стало то, что большинство средиземноморских островов полностью кануло в безвестность. Никто не заинтересовался ими между падением королевства вандалов и началом эры сарацинских пиратов около 800 г. Корсика и Сардиния, вопреки византийскому или франкскому протекторату, лишенному практического значения, приспособились жить «под колпаком», повернувшись спиной к морю. Уже Юстиниан контролировал на них только прибрежные равнины и горнорудные районы. Завоевание Италии лангобардами, а после — Карфагена арабами прервало последние связи. Сардинские племена, без сомнения, усиленные за счет Barbaricini, изгнанников из Африки, получили фактическую независимость, такую же, как мавры «забытой Африки». Сардиния и Корсика стали «забытой Италией».

Следующей жертвой пала Далмация. Оставшаяся в составе pars Occidentis (Западно-Римской империи) в результате разделов IV в., она следовала судьбе Италии вплоть до падения остготов. Безопасность обеспечивалась связями, доходившими до самого Дуная, которые остготы сохраняли у себя в тылу. Византийская реконкиста привела к тому, что Далмации пришлось разделить горькую участь Балкан. С 600 г. славяне осаждали Фессалоники, которые были разрушены аварами около 614 г.; жители заперлись в развалинах укрепленного дворца Диоклетиана, а мощи святых были перенесены в Рим папой Иоанном IV (640–642). Родина стольких императоров Восточно-Римской империи надолго перестала играть какую-либо роль в жизни Запада.

Каждому из новых средиземноморских государств, вынужденных довольствоваться лишь собственными ресурсами, пришлось отказаться от части своей территории, позволив ей стать местом выхода на поверхность «туземного варварства». Италия потеряла острова, кроме Сицилии; Испания — Страну Басков, а Африка — всю свою западную часть: здесь мы сталкиваемся с той же знакомой проблемой.

Б) К сравнительной истории германских государств в средиземноморском регионе

На любой странице истории чувствуется, что государства, основанные готами, вандалами и, в меньшей степени, бургундами, принадлежат к совершенно иному типу, нежели меровингская Галлия, англосаксонская Англия и лангобардская Италия[367].

Их оригинальность заключается прежде всего в нерушимой верности античности, не только интеллектуальным и политическим структурам, но, кроме того и в основном, в сфере экономики: монетарная экономика и товарообмен с удаленными районами, крупная земельная собственность и применение рабского труда в сельском хозяйстве сохраняли свои формы, присущие Поздней Римской империи. Римляне там по-прежнему были представлены своей традиционной элитой, сенаторским классом. Кроме того, для проблемы сосуществования варваров и римлян повсюду было найдено одно и то же, дуалистическое, решение (чему благоприятствовало арианство): общие для обоих народов институты были созданы только на вершине — в лице монарха и его непосредственного окружения. Римляне по-прежнему жили в своих городах, часто еще в своих провинциях, а варвары — в своих военных округах; существовало два правящих класса, и они не смешивались. Там, где наличествовал этот дуализм, освобождение силами византийской армии было осуществимо: можно было снять весь варварский пласт — вандалы и остготы исчезли, не оставив следов, — кроме того, еще не умерла римская организация, теоретически готовая функционировать, тогда как невозможно представить себе, что осталось бы от Галлии при устранении франков. Подлинная черта между античностью и средневековьем пролегла только тогда, когда античные механизмы окончательно утратили способность работать: государства Эвриха, Гензериха, Теодориха, Гундобада определенно стоят по одну сторону этой границы, а королевства Хлодвига, Реккареда и Ротари — по другую.