Андрей Губин - Молоко волчицы Страница 58

Перекладывали печку — свод рухнул. Мария месила глину, подносила кирпичи, хрупкие, горелые. Выложенный Глебом свод упал, и казак со зла толкнул всю арку:

— Чертова власть — кирпича нету! Архипа Гарцева на распыл пустили, а завод его наладить товарищи не разрешают!

— Скоро наладится все, — перебирает кирпичи Мария.

— По миру скоро пойдем все — довели Денис с Михеем! Вот брат твой Антон — тот был справедливым, он и коней мне отдать обещался, да не успел, горемычный, царство небесное!

— Денис Иванович тоже по справедливости!

— Да то! Сравнила!

Трудно в таком споре перечить Марии, а все же говорит:

— Когда все войдут в коммуну, земля станет лазоревым садом, а кирпичей этих будет навалом, как и хлеба, материи, сахара… — ешь не хочу!

— Держи карман шире! Это кто же так ладно брешет? Денис?

— Нет, твой брат Михей Васильевич на собрании бедноты говорил.

— А ты и развесила ухи, в бедноту записалась — по собраниям ходишь! Конец света будет, по Писанию, и дядя Анисим высчитывал на цифрах!

— Он и про деньги с колоколами говорил!

— Замолчи! Деньги эти нож острый.

— Молчу…

— Кому говорят — замолчи!

— За что ты так на меня? — покривились губы Марии в плаче.

Глебу больно смотреть на ее затрапезную юбчонку, испачканные сажей длинные тонкие пальцы, дрожащий подбородок. И за эту жалость в себе еще больше побелел от гнева. Нет чтобы мясом обрастать в хозяйстве, она при сады лазоревые мелет длинным языком!

— Ты замолчишь? — придвинулся вплотную.

Стена не пускает ее. Глеб ударил возлюбленную полипу и выбежал. Она зарыдала, уткнувшись в передник из рваного мешка. Заплакала, сморкаясь в подол, Прасковья Харитоновна, утешая невестку. Ударь ее Глеб этак годика три-четыре назад — ничего: муж жену учит, а теперь Советская власть, видишь ли, и бабу наравне со всеми поставила, человеком признала.

Хозяин вернулся к вечеру. В воротах столкнулся с нагруженной телегой. Мария уезжала с детьми на хутор — домой, к матери стыдно.

Пронизало дрожью невозвратимой потери. Стоял, напуганный, опозоренный — в калитках соседи посмеиваются — и в то же время бесчувственный: холодок волчьей свободы тронул его н о с. Свободному творить сподручнее.

Свой скарб она уложила быстро — благо Глеб ревниво не смешивал свое богатство-имущество с ее бедняцкими вещичками, хотя и числились они на сей момент мужем и женой.

С телеги упал и развязался узел — в грязь полетели подушки. Мария не остановилась. Глеб кинулся собирать, запихивает на телегу. Мария хлестнула лошадей.

Она напоминала птицу, у которой на теле сквозь перья видна кровь таких сразу насмерть заклевывают сородичи, лакомые до живого горячего мяса, любимого блюда кур, галок, чаек, коршунов, да и людей.

Глеб, пошел в свой сад. По дороге выпил в домашней чихирне Мавры Глотовой. Советская власть взяла монополию на вино, но вина у власти покамест не было. Сломленно, одиноко лежал Глеб у зеленой осенней воды, под шафранами, уже дающими плоды. Боль перехватывала сердце, раня и обжигая.

Пригрелся. Придремал. Сон снился: будто в зятьях у Федора Моисеевича Синенкина живет, во дворе много разного люда, но жены своей, Марии, не видит. А он, как со службы, привез и ей, и другим отрезы цветастых тканей. Тут же ходят какие-то дети. Среди них девочка лет семи. И он спрашивает Федора:

«Это Маруся?» — «Ага», — отвечает Федор. И Глеб ведет ее в закуток, чтобы одарить материей на платье, и никак не может найти мешок с тканями, а когда нашел, в нем была одна трухлявая дерюга… С тем и проснулся.

Мария приехала на мельницу молоть ячмень. Расторопный мельник подставил спину под мешок, но она сама отнесла зерно к жерновам.

Старенькие жернова рокотали с дребезжанием. Испуганно билась вода, попадая в бетонную яму, в лопасти колеса, яростно вырывалась из-под плотины, отфыркивалась, белокосая, убегая, и успокаивалась аж за Синим я ром.

Мельница работала одна. Бывший хозяин ее Трофим Пигунов был в числе пожелавших стать казаками и в этом звании погиб в деникинской армии. Жена его с хромой дочерью уехала в Россию, прокляв казачьи края, сладкие не для мужиков. Дом их стал складом. Новый мельник Глеб Есаулов ютился в хате деда Малахова, где от слагателя песен осталась шапка на ржавом гвозде. В ней осы построили из черного воска соты.

Под плотиной голые красноармейцы купают коней. Бабы полощут белье. У мельницы по вечерам собираются старики, теперь ненужные в правлении. Тихо атаманит тут Николай Николаевич Мирный, которого не тронули никакие власти. Одет он беднее других, но все знают, что у него четверик золота. На Глеба, младшего двоюродного брата, сизобородый Николай Николаевич не смотрит, а ночью Глеб перемахнул ему через стенку чувал казенной муки барыши пополам.

Смеркалось. Красноармейцы поехали в эскадрон. Расползаются по хатам старики. Глеб зажег фонарь, осмотрел помол хуторянки. Мария подбирала на дворе солому, кормила лошадей.

Месяц провалился в высокую трубу на каменном доме дяди Анисима. Мария засмеялась про себя, представив, как жирная бабушка Маланья полезет в печь, откроет заслонку, и месяц, катаясь на поду, осияет горницу, позолотит черные рогачи и чугуны. Глеб тронул ее за руку. Она вырвалась, накрыла муку парусом и уехала.

Он тихо шел по следу, пока не потерял запах лошадей и ее волос.

Сидя в хате деда Афиногена, припоминал песенника, когда он еще был стройным, в красном бешмете с закатанными рукавами, с чаркой в руке, с огнем во взоре и казачьей похвальбой на устах — то добыть в недрах гор легендарный клинок Чингисхана, то вскочить в серебряное седло Эльбруса или прикурить от звезды. Вспоминались и песни, сложенные Афиногеном, его товарищами и предшественниками…

Ставропольская шинкарочка торгует вином,Торгует вином — красным чихирем.Как заехали к той шннкарочке три молодца в дом:Турок, поляк и донской казак.Турок пиво пьет — монету кладет,Поляк вино пьет — червонцы кладет,Казак водку пьет — ничего не кладет,Ничего не кладет — на обман ведет:— Шинкарочка, бабочка, поедем со мной,Поедем со мной, к нам на тихий Дон,Как у нас на Дону не по-вашему живут:Не сеют, не пашут — белый хлеб едят,Не ткут, не прядут — чисто ходят…Поверила шинкарочка донскому казаку,Поехала бабочка на тихий Дон гулять.Да не повез казак шинкарочку на тихий Дон,Он повез ее прямо в темный лес,Привязал ее к сухой сосенке,Зажег сосенку снизу доверхуГори, сосенка, со шинкарочкой.Тут вскричала шинкарочка не своим голосом:— Не верьте, подруженьки, донским казакам,Не ездите, красавицы, на тихий Дон гулять!..

Вместе тесно, врозь скучно. Долго не показывалась Мария в станице. Оседлал Глеб караковую кобылу, поскакал на хутор. В хате дети плачут. Мать горит в бреду, лицо заострилось. Глеб умыл ее непитой водой — не помогло. Бабка Киенчиха сказала: тиф — и отступилась, она лечит только старинные немочи, а к новым еще не подобрала секрета. За большие деньги курсовой доктор дал лекарств — помогло. В эти дни Глеб и сам почернел, как осенний лист на дожде, как в дни, когда по дурости лишился золота. Днем на мельнице стоит, ночь на хуторе возле любимой. Утром и вечером детей и скотину покормит, корову подоит, сливки снимет. Между делом поправил плетни, прохудившуюся крышу, приглядывался к винограднику и хутору Глотова.

Дети еще понимали мало, а перемене мест жительства радовались, и хутор этот их родное гнездо, здесь родились и выросли. Казачата ловкие, бойкие, его корня веточки. Через них-то и испытывал вторую любовь к Марии. Дети скоро забывают обиды, быстро сохнут слезы на детских щеках. Отцом они не называли его, ведь у них еще один отец на карточке висит, но ласкались, потому что им необходима мужская рука тоже. Антон характером, видно, в мать, а полным губастым личиком к и д а л с я на Антона Синенкина. Тонька видом копия Прасковьи Харитоновны, и от отца у нее быстрота и смелость с телятами и гусями.

Еще весной Мария обрезала дичающие лозы, прополола и подкормила навозом. А перед хатой сделала подобие господской беседки — воткнула четыре кола, протянула веревочки, накинула на них усики муската и изабеллы. Теперь бледная, закутанная в тулуп Мария сидела в беседке на солнце, смотрела, как Глеб приучает детей к работе.

Работа засасывала самого Глеба. И едва Мария оклемалась, он заспешил на свое подворье — дела, и погодка стояла рабочая, подходящая.

Да вот беда — война все еще мешает крестьянствовать. Братец Михей недавно сообщил по секрету: скоро погонят всех подчистую добивать последних белых гадов на Украине. Братец этому радовался, а Глебу весть не понравилась. И когда началась мобилизация, решил он пересидеть в кунацкой знакомого горца. Вроде ничего не знал и уехал в гости, а на мельнице уже был заместитель, Николай Николаевич Мирный.